— Ну а что далее было?
— Что, что, — неохотно протянул красноармеец. — В плен угодил, а посля — утек, вот что.
— Тем и закончилось его геройство, — подвел итог командир орудия. — Он еще под Петроградом и в Москве пытался поднять на Советы всю контру. Теперь этот царев служака кровь нам пускает.
Когда 14 апреля по всей линии обороны красных разнеслась весть о гибели Корнилова вблизи Елизаветинской от осколка кем‑то метко выпущенного снаряда, тот же красноармеец из орудийной прислуги Украинского сказал:
— Вот и настигло генерала роковое возмездие.
Жалости к Корнилову не было. Еще бы! Он и его образованные полковники, поручики и обманутые юнкера угрохали 2500 защитников города. А какой кровавый след оставили они после себя в селах, станицах, хуторах, аулах Кубани за время «ледяного похода». Счету не поддавалось число ими повешенных, расстрелянных, поротых шомполами рабочих и крестьян, их жен, детей и стариков.
Защитники Екатеринодара не скрывали своего ликования по поводу его бесславной смерти. Побитое корниловское войско, пятясь и огрызаясь, почти тем же путем уползло в свое логово — на Дон, чтобы под командованием Деникина собраться с силами и вновь ринуться на кубанские просторы.
Екатеринодар праздновал победу. По — весеннему солнечные, одетые в молодой зеленый наряд улицы города заполнились бесконечными толпами людей. Особенно оживленно было на улицах Красной, Екатерининской, Соборной площади. Бойко шла торговля на Сенном и Покровском рынках. Получив первое денежное довольствие — по 50 рублей в месяц новыми советскими купюрами, братья Украинские отправились по магазинам и лавкам, на толчок, чтобы кое‑что приобрести лично для себя, а главное — купить подарки Агаше, Марийке, родителям. Ощупывая в кармане хрустящие десятирублевые бумажки с нарисованными на них мускулистым рабочим, серпом и молотом, младший с застенчивостью сказал старшему брату:
— Какой‑нибудь подарок нужно мне купить и для моей дивчины.
Шедший с ними сослуживец — пушкарь Родька Стро- маха рассмеялся и сказал:
— Вот это парень. Не быстро едет, но здорово гарцует. Уже невесту подыскал себе в Екатеринодаре.
— Какая там невеста, — зарделся парень. — Просто знакомая.
В дни боев из трех полевых орудий отряда одно бездействовало из‑за неисправности, а два других вели огонь только по живой силе противника — не хватало снарядов. По всей линии обороны — от одного до другого многоверстного изгиба реки Кубани на красноармейские позиции вышли тысячи горожан для рытья окопов, население охотно доставляло сюда домашнюю снедь, чтобы подкрепить бойцов.
К орудию Украинского чаще всего прибегала чернявая, с выразительными глазами девчонка Шурочка, отец которой работал на одном из заводов Екатеринодара. То свежей прохладной водицы принесет, то извлечет из белого узелка пахучую отварную картошку.
— Угощайтесь, братики, — слышался ее голосок.
С ней‑то и свел знакомство младший Иван, приглянулась она ему, а он — ей. Мимолетная дружба переросла у них в общую судьбу, после гражданской войны они стали мужем и женой.
Старший брат с каждым днем все больше втягивался в политику.
Встретив на Почтовой улице Семена Пантелеевича Фастовца, делегата II областного съезда Советов, Украинский отделился от брата и Стромахи, забросал земляка вопросами. Они уселись на скамеечке у входа в городской парк и долго вели свой разговор. Фастовец расстегнул светлый бешмет с газырями, откинув полы, сказал:
— Уже жарко в этом одеянье. Приехал‑то я сюда на съезд в конце марта, а сейчас уже апрель.
Он чему‑то улыбнулся, продолжал:
— Наслушался я речей, вместе с другими делегатами довелось повоевать и с корниловцами.
— А кто и как выступал на съезде? — стал допытываться Украинский.
Лицо Фастовца, оттененное черными усами и аккуратно подстриженной бородкой, построжало, он произнес:
— Полуян, Вишнякова, Волик и другие большевики говорили толково, призывали делать то, что сейчас необходимо — укреплять Советскую власть на местах, создавать на селе земельные комитеты, отбирать землю у богачей и передавать беднякам, национализировать промышленность, транспорт, банки, повышать боеспособность
Красной Армии, пресекать спекуляцию. Большинство решений съезда принято в духе ленинских декретов.
— Приятно слышать, — не скрывая радости, сказал Украинский. — Что еще решал съезд?
— Избрал областной исполком из 30 человек, создал продовольственную, военную и другие комиссии. Можешь поздравить и меня — я введен в состав областной комиссии почт и телеграфа.
Фастовец лишь на шесть лет был старше своего земля- ка — станичника, знал его давно и держался с ним по — дружески. Взаимная приязнь вносила в их беседу доверительность и искренность. Зная, что у Семена Пантелеевича и грамоты больше, и кругозор пошире, Украинский, сам того не подозревая, стремился заполучить от него сведения и разъяснения, которые бы могли прояснить многие злободневные, но еще не до конца понятные вопросы.
Особенно занимала его линия поведения представителей небольшевистских партий — эсеров, анархистов, меньшевиков. В их программах он все еще не мог до конца разобраться. Вроде бы все они стояли за народ, звали его к светлому будущему, а на деле их политика шла вкривь и вкось и зачастую смыкалась с политикой кадетской партии.
Не удержался, спросил Фастовца:
— Ну а что предлагали краснобаи?
На лице Семена Пантелеевича явственно проступила усмешка, положив руку на плечо собеседника, он сказал:
— Комедианты. Ни больше, ни меньше. По вопросу о Брестском мире выступал один анархист от своего областного бюро. И что ты думаешь? Он заявил, что подписывая мир, мы тем самым своими руками удушаем русскую революцию. Дескать, анархисты не выставят большевикам высокую оценку за такую политику.
Мгновение помолчав, Фастовец сердито закончил:
— А мы в их оценке не нуждаемся. Правда на стороне Ленина. Он учел всю сложность обстановки.
Встретил тогда Иван и своего новорождественского знакомца Михаила Петракова. Тот находился в отряде Кочубея, занимавшего в дни боев с Корниловым участок неподалеку от Черноморского вокзала, под прикрытием зазеленевшей рощи.
— Когда на нас поскакала конница генерала Эрдели, — делился своими еще не остывшими впечатлениями Петраков, — мы на полном карьере пошли в контратаку. С нами
рядом дрались конники Мироненко и Воронова. Сеча была знатная. Беляки не выдержали, повернули коней назад. Наш командир отряда Ваня Кочубей дрался, как лев. Он рубал беляков саблей и валил выстрелами из маузера. Прямо артист — циркач, так у него здорово все получалось.
Потом Петраков сообщил, что ему достоверно известно о предстоящей переброске многих отрядов на Ростовский боевой участок, в район Батайска, где наряду с белогвардейцами придется, как он выразился, дубасить обнаглевших немцев, пускать им «юшку из носа».
В тот апрельский победный день Иван побывал на городском кладбище, куда свезли всех убитых для опознания. Тут вповалку лежали и мертвые красноармейцы, и погибшие корниловцы. Стоял сплошной плач. Жертвы были большие с той и другой сторон. Только коммунистов пало в боях 250 человек, четверть всего состава городской партийной организации, а все потери достигали, как уже говорилось, 2500 человек. Много полегло в ожесточенных атаках корниловских фанатиков. Они перли напролом и — платились жизнями. Большинство погибших были уже похоронены, а оставшуюся часть убитых со всех позиций свезли теперь на окраину города, к кладбищу, чтобы предать земле. Очень многие екатеринодарцы, принадлежавшие к противоположным классовым лагерям, опознавали среди трупов то сына, то мужа, то отца. Красноармейцев торжественно хоронили в братской могиле, родители и родственники белых забирали своих покойников и, стараясь не привлекать к себе большого внимания, опускали их прах в землю подальше от захоронения красных бойцов.
В минуту этого всеобщего человеческого горя, с разных полюсов пришедшего к разным людям, слух Ивана Украинского резануло громкое восклицание какого‑то господина с тросточкой:
— Как жаль молодые жизни погибших партизан!
Иван это слово применительно к белогвардейцам уже
встречал в одной из новых советских областных газет и, не разделяя подобного определения, угрюмо заметил:
— Никакие они не партизаны, а подлая контра. Что лишились жизни, это их личная вина. Они поклали тысячи наших героев.
Притронувшись к фетровой шляпе, господин с затаенной ненавистью коротко бросил:
— Пардон.
И тут же затерялся в толпе.
Украинского не покидала беспокойная думка: «До чего наивные люди у нас в командовании и в новых учреждениях. А может, и еще хуже — пособники врагов? Партизанские отряды, партизаны… Ну, кто дает такие названия белякам?»
