— Одень её и до меня приведи. — Демьян смеялся, хорошо постигая сердце Мазепы.
— Чего ты смеёшься, гайдучье племя?
— Ничего, не бойся, это не нашего поля ягода!..
— Не нашего? Ну да постой!
Гетман ушёл.
Через полчаса опять несчастная девица стояла перед Мазепою.
— Ну что ж ты меня не мучил?
— Тебя ли мне мучить, я буду тебя как душу свою любить, червона роза!
— Души у тебя давно нет; иезуитам ты её продал, да неверам, християнская ли душа та, которая только и знает, что вешать, да головы рубить праведным людям?.. Стыдись, гетман, побойся Бога, не вечно будешь жить на свете; вспомни, что и тебя положат в домовину; хоть ты теперь и ясневельможный пан, а ведь заодно все будем лежать в земле, как лежат уже те, которым ты отрубил головы; ты забыл, что умрёшь! Помни, да хорошо помни; и над тобою насыплют могилу, тогда каяться поздно: после смерти нет покаяния! Одумайся, гетман!.. Одумайся, и спаси свою душу!
Никогда ещё гетману не приходилось встречать людей, подобных ей. Много перебывало в его руках озлобленно-бесстрашных, которые, заливаясь проклятиями, испускали дыхание, не дрогнув ни в одной из жесточайших пыток. Нот тут бесстрашие бесплотных и — немощь девицы, жажда страданий, слово любви на устах, во взорах кротость и нежность, красота телесная, и видимая сила Божия во всех действиях, — зачерствелая душа гетмана смутилась. Когда девица заговорила ему о покаянии, он походил на человека, внезапно пробуждённого в мрачном подземелье: ничего не видит, не понимает: шум, его разбудивший, смутно отзывается в ушах, нестройные мысли снуют в голове его. В таком состоянии был Мазепа, взволнованный безуспешною борьбою с слабою девушкой, уничтоженный бесполезными угрозами пытки; смягчённый, можно сказать, расплавленный, присутствием красоты, столь властной над людьми, подобно ему растленными — и в то же время невольно уступивший ужасу часа смертного, о котором с такою любовью, с такой силою и мольбою говорили ему.
Гетман задумался, неподвижный взор его устремлён был на девицу.
— Что ж думаешь? Время каяться, гетман! Гетман, Божий суд — страшный Суд: не за себя одного отдашь Богу ответ, а и за всех, которыми управляешь!
Гетман молчал.
— Церкви Божии разоряешь; чернецам, которые за тебя молили Господа, ты головы рубишь; невинных горько обижаешь; всем дал знать себя, одному тебе чтобы было хорошо жить на свете; поживёшь десяток лет или два; а там, когда дадут за все дела твои восковой крест в руки, чтоб ты отнёс его Господу Христу и похвалился, как гетманствовал во имя Его — не знаю, будет ли там житье такое тебе, как здесь!!.
— Кто ты? Скажи мне, кто ты? — спросил гетман, очнувшись от задумчивости.
— Ты видишь, кто я такая; я та, которая говорит тебе правду!
— Господи Боже, что это стоит перед мной?
— Если бы ты чаще вспоминал имя Господне, в сердце твоём меньше было бы зла.
— Чего ты хочешь от меня?
— Чего ты от меня хочешь? Пусти меня.
— Не пущу. Я тебя буду кохать, ты у меня будешь в золоте ходить; слушай, ты будешь счастлива!
— Одумайся, гетман, что ты говоришь? И ты хочешь сделать меня счастливою, когда сам несчастнейший в свете человек? Ты душегубец, ты безбожник, и после этого — где твоё счастие?..
Помолчав немного, гетман сказал кротко:
— Теперь, может быть, я и такой, в твоих глазах, но я не безбожник... я одну тебя буду любить!.. Ты гарна!.. Крепко гарна!..
— Люби Бога, делай добро и будет с тебя!
— Буду любить и тебя... я люблю Бога, и делаю добро. Скажи мне, что хочешь ты от меня! Знай, что в Бахмаче ты и умрёшь, разве я прежде тебя умру, тогда ты вольна на все четыре стороны; а до того я тебя буду кохать, вот моё всё счастие, ты будешь жить как гетманша, я перед тобою золото рассыплю.
— Пусти меня в монастырь, откуда взял меня, недобрый человек; я за спасение души твоей буду молить Бога!
— Живи и молись со мною вместе, вот тебе комната, — сказал гетман, растворив! дверь в соседнюю комнату, в которой окна были переплетены железною решёткою.
Эта комната была подле спальни гетмана.
Поселилась несчастная. Она проводила почти целые сутки в безмолвии, молитве и строжайшем посте; спала, и то самое краткое время, сидя на полу под образами. Напрасно гетман старался прельстить её роскошью одежд, мягкостью постели, сладостью кушаньев и напитков. Она ни к чему не прикасалась, стараясь только противостоять греховным помыслам Мазепы и побеждать его страсти.
По желанию заключённой гетман украсил покой её дорогими образами, подарил ей в роскошном переплёте Евангелие, молитвенник и драгоценных камней чётки. В первое время он почти беспрестанно вертелся в её комнате.
Эти дни были тяжки для неё. Мазепа неотступно требовал её любви; она в его присутствии молилась вслух о его обращении и исправлении. Вначале Мазепа не мог выносить этой молитвы и уходил с угрозами; снова приходил с кротостью: она ему твердила о молитве, и о том, как должен гетман вести себя. Мазепа слушал и через неделю реже напоминал уже ей о своей пламенной страсти, и часто вошедши к ней в комнату, в то время, когда она читала Евангелие, садился напротив неё и с необыкновенным вниманием вслушивался в чтение; часто случалось так, что она вдруг умолкала, и тогда гетман начинал умолять, чтобы она продолжала. Он говорил, что душа его веселится, и он вкушает непостижимую радость и восторг, когда слушает её чтение Евангелия.
— Благодари Бога, гетман, благодари! — говорила она с веселием, Царство Божие недалече or тебя; крестись!
И гетман крестился.
— Утром приходи, вместе будем молиться! Слышишь, приходи!
Гетман повиновался, и каждое утро являлся к ней: как ученик к учителю на молитву; и кто поверит, гордый Мазепа начал смиряться духом. Сначала тут был и коварный умысел с его стороны: «покориться ей, чтоб после покорить её, и будто бы умилённый от её слов, он начинал медоточивыми словами и вольными движениями ласкать её, но тут же встречал искренно-строгие, величественные запрещения, и незаметно, более и более поддавался невольному уважению к ней, которое, наконец, совсем его обуздало.
Так проходили дни за днями. Гетман смотрел уже на заключённую не теми глазами, которыми он смотрел вначале; он уверился в твёрдой преданности её к Богу, ясно начал замечать на себе благотворное влияние её присутствия, и незаметно привык во всём ей повиноваться и угождать её желаниям. Он не спрашивал более, кто она такая, слушал её, и в душе его зарождалось чувство любви духовной.
Однажды он вошёл в её комнату, девица ела просфиру с водою.
— Долго ли ты будешь так поститься?
— Благодагню Божией, всегда А ты не только не постишься, да и не постничаешь, и посты презираешь? А вся гетманщина их верно соблюдает: в среду и пятницу никто не есть скоромнаго, как ты; вот и пример подаёшь: ты полагаешь, что малороссияне не смотрят на это? Они тебя хуже всякаго считают; и евреи, говорят они, исполняют закон; а гетман так нет!
— Отныне я в среду и пятницу постничаю!
— Телом постничай, душою постись!
— Душою и телом!
— Смотри же! Не лги пред Богом, страшно покарает. Ну, становись, будем молиться.
Мазепа становился перед образом, девица возле него. Она громко читала молитву, и гетман молился действительно с сокрушённым сердцем.
Прошёл год со дня пребывания девицы в Бахмаче, и народ начал поговаривать, что в гетманском замке живёт благословенная душа, что все счастливы, во всём не только довольство, но видимое изобилие, все здоровы и веселы; сам гетман стал необыкновенно добродушен и ласков, чего в прежнее время вовсе не замечали. На Троицкой площади в Батурине не стояла уже виселица, и не лежала окровавленная колодка на подмостках; народ начал забывать казни; бунты, бывшие до этого, прекратились. Сам гетман уже не призывал Заленского, но и не отсылал его; хитрый иезуит не на шутку боялся, чтобы верная добыча не ускользнула из рук его. Он нарочно выдумывал опасности и приезжал стращать ими гетмана. Вначале гетман легко поддавался внушениям иезуита; но, посоветовавшись с девицею, он всякий раз меры жестокости заменял мерами кротости, и сам видел на опыте, что это лучше и надёжнее. Иезуит стал терять свою важность в глазах Мазепы: он принимал его реже, беседовал с ним холоднее; после решительно тяготился им; наконец сказал ему, что он сам его позовёт, и он уже больше не принимал его. Иезуит от отчаяния даже Богу молился, чтоб Он обратил сердце Мазепы от погибели и помог бы ему, Заленскому, извести врагиню Царства Иисусова — девицу!!!
Пролетел ещё год. Девица по-прежнему каждое утро молилась вместе с гетманом. Мазепа по средам и пятницам постничал, в субботу стоял на всеночной и нередко сам пел на клиросе, а в воскресенье в замковской церкви всегда читал Апостола.
