Беременность
Вот уже несколько лет, как Лея была почти уверена, что и на ней лежит некое проклятие: ведь она больше не может забеременеть.
Конечно, у нее имелись близнецы, которых она родила в первый же год замужества, когда ей было всего девятнадцать. Девятнадцатилетняя мать близнецов! («Это совсем на тебя не похоже, — чопорно сетовала Делла, — такое… хм… сумасбродство. Ты словно хотела угодить его семье».) Выходить замуж Лея не хотела, и детей тоже, но раз уж судьба, то почему бы и нет — рождение близнецов ее обрадовало. За всю историю у Бельфлёров Нового Света из семидесяти восьми появившихся на свет детей (увы, не все рождались живыми; а в старые времена немало младенцев захиревали долгими зимами) — близнецов не было ни разу.
(Однажды за ужином тетя Вероника, по обыкновению гоняя еду по тарелке и с привередливым равнодушием поджав губы, как подобает аристократке — ведь она получила воспитание в те времена, когда леди почти не ели в присутствии других, а сберегали аппетит для уединенного насыщения в собственных покоях, хотя их дородные фигуры и противоречили этому показному аскетизму, — тетя Вероника опустила глаза, но всё же обратилась к Лее. «Были и у нас в роду то ли двойняшки, то ли тройняшки, а может, и поболее. Их родила моя несчастная кузина Диана — она вышла замуж за одного славного паренька, гвардейца из Нотоги, но у него в семье кровь, похоже, была дурная. Бишопы — вот как их звали, Бишопы из Похатасси. Кажется, они были банкирами или владели большим отелем на озере, я позабыла. Как бы там ни было, случилось это задолго до тебя, и никто уже этого не помнит. Наверное, и бедняжку Диану все забыли, но она разродилась то ли двойней, то ли тройней или четверней — или как там они называются. И срослись они все престранно: у одного то ли голова росла из живота, то ли было два живота, а других частей и конечностей не хватало. Отвратительное зрелище, однако и весьма печальное, даже трагическое. Помню, я пыталась утешить Диану, но она лишь кричала, и никого к себе не подпускала, и все рвалась укачивать этих жалких уродцев, но они, разумеется, были мертвы, так ни разу и не вздохнули. И кто-то сказал: “Слава милости Твоей, Господи!” — потому что несчастные представляли и своего рода теологическую проблему: как следует их окрестить и похоронить, но в конце концов вопрос этот был решен. Даже не знаю, Лея, зачем я вообще рассказала тебе об этом, ведь к тебе это не имеет ни малейшего отношения, верно? Твои близнецы такие хорошенькие и каждый по отдельности, они нигде не срослись и за что-то единое их точно не примешь».)
Однако после чудесного рождения Бромвела и Кристабель все закончилось.
Двое младенцев, мальчик и девочка, оба красивые и здоровые. И примерно с год Лея радовалась, что больше не беременеет: даже несмотря на нянек и слуг и на помощь Эдны по хозяйству, Лея точно не хотела нового ребенка. Но шли месяцы, шли годы, и она снова захотела ребеночка, однако ничего не происходило. Совсем ничего. Как-то утром она лежала возле своего спящего мужа и думала, что не сегодня-завтра ей стукнет тридцать, а дальше тридцать пять, сорок и, наконец, сорок пять. И все закончится. Закончится цикл, связанный с ее женским предназначением.
Разумеется, семья требовала от нее детей. Ибо детей — по крайней мере, само понятие, идею детей — они обожали. Плодитесь и размножайтесь, идите и заселяйте землю, на то и земля, чтобы заселить ее Бельфлёрами. Род Бельфлёров, в отличие от многих аристократических кланов Нового Света, не должен угаснуть. Рафаэль, умудрившийся десять раз обрюхатить свою неврастеничку Вайолет, часто говорил о необходимости родить побольше детей, потому что (и тут он был прав) вдруг кто-то из них подведет тебя — и не выживет. Его мучил почти суеверный ужас, что Бельфлёры повторят судьбу Брэнделов (в начале XIX века их горные владения по площади могли сравняться с владениями самого Жан-Пьера, но потом Брэн-делы разорились, а причиной того стали спекуляции и исключительная недальновидность, вызванные, по мнению Рафаэля, умственной деградацией из-за избытка денег и роскоши. Мужчины выродились — они умирали или не желали жениться, а если и женились, то у них не рождалось сыновей), или Беттенсонов (Рафаэлю было двенадцать, когда Фредерик Беттенсон спятил и вскоре замерз в сугробе — это случилось после того, как его лесопильное предприятие обанкротилось. Его детей жизнь разбросала по свету, и никто о них больше ничего не слыхал), или Уайденов (теперь их фамилию носило лишь одноцветное семейство в Форт-Ханне, главой которого был мулат — потомок бывшего раба Уайденов). Прабабка Эльвира полагала, будто ее свекор не любил собственных детей — практически не замечал их, но при этом был одержим стремлением нарожать детей, особенно мальчиков, и так и не оправился после трагического случая со старшим сыном, Сэмюэлем. Будь он жив, то приходился бы Джермейн двоюродным дедом. Впрочем, когда Бромвел и Кристабель были маленькими, считалось, что Сэмюэль не умер в привычном смысле этого слова, а словно бы еще обитает в усадьбе. Однажды их роду уже грозило угасание, его едва не истребили: в самом начале, когда бедного Луиса, его двоих сыновей и дочь убили в Бушкилз-Ферри, а единственным оставшимся в живых Бельфлёром был горный отшельник, который долгие годы не показывался никому на глаза. И все же неким загадочным образом они не вымерли… Хотя в них по-прежнему жил страх исчезновения, боязнь, что земли и состояние или то, что от него осталось, попадет в руки чужаков.
Лея, несмотря на всю свою девичью браваду, попала под влияние той ветви семьи, что обитала на берегу Лейк-Нуар, проницательно подметив, что Ноэль Бельфлёр просто голову теряет от беременных женщин — даже таких, как она, крупных и не отличающихся шаблонной женственностью. И, забеременев, Лея почувствовала себя покоренной: в ней вдруг пробудился интерес к женщинам рода Бельфлёров и к их традиционному времяпрепровождению (они шили лоскутные одеяла, вязали, вышивали, заготавливали впрок овощи, плели интриги, устраивали приемы — один за другим, особенно зимой! — и в голос оплакивали усопших). Действовала Лея не из лицемерия или любопытства — она стала мягче, отзывчивее, даже
