– Как твое имя?
– Тэху, о Великий жрец.
– Кто ты?
– За стенами этого храма я был офицером корпуса «Верные фараону».
– Зачем ты потревожил нас?
– Я пришел, чтобы остаться в этом храме.
– Что привело тебя?
– Преступление, о Великий!
– В чем оно заключается?
– Мое небрежение к долгу, хаос в мыслях и безответственность привели к тому, что я совершил проступок, достойный смерти: я не сдержал клятвы верности офицера и повел себя, как вор, в чужом доме.
– Гд е и когда это произошло?
Тэху растерялся – назвать имена? К этому он не был готов!
– Ты не хочешь отвечать, офицер?
– О Великий! Если я назову имена, то к прежнему преступлению добавлю еще и низость…
– Хорошо, можешь не говорить: нам известно все.
Еще несколько незначащих вопросов, и наступила тишина. Тэху слушал свое сердце – оно билось сильно, очень сильно, но ровно. Словно вторя ударам его сердца, как раскаты далекого грома послышались звуки барабана. И двери широко распахнулись. К нему вышли трое жрецов. Справа шел Ра-Хотеп. Тот, что шел посредине, нес в руках нечто вроде блюда, накрытого полотном. Они остановились перед офицером. Произнеся положенные слова обвинения, жрец с блюдом добавил:
– Преступник должен приподнять полотно с одного края и тем открыть волю богов в выборе орудия возмездия. Но ты пришел добровольно и поэтому можешь выбрать сам – яд или кинжал?
– Пусть решат боги. – Голос Тэху не выдал его волнения.
– Кроме того, ты можешь использовать свое собственное оружие и покарать себя своими руками.
Последнее не понравилось Тэху, и он взглянул на Ра-Хотепа. Тот едва заметно качнул головой: «Нет». И Тэху, молча отстегнув свой нож, положил его на блюдо с краю. Под полотном обозначились очертания чаши. Тэху печально усмехнулся про себя: «Последняя подсказка богов!» – и откинул полотно с другой стороны. Там лежал кинжал. Тэху поднял глаза и посмотрел на Ра-Хотепа прощально. Тот ответил ему долгим прямым взглядом…
Жрецы молча удалились. И опять захлопнулись, застонав, кованые двери. И опять – ожидание, в тишине и темноте. И тут, едва слышно, медленно и призывно, раскрылась небольшая дверь в дальнем конце зала. В ее глухом проеме мелькнул, неверно мелькая, свет. Свет! Иди, Тэху. Он пошел на свет и услышал, что дверь за ним так же медленно и едва слышно затворилась. Свет продолжал вести его вперед. И он шел и шел, уже не думая и не печалясь ни о чем. Вперед и вверх! Свет мигнул – раз, другой. И как только он погас, что-то очень горячее, будто живое, вошло в правый бок. Больно… Очень больно… В темноте он упал на колени, ожидая еще ударов. Но больше ничего не было. Тишина и непроглядный мрак постепенно растворяли в себе все его ощущения и мысли. Только один тихий дробный звук в угасающем сознании: это выпал из раскрывшейся от боли ладони и откатился к стене бирюзовый скарабей.
Рождественский пост, 2002.Москва – Таба.«Гай, приветствую тебя с Сицилии…» Зачеркнуто. «Дружище Гай…» Зачеркнуто.
Задумавшись, Марк замер со стилем в руке. Несколько восковых табличек лежало перед ним нетронутыми, парочка – с безуспешно начатым и забракованным текстом.
«Дорогой Гай…» Да, лучше всего начать именно так – Марк устроился поудобнее и продолжил более уверенно:
«Дорогой Гай! С пожеланиями здоровья и удачи приветствую тебя с Сицилии. Не стану уверять, что мой неожиданный отъезд из Рима был вызван некими таинственными причинами или велением злого рока. Это было бы ложью, а обманывать тебя, близкого и преданного друга, выше моих сил. Нет, этот отъезд на Сицилию я обдумал заблаговременно, и он вошел в мой нынешний план – совершить путешествие! Представляю, как ты сейчас удивлен, обнаружив, что я не рассказал тебе обо всем раньше. Мне хочется оправдаться за столь недружескую скрытность: я мучительно колебался перед принятием окончательного решения, оттого и не хотел тревожить кого бы то ни было понапрасну. И если начистоту, то я попросту испугался, что ты станешь меня отговаривать (ты же знаешь, как сильно, с детства и до сих пор, влияют на меня твои суждения). Но и Валерий узнал о моем отъезде в один из последних дней. Они были особенно непросты для меня…»
* * *
На Форуме, словно нарочно загражденном от живительных ветров возвышающимися вокруг холмами, было нестерпимо жарко. Как, впрочем, всегда в это время – около полудня. Ростральная колонна, украшенная таранами вражеских кораблей, и стены курии, и высокие, в два этажа, колонны базилики Фульвия, и роскошные фасады многочисленных храмов – все плавало в вязком полуденном мареве. Плиты мостовой вызывали болезненное желание оттолкнуться от них, взлететь вверх, куда-нибудь повыше, и раствориться в казавшейся не такой жаркой, как земля, голубой вышине. Лето кончалось, ночи были ощутимо прохладными, но в полдень равнинные части города все еще плавились в лучах самозабвенно сияющего солнца.
Вот уже два томительных часа Марк ждал своих приятелей – Га я и Валерия. Первый – боги свидетели! – наверняка внимает речам государственных мужей в народном собрании, а то и просочился на открытое заседание Сената. Второй же пропадал неизвестно где. Вообще-то, обычно Валерий бывал точен. Но накануне вечером, когда приятели договаривались о встрече, Валерий все никак не мог назвать час и все толковал, мучительно-уклончиво и невразумительно, о возможных утренних делах.
Марк терпеть не мог, когда кто-то темнит, но давить на Валерия не стал: знал по опыту, что тот все расскажет сам, когда осуществит задуманное. Все правильно, боги не любят, когда люди открыто и смело болтают о своих планах. Марк вздохнул: сегодня он особенно рассчитывал на помощь богов. И Валерия. Или – на помощь богов Валерию. Или… Какая разница!
Утром он успел сбегать в храм, чтобы принести жертву Минерве. Но не на Капитолий, где Минерве был посвящен особый придел в храме Юпитера и где она почиталась как охранительница Рима, богиня мудрости и побед. Марк побывал на Авентине, в храме плебса, где Минерву чтили как покровительницу ремесел и искусств и где собирались поэты, актеры и художники.
Чего он, собственно, хотел от богини? Марк толком и сам не мог сказать. Везения в делах? Конечно. Удачи в любви? Это не помешает. Вдохновения в поэзии? И это лишним не будет. Что же еще?..
На вчерашней пирушке, когда Марк прочел (кстати, под всеобщее рукоплескание!) свою очередную поэму, хозяин дома, старый Гней Домиций, знающий толк в хорошей латыни и греческой поэзии, даже назвал автора достойным продолжателем Теренция. И Валерий, очень к месту и весьма деликатно (он это умел!), намекнул на отсутствие у «достойного продолжателя» связей и знакомств в обществе. А поскольку, кроме прочих достоинств, начинающий поэт слишком скромен, чтобы хлопотать самому о себе, и слишком не заинтересован материально, чтобы искать покровительства-патронажа, то, быть может, чувствительный к поэзии и благоволящий к начинающим дарованиям Гней Домиций захотел бы взять на себя труд…
Сидя на ступенях храма Сатурна, в какой-никакой тени колонны, Марк уже начал терять терпение и подумывал уйти, не дождавшись ни Валерия, ни Гая, как появился взъерошенный и запыхавшийся Валерий, всем своим видом выражающий глубочайшее сокрушение:
– Марк! Я – болван!
– А что делать! – с иронией вздохнул Марк. – Хотя я рассчитывал на новости.
Необидчивый приятель рассмеялся:
– Ладно, ладно. Я давно привык к твоим уколам. И ты все-таки дослушай!
– Я весь внимание!
– Болван я потому, что вместо того, чтобы сразу, только позавтракав, отправиться хлопотать о тебе к Гнею Домицию, я решил попытать счастья и по дороге заглянуть к вдове Гонория.
– Этой старой сводне?! – изумился Марк.
– Вот именно. А что касается случая, когда нам с тобой пришлось спасаться из ее дома бегством, так я был уверен, что наши горячие уверения отправиться вскорости на войну с Испанией охладят ее жгучее желание видеть нас у брачного алтаря. Ведь у нее изобильные связи, на которые я рассчитывал.
– Связи связями, но кроме того – невероятное количество бедных девушек-приживалок, которых она, как видно, поклялась Юноне Свахе выдать замуж за богатых римлян! И мы с тобой входим в ее список возможных жертв.
– Вот-вот. Теперь представь: нежный рассвет, запах роз по всему дому (не могу избавиться от твоего поэтического влияния!), на всех скамеечках – девушки с рукоделиями. И тут вхожу я – можно брать голыми руками! – естественно, прямехонько натыкаюсь на вдову! Она хватает меня, не дав сказать ни слова о твоих талантах, волочит в кабинет покойного мужа, а по дороге вынуждает пройти мимо девиц и непременно раскланяться с каждой! О, как горячо я поддерживал в ту минуту твоего усыновителя Луция, вздыхающего по греческим законам, обязывающим женщин пребывать на отдельной половине дома!
