Оспан с любопытством слушал новости Байкокше.
— Как ты узнаешь все их дела? — спросил он акына. — Ведь они берут из-под полы, договариваются тайком и получают темной ночью… Знахарь ты, что ли?
Байкокше открыл ему свою уловку.
— Только не говори никому: я просто стараюсь дружить с шабарманами всех волостных, — разве не через их руки проходит все, что дают и берут? Они от меня ничего не скрывают. А от посыльных других управителей они знают все проделки их хозяев и тоже мне рассказывают…
Приняв домбру из рук Абая, Байкокше запел тут же сложенное приветствие собравшимся. Развеселившись от выпитого кумыса, волостные сопровождали его пение шумными одобрительными возгласами:
— Молодец!.. Из всех нынешних акынов — он первый!
— Пой, соловей!.. У него старая школа, сразу видно! Байкокше, хмурый и тощий, пел, даже не подымая век, — видно было, что все эти похвалы не производили на него никакого впечатления и не льстили ему. После первой песни-приветствия он изменил напев, и слова изменились вместе с ним. Теперь он пел о другом: «Ты достиг цели, стал знатным, добился власти. Если ты честный человек — не обижай бедного, не покровительствуй злодею, не отдавай робкого ему на растерзание. Не обирай в жадности народ, не губи его счастья, не виси у него на шее». Он не назвал ни одного имени, но каждому было ясно, что весь яд этих слов предназначался большинству из сидевших в юрте волостных.
Этой песне ни один из них не выразил одобрения. А самоуверенный и наглый Молдабай просто обиделся.
— Вы не думайте, что этот Байкокше — и вправду кокше,[166] — сердито сказал он. — Он себе на уме — тишком-тишком, а доберется до тебя и мигом очернит твой труд!
— Не лучше ли слушателям придержать язык? — рассмеялся Асылбек. — Акын скажет — на многое свет бросит!
Волостные, недовольные песней, пытаясь перевести разговор на другое, стали громко шутить друг с другом, но Абай снова привлек общее внимание к акыну:
— Тем и ценна песня Байкокше, что это не лесть просителя, не славословие бродяги-нищего, — сказал он. — Это острый глаз всего народа, голос народный, говорящий раньше самого народа.
— При чем тут народ? — вспылил Такежан. — Никакой народ не поручал ему говорить такими словами, горькими, как яд! Это уж его самого бог наградил злобным нравом!
Исхак и Тойсары поддержали его:
— Не путайте его с народом! Его злоба для народа — зараза!
— Чесоточный конь обо все трется!
Абай только усмехнулся.
— А кто без ропота слушает правду? — весело ответил он. — Ваши слова прямо говорят: не лезь с правдой, рассердишь! Где уж нам народ слушать, если один Байкокше нас из себя выводит!
— Байкокше — не народ! — не унимался Такежан.
Но акын, до сих пор молча слушавший спор, тихо перебирая струны домбры, теперь вмешался сам:
— Э-э, нет, волостной мой! Байкокше как раз и есть народ! Другое дело, что вам-то слушать его не по нутру, а Байкокше только повторяет то, что говорит народ…
— Ну, коли так, спой мне в четырех строках, все что говорит народ! — с издевкой сказал Такежан. Остальные подхватили его слова, осыпая акына и Абая колкими насмешками.
Абай, подзадоренный, с улыбкой взглянул на Байкокше.
— Ну, что ж, тянуть нечего, Байеке, я начну, а ты заканчивай! Давай ответим им, что говорит про них народ! И он громко начал:
Густою травой жайляу в низинах покрыт,
На легкое счастье родится иной жигит…
Акын сидел на корточках. Он привстал, насмешливо поднял брови и быстро закончил в лад Абаю:
Поставят за ловкость его волостным —
Он только взятки берет, пока не слетит!
— Вот что говорит народ! — добавил он и, взглянув на Такежана, громко расхохотался. Острое слово вызвало вокруг невольное шумное одобрение. Такежан вспыхнул и отвернулся.
— Болтун! — буркнул он. — Чтоб тебе язык припалило… Абай покатывался со смеху. Потом, поднявшись с места, он сказал на прощанье:
— Молдабай, видно, ошибся: для волостных это не Байкокше, а Жайкокше!..[167] —и он вышел из юрты с тем же громким смехом.
Волостные насупились. Так жирные гуси и дрофы, заметив реющего над ними сокола, затихают и прижимаются к земле. Оспан, увидев, что шутка акына обидела большинство его гостей, недовольно сказал Байкокше:
— Ну, хватит! Помолчи! — И начал сам разливать по чашкам кумыс.
Шубару тоже стало неловко и за дядю и за приглашенных им аткаминеров.
— Чтоб у тебя язык высох, Байкокше! Разве прямодушие в том, чтобы издеваться над другими? Где ты научился забывать приличия и, поев угощение, плевать в посуду? — сказал он.
Слова племянника разбередили обиду Оспана. Выпуклые глаза его сверкнули злыми огоньками, и он уставился на акына.
— Я собрал сюда родичей на жертвенную трапезу, чтоб они отдохнули и повеселились. Коли ты такой умный, должен помнить пословицу: «Доброе слово — половина счастья». Я думал, ты скажешь нам всем добрые слова, а ты вон как! Не заводи у меня в юрте ссор и пререканий!
После такой отповеди хозяина Байкокше, Шаке и Баймагамбет не стали задерживаться и поодиночке вышли из юрты.
Вечером Абай пришел повидаться с Лосовским. Увидев старого знакомого, Лосовский, загоревший на степном солнце, встал с места и пошел ему навстречу. Они крепко пожали друг другу руки. После приветствий и расспросов о здоровье Лосовский усадил гостя рядом с собой и стал рассказывать ему о деле, по которому производил дознание сам. На столе лежала пухлая пачка бумаг — прошение, которое составляют несколько родов и которое на канцелярском языке называется «приговором». Лосовский рассказал Абаю, что все многочисленные подписи и печати на этих бумагах оказались поддельными.
— Вы кстати пришли, Ибрагим Кунанбаевич, помогите-ка мне, — сказал он. — Это прошение одного молодого киргиза Мукурской волости, Жанатаева Кокпая, на имя господина губернатора. Дело идет о том самом урочище Балкыбек, где мы с вами находимся. Приговор составлен управителями шести волостей, заинтересованных в этом урочище. Вот смотрите, что тут написано: «Мы все, волостные управители, согласились в том, что означенное урочище Балкыбек издавна принадлежит Жанатаеву Кокпаю, приписанному к Мукурской волости, что оно должно быть возвращено подателю прошения, и в дальнейшем просим считать урочище Балкыбек принадлежащим Жанатаеву Кокпаю…» И везде — целая куча печатей. Кажется, все правильно? Я стал проверять. Не говоря уж о других волостных — даже сам мукурский волостной заявил, что к такому приговору печати не прикладывал. Все это оказалось грубой подделкой. Вот посмотрите…
Лосовский начал перелистывать бумаги и указывать на печати, приложенные в нескольких местах.
— Проситель утверждает, что все это подлинные печати шести волостных. А на самом деле — это одна и та же печать аульного старшины, она и приложена-то нарочно так, чтобы размазалась… Ведь это крупный подлог! И сделал его совсем молодой жигит!.. Вот говорят, наши канцелярии не знакомы со степной жизнью, совершают массу ошибок, доходящих до глупости… А кто в этом виноват? Причиной таких ошибок и бывают подобные дела, — то дадут ложную присягу, то пришлют ложный донос, то скрывают грабеж вот такими приговорами… Возмутительно!.. Я вызвал этого просителя-мошенника, он сейчас придет, а пока — будьте моим гостем…
Лосовский повернулся к седоусому стражнику, стоявшему у дверей, и приказал:
— Вели подать сюда чаю!
Волостные управители, недавно сидевшие за угощением в юрте Оспана, теперь толпились у дверей тройной юрты начальства. В те редкие минуты, когда двери открывались, некоторые пытались заглянуть в юрту и тогда видели, что Абай сидит рядом с оязом и рассматривает бумаги. Одни радовались, другие завидовали, третьи ревновали, — словом, у дверей не смолкали, шушуканье и шепот. А когда стражник, выйдя из юрты, крикнул: «Подавай чай!» — удивлению волостных не было конца.
— Это Абаю чай?..
— Ояз его как гостя потчует!..
— Значит, он его друг! — зашептались они. Их мысли тотчас устремились к тому, какое влияние окажет это событие на предстоящий разбор тяжеб.
— Ну, теперь уж ясно, что на этом съезде все будет так, как пожелает Тобыкты! Разве Кунанбаевы дети дадут кому-нибудь пикнуть, когда Абай уже обработал ояза! — злобно рассуждали они.
Жумакан, Тойсары и Молдабай никак не могли забыть слов Байкокше. Еще час назад, возвращаясь с жертвенной трапезы у Оспана, они говорили о дерзком акыне.
— Акын не от себя так дерзил, — заметил Жумакан, — это Абай говорил его устами. Что это с ним?
— Да, это Абаевы выдумки, — подтвердил Тойсары. — Заставил своего акына облаять нас, добился своего и ушел. Чего ему нужно?
