посему коридоры утопали во мраке. В той полутьме и прошёлся Кузьма с кадкою тёплой воды, куском поташного мыла да белым полотенцем, исшитым красными узорами, ожидая, как ему отворят двери. Мужик поднят был с кровати совсем недавно, и крепкий пьяный сон ещё тяготел на его шее тяжким грузом. У самых покоев был встречен крестьянской бабой в белёхонькой косынке да сарафане.
– Чай, сама подам всё в покои, – молвила она, коротко приветствуя Кузьму кивком.
Мужик не спешил отдавать ноши своей.
– Экий труд? Она, два шагу-то? – пробормотал Кузьма. Голос его спросонья не окреп да хрипел – тем паче что спьяну.
– От велено-то мне, – настаивала женщина, не давая проходу.
Сквозь ту пелену, что окутала разум Кузьмы, всяко проклюнулась неясная смута, коя не отразилась на хмуром да угрюмом лице его. Решив не вступаться в споры с крестьянкой – а так бабёха явно была не робкого десятку, Кузьма смирился с приказанием да отдал ей всё. Сам же побрёл уж прочь, как показалось то что женщине, что рындам, нёсшим службу свою. Никто не приметил, как Кузьма притаился в полумраке, едва зашёл за угол, да лукаво выглядывал, чуя чего неладного.
Кое-как удержавши тяжёлую кадку в руках своих, крестьянка постучала в дверь. Кузьма выжидал, не издавая ни единого звука. Несколько мгновений, и дверь отворилась, да Кузьма всею душой уверовать захотел, что спьяну обознался. Украдкою он углядеть мог лишь мимолётный жест, подзывающий в комнату. Даже в воцарившемся мраке признал Кузьма белизну сей кожи, которою лишь один-единственный при дворе отличиться мог.
* * *
В покои Вяземского раздался стук.
– Кузьма, – коротко представился мужик.
– Войди, – отозвался князь.
Отворив дверь, мужик застал своего покровителя за ранней трапезой. Князь собирался с утра по службе, оттого перекусывал стоя, единовременно собирая снаряжение своё. Афанасий радушно подозвал Кузьму к себе, указывая на скромное застолье своё. Мужик же, положа руку на сердце, отказался от этой милости, коротко мотнув головой. Князь пожал плечами, оставив то право за ратным человеком своим.
Кузьма подошёл к покровителю, наклоняясь поближе, да тихо доложил князю. Афанасий тотчас же отпрянул назад, кусок стал в горле. Вяземский пресильно вдарил себе в грудь пару раз и тотчас же запил водкою, поданной Кузьмою. Резко выдохнув, Афанасий поглядел в пол, мотая головой.
– Врёшь же! Врёшь же, сукин ты сын! – не переведя духу, бросил Афанасий.
Кузьма отшагнул от князя, боясь вступаться за правоту свою, ибо сам он был много больше бы рад, ежели б ошибался.
– От и изыскал ж, по ком гнусь эту плести, паршивое ты пьяное отродье! – усмехнулся Вяземский, всплеснув руками.
– Каюсь, Афанасий Ивыныч! – молвил Кузьма. – Да разве когда лукавил я на службе вам?
Вяземский усмехнулся, мотая головою да поглаживая светлую бороду свою. Взор его заметался мятежно, беспокойно, и ум, едва пробудившийся с утра, силился противиться страшному подступающему лукавству.
– Тебе то спьяну привиделось, – тихо произнёс князь, отмахнувшись, да не подымая взору на мужика.
Кузьма кивнул, сглотнув. Вяземский прошёлся безо всякой цели по покоям, глядя в пол, как вновь замер на месте подле окна. Опёршись на подоконник, княже разразился тяжким вздохом.
– Кто прознает, что распускаешь слухи эти, прирежу, своей рукой прирежу, Кузя! – пригрозил Вяземский, обернувшись чрез плечо на мужика. – Рука не дрогнет – не боись!
Кузьма отвёл взгляд, отступивши в сторону от князя, ни в коем разе не желая сыскать гнева опричника. Вяземский же злобно сплюнул на пол, искривив лицо в пресильном отвращении.
– Поди, готовь мою лошадь! – бросил Афанасий, указывая на дверь. – И токмо попробуй пасть свою разевать, пьянь ты подзаборная!
Кузьма откланялся, не подымая угрюмого взору, да вышел прочь исполнять волю хозяйскую. Афанасий рухнул на ложе своё, упёршись руками в колени. Пальцы постукивали, покуда взгляд Вяземского метался по покоям.
* * *
Алчущее огненное дыхание пожрало резные крыши, вздымаясь к небесам, вскидывая клубы горького дыма. Воздух полнился гарью. В оглушительном треске обрушилась крыша. Поднялся сноп искр, взмывая вверх. То вторило тихому присвисту Малюты. Рыжебородый опричник стоял, опёршись о могучую секиру, да глядел, как полыхает усадебный терем. Подле Скуратова сидел Афанасий на ларе, выволоченном из дома. В грубой спешке резной сундук оцарапали, да всяко в целости схоронилися внутренние богатства. За спинами опричников покачивались два висельника, к ним уж слетелось вороньё, не боясь ни пожарищ, ни криков, коими нынче полнился сей двор.
– Я об том ещё когда говаривал с тобою? – спросил Малюта, почёсывая подбородок.
Афанасий сплюнул наземь.
– Вздор ты несёшь, Гриш, вздор и крамолу, – отмахнулся Вяземский.
– Стало быть, Кузьму отделать надобно? – спросил Григорий, проводя пальцем по лезвию секиры своей.
В едва-едва притупившемся лезвии плясали отблески пожарища, метались тени беспокойные – то были домашний люд, что служил при опальном князе. Выволакивали их во двор, да каждый опричник и поступал с ними на свой лад.
– Ты сперва оно что, – кивнул Вяземский ко крыльцу. – Поди сперва средь них всякого отделай, а там уж и потолкуем.
– Мне то токмо в радость, – усмехнулся Малюта, поглядывая на расправы со стороны.
Меж тем Басман-отец выволок под руку мужика – на вид мог быть и из знатных, да нынче никто в расспросы не пускался. Алексей швырнул мужика наземь, и тот пал, лишь и поспев, что выставить руки вперёд себя. То было лишь с руки Фёдору – шашка уж была наготове. В один удар сокрушил главу. Хлынувшая кровь изрядно замарала сапоги да подол чёрной мантии, подбитой мехом, да верно, то нисколько не заботило юношу. Малюта усмехнулся, поглядывая за складною службою отца да сына.
– Того глядишь, Федька-то ублюдок, – бросил себе под нос да сплюнул. – И вовсе не Алёшин.
Афанасий усмехнулся.
– Эк тебя распирает, Малют! – вплеснул руками Вяземский. – Ты поди и всё то прилюдно где молви – а я погляжу на то!
Григорий рассмеялся, потрепав князя за плечо, да пошли они вдвоём со всею братией башки сечь.
* * *
Двери в покои Басмана-отца были открыты.
Первые холода уж давали знать о себе – суровая осень дышала за окнами в преддверии зимней стужи. В покоях Алексея Данилыча стоял жар от печи, и посему дверей нынче опричник не затворял – кабы не угореть. Сам Алексей откинулся в кресле, переводя дух да собираясь с мыслями. Чай, не столь уж беззаботен и весел был век его – старый воевода уж не раз подумывал, что недалёк тот день, как придётся уж сложить оружие.
Те тяжкие думы находили на него каждый раз, когда старые раны давали о себе знать, когда
