— И хитрость, учёный, — засмеялся Неофалим.
— Ты прав, для нас всегда найдётся поле чудес в стране дураков… А страна — те земли, где ступает наша нога… И ступаем мы уже всюду… И презираем тех, кто по дурости своей нам сие позволяет… Если б хватило ума у народов, населяющих эти земли, не пускать нас… Но поздно! Мы уже среди них дали из себя корни…
— Как, например, Фарра в Киеве?
— Да. Там живут рядом с ним доверчивые, простодушные люди, как, впрочем, все русы… Поэтому мы будем вечно нацеливать на Русь свои интересы… До тех пор, пока она не станет жить по нашим законам. И не обязательно завоёвывать её стрелами и мечами[269]. Тем более что мы — умеренные фарисеи…
— Фарра говорил, что ему нравятся фарисеи.
— Но по каким заветам живёт он, ты знаешь? По Гиллелю или Шамаю?.. Эти пророки-учителя — разные по своим убеждениям, Неофалим, хотя оба — фарисеи… К ним однажды обратился язычник с просьбой принять его в лоно еврейства, но с тем, чтобы они сообщили ему всё содержание иудейской религии «пока он будет стоять на одной ноге». Гиллель сказал ему: «Что тебе неприятно, того не делай твоему ближнему по вере, — вот и всё содержание…» Шамай же, отличавшийся строгим отношением к религиозным обрядностям, прогнал язычника… Поэтому шамаиты, создавшие партию зелотов, и довели Иудею до полного разгрома… Ещё раз говорю об умеренности. Будь моя воля — я бы отдал в жены знатным киевлянам несколько сот евреек, и через двести лет Киевская Русь стала бы нашей… Яхве и тут позаботился — дал нам великое терпение и породистых женщин. Это о них сказано в Ветхом Завете, в первой главе Исхода: «И восстал в Египте новый царь… и сказал народу своему: «Вот, народ сынов Израилевых многочислен и сильнее нас; перехитрим же его, чтобы он не размножался… И поставили над ним начальников работ, чтобы изнуряли его тяжкими работами… Но чем более изнуряли его, тем более возрастал…
Царь египетский повелел (тогда) повивальным бабкам евреянок, из коих одной имя Шифра, а другой Фуа, и сказал им: «Когда вы будете повивать у евреянок, то наблюдайте при родах: если будет сын, то умерщвляйте его, а если дочь, то пусть живёт».
А потом, помнишь, Неофалим, царь Египетский призвал повивальных бабок и сказал им: «Для чего вы делаете такое дело, что оставляете детей в живых?» Повивальные бабки сказали фараону: «Еврейские женщины не так, как египетские, они здоровы, ибо прежде нежели придёт к ним повивальная бабка, они уже рождают».
— Да будет благословение Яхве с нами во веки веков! — воскликнул первый советник хазарского кагана.
— Будет! — повторил богослов Зембрий и бросил в вазу обглоданную кисть винограда.
— Доброслав, знаю, живёшь ты с женой и сыном на кумирне у жреца Родослава, в мурье[270]… Пока лето — ещё ничего, а Зимерзла нагрянет — оцепенит природу, опояшет её тремя морозными обручами, небось, зубами нащёлкаетесь от холода… А я тут в ковнице живу, с космачом на пару. Привёз его из лесу махонького, обучил качалку на мехах вниз-вверх дёргать, вот он мне в горне огонь и раздувает… На-ка, ломака, кусок хлеба тебе за работу, поешь, — кузнец сунул медведю полковриги. Тот, стоя, не опускаясь на передние лапы, взял её в пасть, заурчал от удовольствия…
— Пестун[271] ещё…
Кузнец — тот самый ражий детина, который два года назад ковал для Бука железный доспех; за то время, что виделись, сильно сдал — гибель жены и дочери старили его безо времени. Хоть и погибли они давно.
«Если б знал, что тиун, принёсший беду в твой дом, бывший муж Аристеи-Насти, которая живёт со мной со своим полугречаненком, вряд ли позвал бы нас в свой дом… Эх-ма, жизнь наша развесёлая-удалая, пеплом-печалью посыпанная!..» — вздохнул Клуд и сказал:
— Спасибо тебе, только зимы мы дожидаться не будем… Уедем скоро.
— Снова? — удивился кузнец. — Ты же в тот раз, бросив наше селение, отправился неведомо куда; думали, если вернёшься, то с поживой…
— Ну и что же?! С поживой и есть — с женой и сыном. Благодарю ещё раз за доброе предложение, за ножи и наконечники для стрел, что наточил, за доспех моему Буку, который подправил. Не знаю, увидимся ли теперь ещё когда-нибудь…
— Ну, будь здоров, Доброслав!
— И ты будь… И космач пусть живёт и помогает тебе.
— Добре.
На том и расстались…
Доброслав нёс железный собачий доспех; хоть и неловко было — колчан со стрелами ещё висел на плече, да чехол для ножей торчал из подмышки, но улыбался своим приятным мыслям. О доме, который всего лишь землянка, где коротает с ним последние дни перед поездкой в Киев любимая им женщина, о её сыне, пропадающем с утра до вечера с Буком на летней полянке, поросшей густой травой и цветами. Ведь что получилось… После смерча, когда еле уцелел, прибыл Клуд в селение, где проживала Настя, но сказали люди, что она уехала куда-то, забрав с собой сына: дом оставила, хозяйство, — разве что драгоценные вещи взяла…
«Так это она на свою родину подалась… — предположил Клуд. — На берега рек Тетерев, Случь и Горыня, где обитает племя её…
А мне нужно к Род ос лаву, отдам ему жезл. И скажу о дочери, что живёт в Константинополе. Хорошо живёт… Замужем за богатым ромеем. О том, что Иктинос был её мужем, говорить не буду… И сообщу, что внуки у Родослава есть. Пусть старик порадуется…»
Но как пришлось удивиться Доброславу, когда на капище Световида в жилище верховного жреца встретил Настю и её полугречаненка-сына.
— Аристея! Настя! — счастливо вскричал Доброслав, когда узрел красивую древлянку.
— Теперь я только Настя! — тоже от счастья засветилась молодая женщина. — Я уже поклонялась богам на капище Родослава, и они вняли моей мольбе…
— Какой? — спросил Клуд.
— Чтобы я встретилась с тобой ещё до отъезда в Киев!
— Ты собралась в Киев? — снова удивился Доброслав.
— Да. Может быть, ты знаешь, что погиб тиун?.. Только прошу тебя — не говори об этом моему сынишке… Он думает, что отец уехал в Константинополь, а когда вернётся — никто не ведает…
— Люблю тебя, моя голубка! — Доброслав обнял красивую Настю, поцеловал её крепко в губы. — Два года мечтал увидеть тебя… И вот свиделись! Спасибо Световиду, он главный бог на этом капище. Он бог на все четыре стороны света, моя любовь! На все четыре стороны… Запомни и молись ему! А завтра мы принесём в жертву трёх белых и трёх черных голубей. Я покажу, как сие делается, и тебе, и твоему сыну… Который станет скоро моим… Так ведь?!
— Хорошо, мой любый. Хорошо…
Вот они и свиделись — Доброслав Клуд и ставшая опять язычницей древлянка Настя, которая больше уже не откликнется на греческое имя Аристея…
Конечно же, при встрече с Родославом Клуд поведал о Мерцане так, как и задумал, умолчав, что Иктинос был её мужем… Но не забыл верховный жрец Световида об этом злом человеке, спросив о нём и напомнив о том, что должен был он понести заслуженное наказание…
— Именно — заслуженное… А что мог заслуживать негодяй, по чьей вине погибли безоружные люди, а капище их богов подверглось разграблению?.. — в свою очередь взволнованно поставил вопрос Доброслав.
— Ужасной смерти!.. — словно клятву произнёс старик.
— Он принял её.
— Значит, ты отомстил ему? — предположил жрец.
— Может, и не совсем я. Но не без моего участия…
— Понимаю…
— Наши люди посадили Иктиноса на деревянный горшок с крысами, и они выели у него внутренности.
— Да, жуткая кончина…
— Но справедливая, — уточнил Клуд и подробно изложил жрецу и Насте, как и где всё произошло. Об этом ему в своё время красочно рассказал Дубыня, который получил новое имя Козьма и женился на сестре Леонтия.
— Вот как?! — удивилась древлянка. — Помню я и Леонтия-монаха, и философа… А уж Дубыня таким язычником был, даже трудно поверить в то, что он окрестился…
— Любовь зла, Настя… — пошутил Клуд. — Ты же снова в наших богов поверила…
— Да, поверила! Потому как они мне вернули тебя.
— Но и в той вере, которую дали греки, тебе, Настя, ведь не было плохо… — то ли вопросительно, то ли утвердительно произнёс Доброслав. Хотя он не взглянул ей в глаза, но она поняла, что Клуд всё-таки ищет ответа.
— В общем-то, так… Муж любил меня, прекрасный сын растёт, я люблю его, — честно призналась древлянка, и искренность её всё как бы поставила на свои места, доказывая ещё раз серьёзность их отношений.
Доброслав-то боялся, что Настя начнёт оправдываться, говорить про тиуна всякие гадости, мол, жестоким являлся, брал с поселян несправедливые поборы… За что, кстати, схлопотал! Но она поступила иначе, и это ещё больше подкупило Клуда.
Поняла сие и Настя, подумала с радостью: «С таким человеком, как Клуд, мне будет хорошо… Умный он и чуткий!»
