— Тужит. Может, и тужит — да что с того!
— А ты дай ей цветка любистка напиться. Навек соединит!
— Мы и так уж соединены.
Остап громко вздохнул и снова пересел на край кургана.
Луна стояла уже над головой. На травах самоцветами сверкала роса, притихли птицы, и звонкая тишина обняла серебристую степь.
VI
На второй день в полдень казаки увидели лес Лебедин. Синей тучей тянулся он до самого горизонта. Измученные зноем, кони, почуяв лесную прохладу, уже без понуканий бежали в тень. Едва приметная тропа, вытоптанная зверем, извивалась под ветвистыми дубами, между диких груш, по густому орешнику, колючему боярышнику, среди папоротника, достающего всадникам до колен. Поваленные бурей деревья беспорядочно громоздились на дороге, как трупы на поле боя.
Хотя солнце ярко светило, но под зеленым шатром и днем стояли влажные сумерки. Глубокую тишину не нарушал ни беспрестанный шелест листьев, ни треск сучьев, по которым солнечными зайчиками прыгали золотистые белки, ни фырканье ежей, часто переползавших тропинку. Степные кони при каждом шорохе нервно прядали ушами, а когда в орешнике послышался треск, они испуганно захрапели и шарахнулись в сторону.
Максим Кривонос, очутившись в лесу, тоже настороженно оглядывался вокруг. В степи или на воде было спокойнее — там враг на виду, каждое его движение можно предупредить, — а в лесу казаки вздрагивали при каждом таинственном звуке, даже если это птица задевала ветку дерева.
— Диких кабанов здесь очень много, — сказал Прелый. — Злющие, анафемы! Как увидишь свинью, скорее лезь на дерево, а то хрю-хрю, чавк-чавк! Так рылом и прет. С ног свалит и давай рвать.
Впереди послышалось кваканье лягушек. Тропинка привела к болоту с ржавой водой. Оттуда тянуло тяжелым духом, тучами вилась мошкара, а от лягушек, казалось, кипела вода. Прелый пошел впереди, ногами нащупывая невидимую тропинку, скрытую осокой и аиром [Аир – болотная трава].
На маленьком островке, окруженном водой, в ивняке неожиданно застрекотала сорока. Прелый хитро улыбнулся казакам и точно так же застрекотал в ответ. Над кустами показалась голова и уставилась на всадников.
— Не узнаешь, что ли? — спросил Прелый.
— А кто с тобой?
— Такие, что и сами дорогу найдут!
— А пусть скажут: где больше всего крестов?
— Клубок есть? — вместо ответа спросил Мартын. — Мы тогда покажем!
— Проезжайте!
За болотом тропинка пошла по оврагу. Он становился все глубже и глубже, деревья, увитые хмелем, стояли здесь зеленой стеной, и только кое-где сквозь ветки проглядывала синева неба. Охрана теперь закуковала кукушкой, да так натурально, что Прелый даже не обратил на это внимания. Кривонос довольно улыбнулся: «Научит беда коржи с маком есть», — и громко закуковал сам в ответ.
— А ты чего же молчишь, чертов глухарь? — вдруг раздалось над головами всадников, и кривая палка полетела с дуба прямо в Прелого.
На толстом суку, свесив ноги, сидели два парубка. Прелый почесал спину и, оправдываясь перед Кривоносом, сказал:
— Я еще и виноват! Разве вам на этом дубе караулить приказано? Возле камня нужно!
— Там ксендза повесили, а мы другой веры. Кого ты ведешь?
— Таких, что и тебя поведут!
Наконец впереди золотыми пятнами заиграло солнце, и тропинка вывела на широкую поляну. В центре поляны они увидели рыдван, в который заглядывали повстанцы.
— Кого-то захватили! — воскликнул Прелый и побежал к толпе.
Казаки остановились. Под дубом, ветви которого достигали чуть не середины поляны, стоял шалаш, укрытый шкурами. Возле него на выпряженном возу сидел парубок с самопалом. Между деревьями прятались шалаши поменьше, крытые лопухами или камышом. На ветвях сушилось белье, звериные шкурки, вялилась рыба. Вблизи шалашей паслись стреноженные кони. Пахло дымом, который вился над кустом калины.
Прелый прибежал назад радостно взволнованный.
— Пана поймали. Какого-то вельможного. Говорят, из самой Варшавы вез что-то к хану.
— А где он? — встрепенулся Кривонос.
— На кол уже посадили!
За Прелым подошли другие лесовики и подозрительно, не скрывая враждебности, стали рассматривать незнакомых всадников. Казаки тоже впервые встретились с повстанцами. Вид у них был изнуренный, были они в рваных рубахах и штанах, босиком или в прелых лаптях. Кое у кого на плечах вместо рубахи была женская кофта или остатки жупана, некоторые не имели и того, из лохмотьев поблескивали загоревшие дочерна тела. Люди держались независимо и вызывающе. Несколько человек выделялись светлыми бородами и такими же волосами с пробором посредине.
— А ты откуда, такой голубоглазый? — спросил Кривонос парня.
— Разве приметный? — весело ответил парубок в длинной рубахе, низко подпоясанной. — Из-под Путивля убежал.
— Не поладил с кем, что ли?
— Князь Долгорукий не хотел со мной ладить, а мы люди смирные: когда спим — хоть верхом на нас езди.
— Ты хоть знак какой-нибудь панам оставил?
— Побьем ваших, пойдем бить наших — вот это и будет им знак. Чтоб на всю жизнь запомнили.
— Где же ваш атаман? — спросил Кривонос, которому все больше нравились лесовики.
— А зачем вам знать? — настороженно отозвалось несколько голосов. — Пан ему какую-то загадку загадал, он сидит, голову ломает. Может, вы отгадаете. А то лучше и не ходите — дядько Савва не посмотрит, что вы знатные. Вишь, у каждого штаны, да еще и сапоги. Дайте нам хотя бы одни.
— Что же вы так плохо стараетесь, что и на себя не заработаете! Разве мало панов?
— Далеко!
— А может, жалеете?
— Жалеем, что никак не доберемся до них. Если бы нам братья запорожцы помогли — хотя бы оружие дали, — мы бы тогда и кварцяного войска не испугались.
— Да это видно, еще и сами напугаете! А оружие легче добыть, чем за него взяться. Ведите к атаману.
Максим Кривонос передал коня джуре и, разминая ноги, направился к шалашу атамана. Лесовики не спеша расступились, и он увидел в шалаше плотного мужчину, подстриженного в кружок, с проницательным взглядом карих глаз на сухом лице. Загорелые щеки были покрыты колючей, уже седеющей бородой. Он сидел на пеньке. Толстое бревно, поставленное на попа, служило столом. Гайчура обедал.
— Челом, пане атаман!
Атаман продолжал сосредоточенно есть.
— Челом, говорю, тебе, пане атаман! — вторично, уже более громко сказал Кривонос, и лицо его покраснело, словно от натуги.
Атаман повернул голову и сверкнул на казаков сердитыми глазами.
— Панов я на кол сажаю, а здесь праведные люди!
— Вот это наш разговор. Ты за Кривоносом посылал?
— Слыхал, что он за бедных стоит. Сам родом из таких, как мы. А ты так, значит, меня слушаешь? — обратился он к Прелому.
Хотя атаман и не повышал голоса, но Прелый предусмотрительно спрятался за казаков.
— Привел тебе Кривоноса, а ты еще и сердишься!
Савва недоверчиво осмотрел Максима.
— Так это ты? А Перебейнос — тоже ты? Покажи знак!
— Писаный или на кулаках?
— Ну, так заходи. А вы, хлопцы, отведите коней попастись... Да расседлайте их, коли не спешите.
Кривонос зашел в шалаш и присел на свободный пень.
— Кого поймал?
— Говорит, мол, приближенный короля, к хану будто бы посланный.
Голос у Саввы Гайчуры был спокойный, тихий. Говорил он медленно, обдумывая каждое слово, понятно и убедительно.
— Имя свое сказал? Как прозывается?
— Не успел сказать.
— Ты хоть бумаги забрал?
— На, посмотри, раз уж ехал к крымскому хану, так не ради прогулки. — И Гайчура вытащил из-под сена, служившего ему постелью, сумку из красного сукна.
В сумке было уже распечатанное письмо, чистая бумага, гребешок и деньги — несколько сотен. Кривонос взял письмо, все остальное вернул обратно.
— Читал?
Савва засопел.
— Я и так знаю, что все это на нашу погибель.
— Посол же небось имел охранную грамоту от короля?
— Может, вон та картинка?
Грамота уже украшала стенку шалаша.
— Это для коронных, а мы теперь беззаконные.
Кривонос, прочитав бумажку, сжал ее в кулане и со злостью ударил по бревну.
— Как лошадьми, барышничают нашим братом, анафемы! Только не вовремя вздумали... А что он тебе сказал?
— Не хотел рядом с кучером на кол садиться.
«Я уроджоный шляхтич», — говорит.
— Ну, туда ему и дорога! — сказал Кривонос атаману. — Много ли вас, беглецов? Давай об этом поговорим. Что намерены дальше делать?
— Видел, сколько груш уродило? Вот так и хлопов по лесам! Найдешь нас и в Черном лесу, и в степях... А дальше как быть — посоветуй, коли есть голова на плечах.
— Вместе надо собираться и за дело!
— У панов сила, у них пушки, а мы кулаками орудуем.
