Камчатская флотилия продвигалась на юго-запад в тревожной атмосфере. Изредка встречавшиеся на пути китобои сообщали самые неутешительные новости.
Адмирал Стирлинг с большой эскадрой сторожит "Аврору" на юге. Командор Фредерик, под командой которого находятся восемь больших военных судов, уже на полпути из Сан-Франциско в Петропавловск. На обширном пространстве от Сандвичевых до Курильских островов рыщет эскадра контр-адмирала Брюсса, в несколько раз превосходящая прошлогоднюю соединенную эскадру. Корабли отлично снаряжены. В здешних водах еще не видывали такой грозной силы, столь отборных, многочисленных экипажей, вооружения и такого количества железных винтовых пароходов.
Храбрость "Авроры" и ее спутников, измотанных ветром и тяжелой океанской волной, вызывала невольное уважение у матросов китобойных судов, знавших цену настоящим трудностям. Они долго смотрели вслед русским кораблям, непреклонно спешившим в тщательно скрываемый пункт назначения.
"Аврора" обречена. Гибель ее ясно начертана в книге судеб. Но как уверенно режет волну русский фрегат, как красиво и прочно держится его стройный корпус на воде! Не все сумели бы так мужественно идти навстречу смертельной опасности! Матросы наблюдали за "Авророй" до тех пор, пока фрегат не уходил за горизонт.
— Неприятель повсюду, — говорил Изыльметьев офицерам, отклоняя их предложение о проходе "Авроры" через Малый Курильский пролив, опасный для судов и в более спокойные месяцы. — Неприятель в Ванкувере и Сан-Франциско. На Таити и в Гонолулу. В Гонконге. В Кантоне. В Хокадато и Нагасаки. Представьте себе человека, который отбивается от стаи волков, прислонившись спиной к скале. Не сдобровать ему, если он начнет метаться, потеряет голову. Попробовать справиться с волками — куда ни шло. Но расшибить лоб о скалу — глупо. Господа Стирлинги и Брюссы могут дать промашку, а Малый Курильский так обласкает нас, что костей не соберем.
Но и без гнетущих слухов о многочисленности неприятельских эскадр переход из Петропавловска в устье Амура по трудности не уступал прошлогоднему плаванию "Авроры". Утренние вахты выходили на палубу, не успев ни отдохнуть, ни обсушиться как следует в кубрике у железных печей из цистерн, выложенных внутри кирпичом и устроенных позади фок-мачты. Температура, несмотря на середину апреля, падала ниже нуля. Шквалы, сопровождающиеся дождем и снегом, обрушивались на суда, заставляя матросов брать рифы у закоченевших парусов, тянуть обледеневшие снасти, обдирая до крови руки. Попутный ветер случался редко, а если и случался, то такой яростный, шквальный, что матросы были не рады ему. Но и плавание вполветра при ледяном дожде и одеревеневших снастях требовало нечеловеческих усилий. Работа с парусами доводила людей до полного изнеможения.
В Охотское море отряд прошел через четвертый Курильский пролив. Штормы и здесь преследовали суда. Промозглый туман сменялся снегом. Мокрые хлопья его оседали на марсах и реях и падали вниз в виде огромных кусков смерзшегося снега. Палуба "Авроры", не говоря уже об "Оливуце" и "Двине", на которой находилась часть семей, расшаталась, и в пазы потекла вода, пронизывая все помещения холодом и сыростью.
Изыльметьев запомнил уроки прошлогоднего плавания. Главное поддерживать в экипажах бодрость, энергию, боевой дух. Первым выходит из строя тот, кто предается унынию, у кого опускаются руки. Каждый день на "Авроре" и "Оливуце" шли абордажные и артиллерийские учения. Военные суда всякую минуту готовы были к встрече с неприятелем.
Это произошло восьмого мая, в заливе Де-Кастри.
Здесь флотилия дожидалась встречных льдов из лимана и Татарского пролива и по очистившемуся фарватеру должна была подняться к мысу Лазарева и выше, в устье реки Амура. "Аврора", "Оливуца" и "Двина" стояли на якорях у отмелей, "Иртыш" и "Байкал" жались к крутому пустынному берегу. Пассажиры — чиновники с семьями, жены и дети офицеров — были высажены на берег.
Зарудный ожесточенно теребил усы, осматриваясь на незнакомом туманном берегу. Пастухов, прибывший с Изыльметьевым на шлюпке, держал в руках чемоданы Зарудного. В них, судя по весу, не было ничего, кроме книг и излюбленных Зарудным переплетенных номеров "Отечественных записок".
Анатолий Иванович неопределенно повел рукой.
— Вот мы и дома! — Он заметил, что Пастухов все еще держит чемоданы кругом не было сухого местечка. — Поставьте, поставьте, ничего с ними не сделается.
Пастухов опустил чемоданы и, сняв фуражку, протянул руку Зарудному:
— Прощайте. Мне пора.
— Да, да, идите! — Зарудный торопливо пожал его руку. Но Пастухов еще мялся и наконец проговорил глуховато:
— Анатолий Иванович, мне хочется сказать вам… Только не сердитесь на меня. Не думайте, что все хорошее позади…
Зарудный дружелюбно рассмеялся и стиснул плечи лейтенанта.
— Спасибо! — ответил он благодарно. — Вы не тревожьтесь, Константин. У меня много сил. Их достало бы на две жизни, но я со своими планами истрачу их и в одну. И здесь ведь люди, — закончил он смущенно и, не сказав больше ни слова, обнял Пастухова.
Простившись с Пастуховым, Зарудный догнал колонну, отправившуюся к озеру Кизи, через топи и труднопроходимые приамурские чащобы.
Как только Завойко и Изыльметьев вернулись на суда, стало известно о приближении неприятеля. С мыса Клостер-Камп сигналили: "В море вижу неизвестную эскадру из трех судов".
Еще не видя противника, Завойко передал с флагманского корвета "Оливуца": "Приготовиться к бою".
Вначале туман мешал разглядеть подходившие суда. Василий Степанович не сомневался в том, что он имеет дело с частью большой эскадры адмирала Стирлинга, которая стерегла Татарский пролив. Ограничится ли дело тремя боевыми кораблями или за ними в скором времени последует вся эскадра Стирлинга?
Сигнальный пост сообщал, что эскадра идет к заливу под всеми парусами, — следовательно, надо ожидать немедленного нападения.
Тем временем туман рассеивался, растворялся в воде и на песчаных отмелях. Над водой еще колебалась дымчатая завеса, а небо уже простерлось над приамурской землей, голубое, бездонное. Когда исчез туман, Завойко увидел большой флагманский фрегат, а за ним, неся брамсели и бом-брамсели, спешили винтовой корвет и бриг.
Силы неравные. Хотя Завойко, уступая настояниям командира "Двины", поставил транспорт с его десятью пушками в боевую линию, серьезно он мог рассчитывать только на "Аврору" и "Оливуцу". Английский фрегат "Сибил" не уступал в вооружении "Авроре", бриг же "Биттерн" и маневренный винтовой корвет "Хорнет" были сильнее "Оливуцы". Старые, отжившие свой век транспорты, стоявшие у берега, не могли принять участия в схватке.
Суда изготовились к бою. С "Авроры" спустили на воду запасной рангоут. Изыльметьев неподвижно стоял на мостике, наблюдая в трубу за английской эскадрой, маневрировавшей у входа в залив.
Напряжение росло.
Что-то удерживало англичан от нападения.
— Я думаю, — высказал предположение капитан "Оливуцы" Назимов, — они ждут подхода главных сил. Захлопнули мышеловку и не торопятся.
— Мышеловку захлопнули?.. — обвел взглядом залив Завойко. — Да-с, очень похоже. Вы полагаете, что эти суда только авангард неприятельских сил?
— Несомненно! Не поджидай они другие суда, дело завязалось бы незамедлительно.
Завойко повернулся к Назимову:
— Передайте на эскадру: приказываю поднять флаги на всех брам-стеньгах. Флаги на брам-стеньгах и гафельные прибить гвоздями. Пусть неприятель видит, что мы не сдадимся и не опустим флага, как ни велика будет его сила!..
Завойко испытывал чувство глубокого удовлетворения, наблюдая за тем, с какой готовностью выполнялось его приказание. Матросы "Оливуцы" и "Авроры" как будто ждали этой команды контр-адмирала.
Кавалер ордена Бани, командор Чарльз Джильберт Джон Брайдон Эллиот, оставив флагманский фрегат "Сибил", перешел на винтовой корвет для рекогносцировки. Как некогда и Прайс, пересевший на "Вираго", чтобы обозреть Авачинскую губу и Петропавловскую бухту. Эллиот хотел лично разведать местность и силы камчатской эскадры. На "Хорнете" он чувствовал себя в полной безопасности, сильные машины "Хорнета" позволяли быстро маневрировать, менять позицию, уходить…
Эллиот знал свою слабость, единственную, с его точки зрения. В прошлом он бывал опрометчив. Честолюбие слишком быстро, рывками гнало кровь по жилам, и он забывал об осторожности, которая с некоторых пор так высоко ценится в адмиралтействе. На этот раз он будет держать себя в руках, каких бы усилий это ни стоило. Пусть не смотрят на него олухи, стоящие рядом, так, словно они заранее угадывают его решение. На их лицах так и написано: "Знаем мы нашего командора. Уж он-то не упустит своей удачи! Сейчас небу жарко станет!"
