— А почему именно Георг?
— У меня дальний родственник такой есть. Совсем мальчишка. Но уже рвется на войну. Ах, где-то он сейчас?
— Что ж, замечательно!.. Значит, вы будете юнкером Георгом, пока мы не доберемся до Таллина. А я буду вашим смиренным слугой Габриэлем. Если нам на пути встретится кто-нибудь, у кого будут сила и право принудить нас назвать себя, отряд рыцарей, к примеру, вы будете юнкером Георгом фон Мённикхузеном, а я мызным слугою Габриэлем, которого назначили вашим оруженосцем.
— А если разбойники встретятся?
— А если мы вдруг столкнемся с разбойниками, — я назовусь бедным, но честным крестьянином, а вы моим младшим братом Юри, для которого я украл немецкую одежду.
— А почему именно Юри? — с лукавой улыбкой и огоньком в глазах поинтересовалась Агнес.
— Юри — он и есть Юри. Родственник дальний у меня есть, — отшутился Гавриил. — Тоже на войну рвется… А вообще было бы удивительно, если бы два таких молодца, как мы с вами, не сумели выбраться из беды. Я немного владею мечом, а у вас, чтобы вы могли защищаться, останется пистолет. Надеюсь, вы не боитесь грохота выстрела?
— Я попадаю в птицу на лету, — не без гордости сказала Агнес. — Не забывайте, господин Габриэль, что я дочь военачальника и выросла среди воинов. И многому меня отец обучил, чему обучил бы сына, будь тот у него.
— Верно, верно, вы уже раньше мне об этом говорили, — Гавриил двинулся в самую гущу зарослей; отодвигая ветки, он придерживал их рукой, чтобы они не хлестнули его спутницу. — Я, признаюсь, очень рад, юнкер Георг, что вы бывалый воин, закаленный в боях, но помните, что я никакой не «господин Габриэль».
— А кто же вы?
— На несколько дней — я ваш слуга, которому вы должны говорить «ты».
— Но как я могу говорить вам «ты»? У меня язык не повернется.
— А почему бы вам сейчас не попробовать, юнкер?
— Вы совсем не похожи на слугу, — оценила Агнес его стать, гордую посадку головы, смелый прямой взгляд. — Боюсь, что если нас увидят вместе, то подумают, что это как раз вы рыцарь, а я ваш оруженосец.
— Какие приятные слышу я речи, — оглянулся на юную баронессу Гавриил и поймал ее оценивающий взор. — Заслужил ли я их?
Нам тут нужно признаться: мы не можем утверждать, что эти слова девушки и восхищенный взгляд, которым она окинула стройную фигуру своего спутника, смутили сердце Гавриила и навели в душе его переполох. Нет, это был сильный человек, хорошо знавший себе цену и ясно представлявший свои возможности. Словами, даже самыми сладкими, и взглядами, даже самыми приязненными, его невозможно было вывести из равновесия.
— Я боюсь, дорогой юнкер, что такая мысль вряд ли пришла бы кому-нибудь в голову при виде нас, — заметил Гавриил, улыбаясь. — Я так же похож на рыцаря, как сизый голубь походит на ястреба.
— Разве вы не рыцарского происхождения? — с простодушностью ребенка спросила Агнес.
Он остановился, опустил тяжелый узел на землю.
— Нет, не рыцарского, — сухо ответил Гавриил и, заметив, как ему показалось, на лице Агнес оттенок сожаления, еще добавил: — Вы, наверное, скоро убедитесь, что я просто рожден быть слугой. Когда вы скажете мне три раза «ты», то сами удивитесь, как это в первую же минуту не пришло вам в голову. Давайте попробуем. Какое приказание даст мне милостивый юнкер?
— Хорошо, Габриэль, — приняла эту незатейливую игру Агнес; слегка откинув голову назад, уперев руки в боки, она напустила на себя важности. — Возьми, дружок, узел на плечи, и пойдем дальше.
— Вот так, правильно. Вы, госпожа, хорошая ученица. Все схватываете на лету, — одобрительно кивнул Гавриил, выполняя приказание.
— Слуга не имеет права ни хвалить, ни осуждать своего господина, — заметила Агнес, вернувшись в прежний образ и улыбаясь.
— Прошу прощения! Впредь я не раскрою рта, пока милостивый юнкер Георг мне не прикажет.
Выбравшись, наконец, из зарослей, они вышли на тропинку, тянувшуюся через леса и болота к северу. Местность была пустынна — здесь редко попадались следы человека; и можно было не опасаться нежелательных встреч и не слишком уж таиться. На более открытых местах путникам кое-где попадались на глаза клочки желтеющих нив и пепелища деревень; от крестьянских лачуг оставались лишь черные головешки и обгоревшие камни, а жители, по-видимому, из страха перед мызными людьми, давно уже бежали в леса или города. И все же ландшафт не казался безжизненным и печальным, потому что солнце ласково сияло на ясном голубом небе, пели птицы, кружили над цветками пчелы и шмели, и природа была прекрасна в своем пышном летнем убранстве.
По мнению Агнес, это было не очень тяжелое бегство. Изредка, когда ей вспоминались страхи прошлой ночи, когда она думала о несчастье отца, о разгроме Куйметса и гибели родственника своего Дельвига, на глазах у нее появлялись слезы, однако ненадолго. Чудесная песня радости непрестанно звучала основным тоном в ее сердце, но Агнес стыдилась ее, понимая, что для песни такой вроде бы не время; и, ничего не умея с собой поделать, просто старалась быть серьезной, побольше молчать, хотя и испытывала она горячее желание слушать голос Гавриила, вести с ним задушевный разговор и даже шутить.
У Гавриила тоже было такое желание — бесконечно слушать голос своей прекрасной спутницы; но он не хотел нарушать добровольно взятое на себя обязательство — оставаться только слугой. Это было важно, поскольку никто не мог бы поручиться, что из-за какого-нибудь дерева или пня, из-за камня в поле или из-за печки на пожарище их не подслушивает разведчик русских или соглядатай мызных вояк. Гавриилу приходилось довольствоваться тем, что он время от времени посматривал исподлобья на юнкера Георга, лицо которого, как розовый бутон, выглядывало из-под широкополой шляпы.
Но будь его воля… он смотрел бы на этого «юнкера» бесконечно.
— Габриэль!.. — робко позвала Агнес немного погодя.
— Что угодно юнкеру Георгу?
— Я… я не могу выполнить договор.
— Какой договор? — Гавриил остановился и снова сбросил с себя узел; он подумал, что небольшая передышка им сейчас не помешает, и позволил себе перекинуться с «юнкером» парой фраз.
— Я не могу говорить вам «ты» и вообще разговаривать с вами, как со слугой. Какой вы слуга? Вы совсем не похожи на слугу.
— Как так? — сделал Гавриил недоуменное лицо. — Уж не провинился ли я в чем-нибудь, не был ли я, чего доброго, дерзким?
— О, нет, нет! Но я не желаю, чтобы вы слишком унижались передо мной. Ведь вокруг ни души. Мы уже сколько времени идем, а не то что человека, даже зайца ни одного не увидели.
— Опытные разведчики умело прячутся, юнкер Георг. На такого наступишь и не заметишь.
Но Агнес настаивала на своем:
— Если это будет необходимо, мы сможем снова вспомнить наш уговор, и я обещаю быть таким гордым и суровым юнкером, каким вы только захотите меня видеть. Но пока в этом ведь нет нужды, и… проще говоря, я хочу побеседовать с вами как с добрым товарищем и о многом, многом вас расспросить.
«Заскучала баронесса без привычных развлечений, — подумал Гавриил. — Невыносимо оказалось рыцарской дочке долго молчать, и она готова, если поблизости нет никого более достойного, поболтать и с человеком, стоящим ниже ее».
— Ладно, спрашивайте, фрейлейн Агнес, — согласился, однако, он.
— Мой первый вопрос таков: не можем ли мы немного отдохнуть и позавтракать? Здесь такая славная полянка, что было бы жаль пройти мимо, не посидев на ней. Посмотрите сами!
— Этот вопрос заслуживает серьезного рассмотрения, — сказал Гавриил и тотчас перенес свой узел в тень.
Сам он растянулся на траве и стал с удовольствием наблюдать, как Агнес проворно развязывает узел и вынимает копченое мясо и огромный каравай хлеба. Девушка не могла скрыть, что очень голодна.
— У вас есть нож? — спросила Агнес.
— Да, есть. Но берегитесь, чтобы не порезать себе пальцы. Вы ведь привыкли к прислуге. Не так ли?..
Гавриил подал ей большой, очень острый кинжал, серебряная рукоятка которого была покрыта искусной резьбой и украшена драгоценными камнями. Гавриил сам взял бы на себя труд порезать хлеб и мясо, но в какой-то момент остановил себя: слишком уж любопытно было ему посмотреть, как гордая дочь рыцаря приготовит завтрак.
— О, какая прелесть! — воскликнула Агнес, разглядывая кинжал. — Откуда он у вас?
— Память об одном хорошем человеке, — уклончиво ответил Гавриил; видя, как ловко девушка обращается с его кинжалом, он удивленно вскинул брови. — Но кто вас научил так искусно резать хлеб, фрейлейн Агнес?
— Уж не думаете ли вы, что меня до восемнадцати лет держали в пеленках? — рассмеялась Агнес. — И вы, верно, решили, что в поместье у себя я сидела на стуле белоручка белоручкой, а слуги с меня пылинки сдували. Нет, я, случалось, помогала и на кухне. Поверьте, Габриэль, я была бы хорошей домашней хозяйкой.
