Ознакомительная версия.
– Да что мне им пушку, что ли, чистить? – резонно заметил князь, прикидывая, что краснее – конногвардейский вицмундир или командирская рожа.
– Мол-ча-а-а-ть! Бунтовщик, – метнул ротный кивер в угол комнаты. – Не знаю, кем были раньше, но теперь вы рядовые гренадерского полка и будете соблюдать дисциплину и форму одежды, – брызгал слюной штабс-капитан.
«Ежели двинуть сего солдафона по зубам, то и вовсе в Сибири очутишься, – уныло рассудил князь. – Следует терпеть!» – Досчитал уже до тысячи.
– Охрименко! – высунув голову в окно, заорал ротный. – Примешь их в свое отделение и обучишь всем фрунтовым хитростям! – приказал вбежавшему огромному унтеру. – Да вели им прежде всего усы отпустить, а то рыла какие-то бабские.
– Да-а! Этот почище Вебера будет… – сделали вывод бывшие конногвардейцы, топая вслед за унтером. – Хорошо, что мы георгиевские кавалеры, а то шпицрутенами выдрать бы приказал, – произнес Нарышкин.
В штабе корпуса Рубанов неожиданно для себя столкнулся с Денисом Давидовым.
– Вы мне проходу не даете, генерал, – радостно произнес он, обнимая приятеля.
– Здорово, здорово, карьерист! – хохотнул тот, разглядывая его новые эполеты. – Наслышаны о вас! Пойдемте, провожу к Ермолову.
Примерно через час в открытом возке Давыдов, Ермолов и Рубанов направились в расположение гренадерского полка.
На этот раз Максим с удовольствием оглядывал улочки Тифлиса и любовался буйным цветением природы, когда выехали за город. Иногда он бросал взгляды на такую же буйную шевелюру командующего и улыбался, кивая головой, когда генерал знакомил его с названиями мест, мимо которых они проезжали.
Приезд корпусного командира для штабс-капитана являлся тем же, чем сошествие архангела Гавриила для дьячка сельского прихода.
– Где тут у вас вновь прибывшие рядовые? – поинтересовался, выслушав доклад побледневшего ротного, Ермолов.
Вытаращив глаза и хватая ртом воздух, тот махнул рукой в сторону стоявшего неподалеку отделения, где унтер как раз обучал пополнение носить шинель и ранец.
Солнце палило немилосердно, и унтер-офицер позволил себе расстегнуть верхние крючки и пуговицы на мундире. Двое новеньких рядовых стояли перед ним, одетые по полной форме и в придачу с ранцами за спиной.
– …Узкую однобортную шинель в ненастную погоду одеют прямо на рубаху, а в стужу – на мундир, – монотонно гудел унтер навозной мухой. – В походе полы ее маленько подвертают, чтоб не мешала ходьбе.
«Да-а! Лошадей-то нам не дадут», – слушал командира отделения Нарышкин и млел от жары.
«В Петербурге сейчас непременно дождь идет», – размышлял Оболенский.
– …Поверх шинели на перекрещенных белых ремнях висят патронная сума и тесак. В ранце, который носят на двух боковых ремнях, стянутых третьим на груди, полагается иметь две рубахи, – загибая пальцы, перечислял командир, – панталоны, портянки, фуражку, двенадцать кремней, щетки, ваксу, мел для чистки пуговиц, иглы и нитки, клей, фабру из воска, сала и сажи для усов, которые вам следует отпустить, как геройскому гренадеру; ну и, конешна, надоть иметь расческу и запас сухарей на три дня.
Содержимое стану проверять лично… – строго оглядел пополнение. – Вес ранца со всеми атрибутами составляет примерно двадцать пять фунтов. Сверху на него крепят манерку или флягу, – радостно докончил унтер и заметил идущих в его сторону генерала и офицеров. Их догонял семенящей походкой полковник.
Встав во фрунт и в секунду застегнув мундир, унтер согласно уставу начал выкатывать глаза, собираясь «есть» ими начальство.
Оболенский подумал еще: вывалятся они из глазниц или зацепятся за ресницы.
– Господа рядовые, – пожал им руки командующий.
– Алексей Петрович! – воскликнули Нарышкин с Оболенским, знавшие его еще по Петербургу, а коротко познакомившиеся в дни войны с Наполеоном.
У штабс-капитана глаза округлились посильнее, чем давеча у унтера: «Назвать самого командира Кавказского корпуса попросту "Алексеем Петровичем" без всяких высокопревосходительств?.. С ума сойти», – глядел он, как рядовые чуть не обнимаются с самим Ермоловым – наместником Бога на Кавказе!
– Тепло оделись! – рассмеялся, потряхивая седой гривой, командующий.
Рядовые с удовольствием скинули шинели и ежились от приятного ветерка, остужающего потные спины.
«Спасибо, по-пластунски не успели поползать!» – радовались они.
– Кавказские войска сильны не шагистикой и муштрой, – внушал генерал командиру полка, пока Нарышкин и Оболенский обнимались с Давыдовым, – а умением метко стрелять, рубить саблей и колоть штыком. Строгость и муштра в военное время приводят лишь к потере боевого духа в войсках. Мне нужны не парады, господин полковник, а боевые успехи.
Нижних чинов следует обучать воинскому искусству суворовскими методами, поощряя всякую инициативу, а не шагистикой из-под палки.
Полковник бормотал:
– Так точно! Так точно! – но думал по-своему…
– Скоро вашему полку в поход… Там и посмотрим на «так точно», – повернулся он уходить. – А этих двух рядовых отпустите на сегодня со мной.
В августе три роты гренадерского полка во главе с полковником выступили к границе с Персией и расположились биваком рядом с недостроенной крепостью Джелал-Оглу.
Денис Давыдов определил Рубанова командиром взвода в гренадерском полку, том самом, где несли службу Оболенский с Нарышкиным. Полковник Нестеров, видя, какие знакомства имеются у новых рядовых, велел ротному палку не перегибать и дурь свою не выказывать.
«А дальше поглядим, – затаил злобу на бывших гвардейцев. – Натанцевались на балах, – злорадствовал он, – по горам с ружьем лазить – это вам не по паркету под ручку с дамой ходить…»
Оболенский втянулся в службу быстрее своих друзей. Унтер Охрименко вскоре почувствовал к подчиненному громаднейшее уважение, вызванное совместным распитием водки из княжеских запасов и своим собственным посрамлением, когда отрубился, по разумению Оболенского, почти в начале мероприятия.
Ротный, видя отношение к разжалованным полкового командира, высокомерно их не замечал, но, согласно указу, не придирался и любимой своей шагистикой не донимал, коли это не приветствовалось главнокомандующим.
«Поглядим, каковы в деле окажутся сии столичные штучки», – косился на новых гренадеров и переводил взгляд на свою грудь, украшенную Владимирским крестом и двумя медалями.
Боевые действия открылись неожиданно быстро. Русские заняли каменистые высоты Безобдала, опрокинув врага штыковым ударом и расстроив толпы оного картечными выстрелами», – как донес в Главный штаб Денис Давыдов.
Оболенский в штыковом бою действовал с отменной храбростью, разбрасывая персов, словно слепых щенков.
Рота штабс-капитана Герасимова разорвала середину вражеских линий, и неприятель обратился в бегство.
«Вообще-то нижние чины действовали слаженно, напористо и храбро, – отметил он действия разжалованных полковников, – и прапор, словно всю жизнь в пехоте служил», – доброжелательно оглядел ротный Рубанова.
На этом дело не закончилось.
Отряд спустился в долину близ Мирака и вгорячах наголову разгромил конницу Гассан-хана, заняв несколько персидских селений.
Рубанов и Оболенский за время боев не получили и царапины, а Нарышкин подвернул ногу на горных вершинах Безобдала и теперь сильно хромал. Идти в лазарет он отказался.
«Привыкли верхами ездить, – радовался ротный, – теперь ноги-то сотрете…
Я вот в их годы уже штабс-капитан, а они всего-навсего нижние чины… Пыль под моим сапогом, несмотря на то что "сиятельства"».
После сей славной победы отряд вернулся в Джелал-Оглу.
– Да-а! Ермолов вряд ли пошлет нас Гассан-хана развлекать, как некогда Кутузов в Дунайской армии, – тужил Оболенский, отрабатывая под руководством унтера удары штыком.
Здесь же узнали, что летом 1826 года казнили пятерых преступников, коими являлись: Пестель, Бестужев-Рюмин, Муравьев-Апостол, Рылеев и Каховский.
Обсуждались и подробности казни, коей в России не было ни одной при правлении Александра.
С уважением говорили о Рылееве, о том, что, не имея бумаги и чернил, писал на кленовых листьях, подобранных во время прогулки. Шепотом рассказывали, что трое осужденных сорвались, когда их вешали, и казнь повторили снова.
Россия была потрясена!..
Все кинулись жалеть пятерых повешенных, но забыли о застреленном Милорадовиче и двух зарубленных генералах…
А кровь, как известно, рождает кровь!
При вступлении на трон каждый царь в большей или меньшей степени окропил его кровью: Петр – стрелецкой, Екатерина – своего супруга, Александр – отцовской, Николай – декабристов!
Лишь Павел взял трон по закону и без крови… За что в историю вошел как самодур, хотя являлся самым умным из русских царей.
В конце августа на Кавказ прибыл фаворит нового императора генерал Паскевич, и Рубанов стал невольным свидетелем напряженного и полного драматизма конфликта. Паскевич усердно собирал порочащие Алексея Петровича кляузы и сплетни и направлял в Петербург, цветисто их приукрашивая. Ермолов, в свою очередь, едкими и оскорбительными насмешками обличал бездарность царских фаворитов.
Ознакомительная версия.
