«Сегодня ночью зверски и подло убит Григорий Распутин…»
На 17 и 18 декабря в Ставке было назначено совещание верхушки всей армии и флота, на котором должны были быть подведены итоги кампании 16-го года и поставлены задачи на год 1917-й. Съехались все командующие фронтами и их начальники штабов, высокие чины из Генерального штаба, Главного артиллерийского управления и других военных ведомств. Ещё задолго до Военного Совета Николай решил сразу после него отправиться в Царское Село, где хотел провести с семьёй Рождество Христово и новогодние каникулы.
В первый день, 17-го, Военный Совет продолжался с утра до поздней ночи. Днём пришла телеграмма от Аликс, которую немедленно доложил царю Воейков. В ней сообщалось, что Григорий исчез и Императрица опасается трагического исхода. Николай, к удивлению своих свитских, из которых кое-кто также был одержим антираспутинской истерией, воспринял это сообщение почти безразлично, но велел дворцовому коменданту перенести отъезд из Могилёва в Царское Село на несколько часов ранее, чем это было назначено, то есть того же 17-го, но не поздно вечером, а в середине дня, через час после запланированного окончания Военного Совета.
17-го, после завтрака со всеми тремя главнокомандующими фронтами, совещание продолжалось ещё полтора часа и было нормальным образом закрыто.
Несколько десятков пар глаз генералов и придворных, которые неведомо какими путями узнали о том, что произошло в Петрограде, внимательно следили за всеми нюансами выражения лица и глаз Государя эти полтора дня – от получения первой телеграммы до отъезда Николая с Наследником в Императорский поезд в 3 1/2 часа. Но никто и ничего, кроме обычной спокойной сдержанности Государя, не увидел. Только великий князь Павел Александрович, находившийся некоторое время рядом с Николаем, вопреки своим ожиданиям отметить какую-то необычную печаль или глубокий траур по пропавшему Старцу, заметил, что Государь был в духе и оживлённо, даже весело говорил с генералами во время завтрака, дневного чая и обеда…
Перед отходом поезда Воейков принёс в вагон ещё одну телеграмму от Александры и её письмо, написанное вчера, где вторую половину составляли торопливые наброски карандашом:
«…Мы сидим все вместе – ты можешь себе представить наши чувства, мысли – наш Друг исчез. Вчера А. видела его, и он ей сказал, что Феликс просил Его приехать к нему ночью, что за Ним заедет автомобиль, чтоб Он мог повидать Ирину. Автомобиль заехал за ним (военный автомобиль) с двумя штатскими, и Он уехал. Сегодня ночью огромный скандал в Юсуповском доме – большое собрание, Дмитрий, Пуришкевич и т. д. – все пьяные. Полиция слышала выстрелы. Пуришкевич выбежал, крича полиции, что наш Друг убит.
Полиция приступила к розыску, и тогда следователь вошёл в Юсуповский дом – он не смел этого сделать раньше, так как там находился Дмитрий… Феликс намеревался сегодня ночью выехать в Крым, я попросила его задержать…»
Только в вагоне, в своём кабинете, где рядом с ним никого не было, Николай позволил себе снять маску равнодушного спокойствия, которую с юности вырабатывал и носил, не желая, чтобы кто-то чужой мог вторгнуться в его внутренний мир. Его лицо сразу постарело на десяток лет, лучи в глазах потухли. Морщины избороздили щёки и лоб.
«Господи! Если Григорий погиб, а о возможности покушения на него Департамент полиции предупреждал давно и даже установил ему дополнительную охрану, что же будет со здоровьем Алексея?! Как переживёт это Аликс?! А как же Его молитвы за Нас и народная мудрость, которую он приносил нам из глубинных толщ России?.. Бог даст, всё образуется ещё и Нашего Друга найдут живым и невредимым!..»
Но действительность оказалась более жестокой, чем Николай мог себе представить. Воейков, которому было приказано докладывать телеграммы от министра внутренних дел, утром 19-го представил царю пачку донесений Протопопова, из которых вытекало, что тело Старца было найдено в реке неподалёку от Крестовского острова. Григорий был многократно ранен из револьвера, получил множество ударов тяжёлым предметом по голове, связан и в живом ещё состоянии засунут через прорубь под лёд. Когда его бренные останки были извлечены полицией из-подо льда, оказалось, что его правая рука освободилась от верёвочных пут и застыла в таком положении, словно он творил крестное знамение.
Николай расстроился, представив себе эту трагическую картину. Он перешёл в своё купе-спальню, где на стене, в большом общем киоте, висели почитаемые им иконы – Фёдоровской Божьей Матери, Казанской Божьей Матери, Спасителя, Троицы, Николая Чудотворца, Сергия Радонежского, Святого Георгия Победоносца, перед которыми теплилась лампада, и горячо помолился за упокой души Друга, против которого обратилась вся злоба суетного и порочного мира.
Ещё покойный Пётр Аркадьевич Столыпин учинил расследование, создав синодальную комиссию под председательством митрополита Алексия, с привлечением экспертов-сектоведов. Комиссия Синода официально установила, что «факты об Отце Григории как члене секты хлыстов и другие, порочащие его, сфабрикованы, а «свидетели» – не существующие в природе лица. Но, несмотря на это, клевета лилась ещё пуще прежнего.
Николай ещё раз помолился на помин души Григория, взял книгу и принялся читать её, но английские слова автора на этот раз были лишены для него всякого смысла, а в голову лезли воспоминания о Старце.
Много разных проповедей слышал за свою жизнь богобоязненный русский царь, содержательных и глубоких, горячо молился, стремясь приблизиться к Богу, но ни одна проповедь, ни одна молитва не завладевали его душой так, как размышления этого Старца. Даже в обычной дружеской беседе, высказываясь о наиболее известных каждому христианину истинах – «смирении», «гордыне», «страхе Божьем», он облекал эти теологические положения в такую форму, какая допускала их применение в реальной жизни, а не в форму философских абстракций или цитат евангелистов…
Теперь, после убийства Друга, беспокойство за Аликс, за детей, за милую и добрую Аню, которой также угрожали, стало час от часу расти у него. Ведь если начались убийства рядом с троном – значит, предупреждения, звучавшие в докладах Департамента полиции о брожении в обществе и угрозах дворцового переворота, совсем не так беспочвенны, как он считал. «Сразу по приезде в Царское Село надо потребовать личного доклада Протопопова и выяснить, как обстоит дело в действительности, а потом решать, когда и какие принимать меры…» – подумал Николай. Ему становилось легче, когда он принимал какое-либо решение.
Князь Георгий Евгеньевич Львов, щуплый, невысокого роста господин, толстовец по убеждениям, намеченный «общественностью» в Председатели правительства «общественного доверия» ещё в 1915 году, когда основные заговоры против Николая только начинались, очень ревновал к успехам Гучкова на унавоженных нивах «Прогрессивного блока». Когда же он узнал, что существует несколько вариантов дворцового переворота силами гвардии или армейских генералов, то его охватил зуд честолюбивого соперничества.
Львов точно знал, что Гучков и его последователи в Петрограде ориентируются на жену брата царя, графиню Брасову, чтобы возвести на престол недалёкого и слабовольного Михаила вместо Николая или, на худой конец, сделать его регентом при наследнике Алексее Николаевиче. Но комбинация «дурак регент при больном ребёнке» вовсе не устраивала благообразного и простодушного, даже внешне похожего мясистым утиным носом и овалом лица на графа Льва Николаевича, а на самом деле – хитрого и пронырливого князя тем, что тогда на первое место, которого так жаждал Львов, выдвинется Гучков. Поэтому князь-толстовец придумал свой собственный вариант быстрого свержения Николая Второго и возведения на престол «Николая Третьего», то есть великого князя Николая Николаевича, с которым он был ближе, чем Гучков.
Львов воспользовался тем, что 9 декабря полиция закрыла в Москве 5-й съезд Всероссийского Союза городов, председателем коего был князь. Кандидат в «общественные» премьеры в тот же вечер собрал у себя, на скромной квартире, секретное совещание видных заговорщиков, связанных с Москвой и Петроградом.
Пришли разгорячённые разгоном полицией съезда товарищ московского городского головы Челнокова Николай Михайлович Кишкин, полумосквич-полупетроградец член Думы Михаил Михайлович Фёдоров, князь Павел Дмитриевич Долгоруков, который уже два года тому назад проповедовал на всех перекрестках, что Германия победит Россию. Специально был приглашён делегированный на съезд в Москву городской голова Тифлиса армянин Александр Иванович Хатисов, друг великого князя Николая Николаевича.
Князь-толстовец изложил собравшимся свой план экстренного дворцового переворота с целью свержения Николая Второго и замены его на престоле «способным» монархом – великим князем Николаем Николаевичем. Наместник Кавказа, дядя царя, будучи посажен заговорщиками на российский престол, должен был немедленно даровать правительство, ответственное перед Думой. Князь Львов сообщил участникам совещания, что в его распоряжении имеется письменное обращение к нему за подписью 29 представителей губернских земских управ и городских голов, просившее его, князя Львова, быть премьером нового правительства.
