Джо задорно выпятил грудь. Он ощущал свою силу, влияние, он упивался ими.
— Я хочу, чтобы вы знали, друзья, что я — против большевиков, и красных, и всяких других изменников. Я — за британскую конституцию, за британский флаг и британский фунт. Мы не даром же воевали и дома, и за границей. Я за порядок и законность, и общественность! Вот за что я борюсь здесь, на выборах, и вот за что вы будете голосовать. Никто не имеет права оставлять после себя мир таким же, каким он его застал. Мы должны делать, что можем, чтобы мир стал лучше. Мы должны стоять за нравственность и образование и соблюдать десять заповедей! Мы не потерпим никакого антихристианского большевизма и анархических выступлений против десяти заповедей. Никакого анархического отношения к британскому флагу, к британской конституции, к британскому фунту. Вот почему я прошу вас, ребята, голосовать за меня. И если не хотите остаться без работы, не забывайте этого!
По сигналу Ремеджа раздались крики «ура», долго не смолкавшие. Эти крики опьяняли Джо; он чувствовал себя прирождённым оратором, воодушевлённым одобрением и собственной совести и ближних. Он стоял и пожимал руки всем, стоявшим поблизости, затем сошёл вниз.
Как раз в ту минуту, когда он очутился на тротуаре, неподалёку какой-то малыш запутался в собственных ногах и упал. Джо с преувеличенной ласковостью поднял его и поставил на босые ножонки.
— Вот так! — засмеялся он с отцовской нежностью. — Вот так!
Смех Джо, видно, испугал мальчика, оборвыша лет шести, с бледным, истощённым от недоедания личиком и давно не стриженными волосами, падавшими на большие испуганные глаза. И он вдруг заревел. Его мать, с ребёнком на одной руке, подбежала, чтобы увести его с дороги и дать пройти Джо и остальным.
— Славный мальчуган у вас, миссис, — сказал Джо, широко ухмыляясь. — Настоящий богатырь! Как его зовут?
Молодая женщина зарделась от нервного волнения, оказавшись предметом внимания такого большого человека. Она плотнее запахнула истрёпанный платок, в который кутала у груди ребёнка, и робко ответила:
— Его зовут Джо Таунли, мистер Гоулен. Брат его отца, то есть его дядя, Том Таунли работал когда-то в «Парадизе» рядом с вами, в соседнем забое… когда вы ещё работали в копях… До того как вы стали… такой, как теперь.
— Да неужели? — подхватил Джо, сияя. — Подумать только? Ну, а муж ваш работает в «Нептуне», миссис Таунли?
Миссис Таунли ещё гуще покраснела от смущения, стыдясь и пугаясь собственной смелости:
— Нет, мистер Гоулен, сэр, он безработный. О сэр, если бы можно было взять его обратно на работу!..
Джо с внезапной серьёзностью кивнул головой:
— Положитесь на меня, миссис. За это я и борюсь на выборах, — объявил он горячо. — Да, видит бог, я намерен изменить здесь кое-что к лучшему!
Он погладил по голове маленького Джо Таунли и опять улыбнулся, с великолепно разыгранной скромностью озирая толпу.
— Славный малыш. И мой тёзка! Кто знает, быть может, он когда-нибудь вырастет вторым Джо Гоуленом!
Все с той же улыбкой, он пошёл к ожидавшему его автомобилю. Эффект от этой сцены получился блестящий. На Террасах мигом распространилась весть, что Джо Гоулен обещал принять обратно в «Нептун» мужа Сары Таунли и дать ему «первоклассную» работу, лучший забой на всём руднике. В Слискэйле было немало таких, как Сара Таунли. И новость принесла Джо громадную пользу.
Успех Джо как оратора возрастал. Он обладал здоровыми лёгкими, абсолютной уверенностью в себе и медной глоткой. Он оглушал толпу. Он был настоящий мужчина. Он выкидывал громкие лозунги. Во всех концах города появились громадные плакаты:
ДОЛОЙ ПРАЗДНОСТЬ, БОЛЕЗНЬ, НУЖДУ И ПРЕСТУПЛЕНИЯ!
ДА ЗДРАВСТВУЕТ ЗАКОН, ПОРЯДОК, СПОРТ И БРИТАНСКАЯ КОНСТИТУЦИЯ!
ГОЛОСУЙТЕ ЗА ДЖО ГОУЛЕНА!
Джо был оплотом морали. Но, разумеется, вместе с тем и человек гуманный, свой человек, молодчина, одним словом. На первом же собрании в школе на Нью-Бетель-стрит, после того, как он уговаривал слушателей поддержать британский флаг, он, лукаво улыбаясь, заключил:
— И на ближайших скачках в Госфорт-парке поставьте всё, что имеете, до последней рубахи, на «Радио»!
«Радио» была его собственная лошадь. При этом совете весь зал загудел.
Часто также его достоинство человека влиятельного и богатого растворялось, таяло, уступало место богобоязненному смирению.
— Я такой же рабочий, как и вы, товарищи, — кричал он. — И я тоже не родился с серебряной ложечкой во рту. Воспитывали меня строго, как полагается. Я сам проложил себе дорогу. И моя цель — дать каждому из вас возможность сделать то же самое.
Но главным козырем Джо, козырем, который он никогда открыто не пускал в ход, а ловко скрывал в рукаве, было то, что в его власти дать людям работу. Хоть он и был гуманный человек, свой брат-рабочий, знавший ту же нужду, что и они, а всё же он был Хозяин. Все это шумное бахвальство и враньё имело целью выставить его благодетелем, который восстановил разрушенный «Нептун» и теперь обещал найти честную работу для всех, всех решительно. Разумеется, после выборов.
Кампания велась им энергично, с большой помпой. Ремедж, который некогда наградил юного Джо пинком в зад за кражу свиного пузыря, теперь был его усерднейшим прихвостнем. По приказанию Ремеджа, преподобный Лоу произнёс горячую проповедь с кафедры на Нью-Бетель-стрит, доказывая преимущества законности и порядка, восхваляя мистера Джозефа Гоулена и грозя вечным пребыванием во тьме кромешной тем, кто осмелится голосовать за Фенвика. Конноли на своём газовом заводе открыто заявлял, что каждый, кто не поддержит Гоулена, — красная сволочь и будет немедленно уволен. Тайнкаслская пресса единодушно стояла за Джо. Джим Моусон, загадочно скрываясь на заднем плане, пускал в ход различные тайные пружины во имя высокой общественной задачи. Ежедневно с Ресфордского завода прилетали два аэроплана и кувыркались над Слискэйлем, рекламируя Джо. В ясные дни пускалась даже в ход реклама в воздухе, из букв, образуемых полосками дыма от аэроплана. Деньги действовали многими окольными путями. Какие-то странные люди появлялись в Слискэйле, они вмешивались в толпы рабочих, собирали кучки людей на углах, ставили угощение в «Привете». А что до обещаний — так на них Джо не скупился.
Дэвид видел, какие силы направлены против него, и сражался с отчаянной отвагой. Но как ничтожно было его оружие против арсенала Джо! Куда бы Дэвид ни повернулся, он чувствовал, как его сдавливали предательские тиски, мешая действовать. Не щадя себя, он удваивал старания, пускал в ход все свои физические силы, всю закалку, весь опыт политического деятеля. Но, чем энергичнее он боролся, тем искуснее Джо парировал и наносил удары. Перекрёстные вопросы, которыми с самого начала перебивались речи Дэвида, теперь стали просто беспощадны. С обычными помехами он умел справляться и даже часто обращал их себе на пользу. Но эта травля была незаконной. Она исходила от шайки тайнкаслских хулиганов, которые появлялись на каждом митинге под предводительством Пита Беннона, бывшего боксёра среднего веса с верфи Мельмо, всегда готового полезть в драку. Открытые сражения происходили редко. Как правило, все уличные митинги, на которых выступал Дэвид, прерывались дикими скандалами. Вильсон в ярости обращался в полицию, требуя охраны от хулиганов. Но его протесты выслушивались весьма апатично.
— Это нас не касается, — нагло заявил ему Роддэм. — Этот Беннон к нам никакого отношения не имеет. Ваши оборванцы-распорядители сами могут наводить порядок.
«Честная» кампания продолжалась, избирая теперь уже более щекотливые пути. В следующий вторник, утром, Дэвид по дороге в штаб избирательной комиссии увидел в конце переулка Лам-Лэйн грубо намалёванную на белой стене надпись:
«Спросите Фенвика насчёт его жены!»
Дэвид побледнел и сделал шаг вперёд, словно порываясь стереть эту недостойную надпись. Нет, бесполезно, совершенно бесполезно. Надпись кричала на весь город, на каждой сколько-нибудь заметной стене, на каждом выступе дома, даже на запасных железнодорожных путях лезли в глаза эти грубые слова, на которые ничего нельзя было ответить. В каком-то дурмане муки и ужаса Дэвид прошёл Лам-стрит и вошёл в контору. Вильсон и Гарри Огль ожидали его. Оба видели надпись. Лицо Огля менялось от негодования.
— Нет, это уж слишком, Дэвид, — простонал он. — Это слишком гнусно. Мы должны пойти к нему… заявить протест.
— Он будет отрицать своё участие, — возразил Дэвид металлическим голосом. — Ему ничто не доставит такого удовольствия, как то, что мы придём к нему плакаться.
— Ну, тогда клянусь богом, мы сами сумеем за себя постоять! — сказал Гарри запальчиво. — У меня найдётся, что сказать о нём, когда я буду выступать за тебя сегодня вечером на «Снуке».
