— Да ты уже распустился, дальше некуда.
Как и в других частях, воины Кубинского полка отвергли домогательства смутьянов. В нем в ту пору была сильная большевистская ячейка. На помощь ей прислал своих делегатов председатель узлового ревкома Меньшиков. В их числе — Украинского. Ивану предоставили слово на митинге.
— Я с братом уже записался в Красную Армию, — стараясь говорить внятно, без сбоев, обращался к собрав — шимся бывший разведчик, знакомый многим по Кавказскому фронту. — Уже побывал под Бурсаком. Кадеты житья нам не дадут, если мы их не побьем. Генерал Корнилов да контра из Кубанской рады свои силы сплачивают до кучи. Это значит, что и мы не по домам сидеть должны, а свою армию создать, чтобы крепко хряснуть по кадетским маслакам.
В свой Выселковский красноармейский отряд Украинский возвратился уже после взятия Выселок. Красным войскам досталось шесть полевых орудий, большое количество пулеметов, три железнодорожных состава с четырьмя паровозами, много других трофеев. Противник поспешно отступил к Кореновской. Наступление на Екатеринодар со стороны Тихорецкой продолжалось так же настойчиво и последовательно, как и со стороны Новороссийска, Тимашевской, Темрюка, Ейска, Кавказской. Долготерпению кубанцев пришел конец — всем хотелось быстрее покончить с контрреволюционным гнездом, прочно установить Советскую власть и в областном центре, и на всей территории края.
В отряде Ивана заждались его младший брат, бойцы- однокашники, тепло его встретил командир отряда Чернявский.
— Иди к командиру батареи Григорию Ткаченко, получай трехдюймовку, — приказал ему Константин Иванович, — и вместе с братом лупи по белякам так, чтобы от них пух и перья летели.
Вместе с Петропавловским и другими отрядами высел- ковцам пришлось драться с корниловцами под Березанской, когда они, совершив обходной маневр, рвались на соединение с белогвардейскими полками Покровского, а потом вместе со всей революционной армией ускоренным маршем двигаться на Екатеринодар и освобождать город от белых, снова возвращаться к Кореновской и опять отбивать атаки корниловских войск на северо — западной окраине областного центра. Немногочисленные, но хорошо обученные, по преимуществу офицерские формирования белых, как вода из‑под пальцев, ускользали от полного разгрома. Они объявлялись то там, то здесь, внося расстройство в планы командования разрозненных частей Красной Армии.
Первые февральско — мартовские бои с контрреволюцией на Кубани по времени совпали с сокрушительным от
пором молодой Красной Армии немецким захватчикам под Нарвой и Псковом. В этом начальном этапе вооруженной борьбы красноармейских отрядов зарождались совершенно новые вооруженные силы, призванные защищать завоевания пролетарской революции, власть рабочих и крестьян. Сразу же после декрета В. И. Ленина о создании Красной Армии большевики Кубани без промедления принялись за выполнение директивы вождя. Почувствовав, что почва уходит из‑под ног, вся разномастная контрреволюция, бежавшая из центра на юг, местная буржуазия, казачьи верхи, офицерство, кулачество тут же задались целью превратить богатый край почти с трехмиллионным населением в свой оплот, контрреволюционную Вандею. С величайшим ожесточением развертывалась одна схватка за другой.
Под Екатеринодаром Корнилов поставил на карту все: свои отборные офицерские полки, неистребимую жажду монархиста к реставрации царской династии. Именно с Кубани замышлял он поход на Москву — первопрестольную столицу, и потому яростно стремился возвратить в свои руки Екатеринодар, из которого красные бойцы, население города только что вышвырнули отряды Покровского и Филимонова.
В двадцатых числах марта штаб Корнилова расположился в большой станице Некрасовской, за Кубанью, на правом берегу реки Лабы. Корниловские добровольцы делали здесь одну из последних передышек перед своим броском на Екатеринодар. В своем обозе генерал пристроил немало «бывших людей» — одну из дочерей царя, его брата Николая Николаевича, двух недавних деятелей Государственной Думы 1915–1917 годов Милюкова и Гучкова и, как отметил острый на слово газетный репортер, еще целый букет «прочей кадетской своры».
Хотя весна наступала с некоторым запозданием, тем не менее в это время уже устанавливались теплые солнечные дни. На некрасовских улицах закурчавился подорожник, зазеленели стебельки одуванчиков. Станичники отворили свои катухи и все чаще стали выпускать во дворы резвых кабанчиков, коз, гусей, кур и иную живность. Не радовало только одно: на постое появилось много важных военных и гражданских господ, при них как‑то становилось неудобно заниматься своими не шибко престижными крестьянскими делами. «Хоть бы уж скорее убирались
отсюда куда‑нибудь подальше», — не однажды провентилировали такую думку в своей голове озадаченные некра- совцы.
Бывшим думским деятелям досталась неплохая светелка в доме зажиточного казака. Выделенный командованием один денщик на две персоны перенес с походной фуры их потощавшие баулы, расставил на столике туалетные принадлежности.
— Круто обошлась с нами судьба, — молвил представительный Гучков, разглядывая свое временное жилье.
В свои 56 лет Александр Иванович сохранил вельможную осанку, приобретенную им в годы правления своими крупными промышленными предприятиями, лидерства в октябристской партии, витийства в Государственной Думе в качестве военного министра. Он и одеваться продолжал в полувоенный костюм цвета хаки. После Октября Гучков основные семейные ценности сплавил за границу, с собой же теперь возил несбыточные идеи возвращения к политической карьере.
На его реплику бывший лидер кадетов, министр иностранных дел во Временном правительстве Милюков с профессорской категоричностью изрек:
— Судьбу делают сами люди. Вот и надо вновь повернуть ее на нашу орбиту.
Легко сказать! Попав в разряд обозников, и сам‑то 59- летний Павел Николаевич, увы, утратил многое из того, что оставалось у него от ученого — историка, публициста. Его даже Милюковым — Дарданелльским никто теперь не называл. А было же время, и совсем недавно, когда он, величественно стоя за думской трибуной, с катоновской страстью и последовательностью повергал депутатов в шоковое состояние своими громовыми призывами отбить у турок Дарданелльский пролив и утвердиться там любой ценой.
Разуверившись в способностях царского и Временного буржуазного правительств по — настоящему постоять за интересы России, Павел Николаевич во многих своих выступлениях давал им самую нелестную оценку. Да что тол- ку‑то. Поезд ушел!
Он надел на голову цилиндр, а на руки лайковые перчатки и, ступая к двери в модных туфлях, бросил на ходу Гучкову:
— Пройдусь к реке, наедине поразмышляю.
Но до Лабы Павел Николаевич не дошел. На полпути к реке дорогу ему перегородил освободившийся от привязи крупный козел рыжей масти с внушительными рогами. Завидев чужака, козел сделал движение в его сторону, тряся бородой и издавая неласковое блеяние.
— Фу, черт рогатый, — с суеверной досадой ругнулся Милюков, — плохая примета. Похоже, не видать нам удачи.
Постоял немного в раздумье и подался восвояси к своему соучастнику по обозному табору.
Вот с такими «перспективными кадрами» на предвкушаемое их «выдвижение» поспешал Лавр Корнилов к Ека- теринодару.
Четыре апрельских дня Корнилов бросал все свои силы на захват города. Десятки красноармейских отрядов под командованием И. Л. Хижняка, П. К. Зоненко, М. Н. Демуса, А. А. Романенко, Д. П. Жлобы, И. А. Кочубея, Е. М. Воронова, Н. Е. Батлука, Г. И. Мироненко, М. Г. Ильина и других, вдвое превышавших по численности войска противника, едва сдерживали свирепый натиск белогвардейцев.
— Вот бес настырный, — посылал ругательства в адрес белого генерала красноармеец, подносчик снарядов у орудия, которым теперь командовал бывалый артиллерист Иван Украинский. — Я его знаю еще по Западному фронту. Он упрям и неутомим.
Орудие Украинского, как и все наличные пушки отряда, находилось в боевых порядках выселковской пехоты, уже неоднократно с близкой дистанции било по наступающим цепям корниловцев.
— Правильно, хлопцы, бейте врага наповал, — ободрял артиллеристов командир отряда Чернявский.
В одну из пауз между стрельбами Украинский задал вопрос своему подносчику снарядов:
— А где ты видел Корнилова и что тебе о нем известно?
Красноармеец не спеша скрутил «козью ножку», пыхнул махорочным дымком.
— Он закаленный вояка, — начал боец рассказ. — Был начальником нашей 48–й дивизии старой армии на австро — германском фронте. Сам ходил в атаки поперед пехоты, шинель у него была от пуль в лоскутах.
Молчавший до этого младший Иван Украинский, служивший теперь тоже в орудийной прислуге, поинтересовался:
