– Ах, королевич какой! Тебя в сем кафтане за воеводу, небось, принимают? – воскликнула она.
– Нет пока, – польщенно ответил Олешка. – А что, похож?
– А то… – заверила Феодосия. – Вирши сам сплел?
– Сам, – признался Олексей и пустил тяжелый вздох, должный разъяснить, какое то было нелегкое дело. И все ради нее, Феодосии.
– А далее прочти?
– Еще?! И с этим-то полночи маялся.
Они дружно рассмеялись и тут же, словно вспомнив про самое главное, хором вопросили, ухватив друг друга за рукава:
– Как ты на новом месте?
И опять засмеялись, теперь эдакому совпадению.
– Понимаем друг друга без словес, – приятно сказала Феодосия.
Она имела в виду товарищескую дружбу, но для Олексея сие замечание стало еще одной серебряной монеткой, кою подхватил он и с упованием опустил в сундучок-копилку. Есть такие, с прорезью для денег и замком, должным подтверждать надежность хранения. Олексеев сундучок уже наполовину был заполнен серебряными монетами, при потряхивании издающими звон Феодосьиных посулов.
– Знаешь, Олеша, кажется, что вспоминать буду эту осень, как самую счастливую в моем житии, – сказала Феодосия, глядя в глаза Олексею.
И в копилку упал золотой кружок.
Феодосия имела в виду свои занятия в монастыре, но Олексей и предположить не мог, что затверживать статьи про зубчатые колеса вызывает такие приливы радости, а потому отнес сии слова на свой счет. Сияя, он сжал локоть Феодосии и дал волю бурлящему чувству, крикнув проходившей мимо бабуле:
– Мамаша, позри, какой красивый монах!
– Ей! Соколик прямо! – с ласкою промолвила старуха и тряхнула оживленно головою.
Ни она, ни остальные прохожие не выказывали удивления и не переглядывались, видя весьма любезную беседу монаха и стрельца. Ибо Москва, огромный расписной сундук, битком набита такими диковинками, что ничто не могло удивить ее жителей.
– Олешка, хватит потешаться над бедным монахом, – уложив на миг его ладонь между своими, потребовала Феодосия. – Говори лучше, куда пойдем? Настоялась уже здесь, как журавль на болоте.
Дорогу до Красной площади и Лобного места брату Феодосию рассказал Варсонофий и даже носком сапога начертил на инее, покрывшем каменную дорожку, «карту света», на которой вывел ряды, линии и храмы в виде дорожных знаков. Площадь оказалась недалеко от монастыря, и нашла Феодосия означенное место быстро и без нужды. Постояв в толпе, пестрыми поземками и вихрями заметавшей площадь, и чуть не оглохнув от трубных выкриков указчиков, оглашавших разнообразные государевы веления, Феодосия испугалась, что с Олексеем что-то случилось.
– Думала, ты в беде, – торопливо говорила она, пока Олексей вел ее через людскую пашню. – Ведь ни единой весточки целую седьмицу.
– А что, голубя должен был послать? Люблю, лобзаю, о встрече желаю?
– Тоже сам сочинал? – развеселилась Феодосия.
– Нет, товарищ один все зазнобе своей грамотки тайные пишет.
– Какой товарищ? С тобой живет? А где обитаешь?
– В стрелецкой слободе на царской службе. Но думаю в сокольничьи перекинуться.
– На царской службе? – вскрикнула Феодосия. – Не брешешь?
– Брешу? А это что? – Олексей остановился и продемонстрировал ножны, на которых стояли буквы «С.П.».
– Что сие значит?
– Стрелецкий приказ. Да ты лучше позри туда!
Феодосия вытянула шею, обвела, открыв рот, взглядом толпу и, наконец, увидела трех совершенно черных мужей в шкурах (на желтом поле черные пятнышки) явно иноземных зверей.
– Олеша, да кто же это?
– Африкийцы, – со знанием дела ответствовал стрелец.
Он уже дважды за эту неделю побывал на торжищах: один раз на Вшивом, прицениться, колико дадут за Феодосьину косу, а второй раз – в Китай-городе, дабы разузнать, не собираются ли его надуть в цене на Вшивом. В конце концов длинные и полноводные, как река Сухона, косы после встряхиваний, передергиваний из рук в руки и перебранки были проданы, а на вырученные средства приобретен кафтан, обманно сияющий восточным алтабасом.
– Что за шкуры на них? – дивилась Феодосия.
– Африкийского зверя.
– Гиппопотам сие,что ли? Али лев? – принялась вспоминать Феодосия басни повитухи бабы Матрены.
После озирания африкийцев и размышлений, по всему ли телу те черны, Феодосия надолго остановилась перед хором парней и мужей, которые высвистывали всякие известные песни птичьими голосами. Была тут и малиновка, был и соловей, и щеглы и свиристели, и дрозды и скворцы, и синицы и канарейки, подавала ловко после припева голос кукушка и даже, потехи ради, каркал ворон и голосил петух. Зрители аж крякали от удовольствия:
– Красно заливаются!
Но следующая скоморошина опечалила Феодосию. На плетеном коробе сидела беленькая, как ленок, чадушка годков трех, с гуслями на коленях и, звонко подыгрывая, выпевала одну за другой песенки. Зрители умилялись, а Феодосия выпустила слезинку. Надо ли говорить, что воспомнила об Агеюшке.
– Как там сыночек-то мой? Не плачет ли? Смеется ли?
Олексею воспоминания сии порядком надоели. Он твердо знал, что прошлое поминать и звать – только время терять, потому что нас там уже нет, да, может, и не было, приблазилось просто. Глядеть надо в будущее, но тоже не за голубой шеломель, а на лето-другое вперед. Но обрывать Феодосию не обрывал, ибо все-таки жалел. Глянув же на ее опечалившееся лицо, даже почувствовал легкий укол совести: ведь продал золотые косы Феодосии в свой прибыток.
Поправив ласково монашескую шапочку, он промолвил:
– Месяц мой, можно, продам твои косы? Срочно нужны деньги на прожитье. А как тебе понадобятся, верну с корма.
– Конечно, продавай, – легко согласилась Феодосия. – Мне деньги ни к чему. В монастыре поят-кормят, одевают. А на небесах за проход не взимают, там таможенного поста нет.
Пошутила, чтоб не наводить свою грусть-тоску на Олексея, и глянула на него с виной за свои слезы. Но Олексей имел вид бодрый и беспечальный.
– Здесь торговые ряды начинаются, и каких только нет! – указал он рукой в проход, забитый шевелящимися людьми, как весенняя протока сором и дрекольем.
– Ох, народу сколько. Может, не пойдем? Здесь тоже торгуют.
– Да ты что! Здесь мелочь всякая, бабы со своими рукодельями, пирожки с котятами да книжки. Одни шалаши да чуланы, а не лавки. А там – хоромы торговли. Такие роскошные вещи торгуют – оружие, сбрую! А ножевой ряд какой! В Тотьме и понятия об таком не имеют. Давай пойдем скорее, бо сегодня суббота, а по субботам за три часа до вечерни ряды запирают. Одно только сено да овес будут торговать.
– Откуда ты все уже про Москву знаешь?
– Книги надо чаще читать.
– Издеваешься? – засмеялась Феодосия.
– То ж ты мне все темя проклевала: «Всяко знание из книг!»
– А если честным словом?
– Сорока прилетела да на кол села и давай другой сороке баять, какая роскошная торговля в Китай-граде.
– Уговорил, – согласилась Феодосия.
– Вот бы мне тебя на другое уговорить, – серьезно поглядев на Феодосию, сказал Олексей.
– Смотри, пряничный ряд, – поспешно указала перстом Феодосия. – Каких только нет! Господи, Олексей, ты погляди, какой огромный пряник! Ровно тележное колесо!
Олексей глянул на невероятных размеров пряничную ладью с раскрашенным парусом, подвешенную возле одной из лавок для привлечения покупателей:
– Ей, таким десять девок налакомить можно.
Над пряничным рядом витал дух заморской гвоздики, лавра и кориандра. Пряники были всех размеров, форм и оттенков. Сыскались даже розовые вишневые. Торговали здесь и дорогими пряниками с сахарной глазурью и изюмом. А уж простецкие овсяные и привычные медовые лежали горами в коробах в каждой лавке.
– Хочешь? – спросил Олексей.
– Хорош будет монах с сахарным сердцем в руках, – посмеялась Феодосия.
Прошли калашный ряд, оказавшийся примечательным (кроме густого запаха свежеиспеченного сдобного теста) еще и тем, что пойман был вор, которого поволокли с криками незнамо куда, забыв об упавшем в грязь калаче. В харчевом ряду то нежил нюх аромат жаренной на углях рыбы и птицы, то воротило с души от требухи неизвестного происхождения.
– Ты бы знала, как на рыбном ряду с ног валит, – потешался Олексей.
– Фу!
– Особенно весной и летом. А здесь сей день еще ничего, все ж таки морозец.
Крашенинный, шапочный, сапожный, коробейный, медовый, полотняный ряды не удивили Феодосию – все то же, что и в Тотьме, только в гораздо больших количествах. Зато как пошли лавки с тканями и коврами, она чуть новый кафтан Олексею не разодрала, то и дело дергая его то за рукав, то за подол, то за кушак. Но не от богатства тканей, а от вида торговцев из Азии.
– Так это китайцы и есть? А может, хиндусы даже? Ой, сие персы! Точно, персы!
– Да с чего ты решила?
– На персидском ковре сидят! Ой, Олеша, смотри, как китаец ест: не ложкой, а двумя стерженьками. Надо же! – не переставала вскрикивать Феодосия.
