Возле них весь день вертелся Чэзз. После ухода флотилии Чэзз обнаружил решительную готовность помочь жителям и администрации. Он понимал затруднения Мартынова, человека нового в морском деле.
Эмбер предложил затопить "Аян".
Чэзз недоуменно пожал плечами.
— Не понимаю, господа. Судно может быть спасено. Неприятель уйдет, вы поставите паруса и благополучно отправитесь в… э-э-э…
Он ждал, что Эмбер подскажет пункт назначения. Но это по-прежнему хранилось в строгой тайне, а Эмбер был не из тех людей, которые проговариваются.
— Что вы советуете? — прервал он Чэзза, наклонив бритую голову и покручивая пышный седеющий ус.
— Снять муку, — деловито ответил американец. — Казенные магазины разрушены, а те, что уцелели, будут опустошены англичанами. Могу взять на сохранение. "Аян" увести в одну из бухт и спрятать. Его здесь и в год не найдешь. Можно бы в Тарью отвести, но англичане, пожалуй, захотят посетить могилу адмирала.
После короткого раздумья Мартынов решил:
— Муку раздать жителям. Полторы тысячи пудов сдадите на сохранение господину Чэззу. — Мартынов строго посмотрел на купца: — Головой ответите за каждый мешок. Железные части парохода потопить на рейде, "Аян" увести в Раковую бухту.
— Полагаю необходимым, — сказал Эмбер, почувствовав облегчение после того, как решилась судьба корабля, — паруса и такелаж снять, зарыть в землю. Оставить в Раковой бухте судно с голыми мачтами.
— Хорошо, — согласился Мартынов.
Всех дел хватило на два дня, а неприятель все еще не решался войти в Авачинскую губу. Каждый вечер Мартынов засыпал, не зная, что принесет утро, не появятся ли англичане и французы на берегу, и каждый раз, выходя из дому, находил пустынный порт и чистый простор большого залива за песчаной косой. Дни шли, полные свежей, приятной прохлады, ласкового дуновения южного ветра.
Постепенно привыкли к тому, что где-то за Тремя Братьями, верными стражами Петропавловска, стоят чужие корабли. Мартынов и Маша съездили на Авачу. Там началась трудовая жизнь, ремонтировались снасти, рыбные запоры, приводились в порядок речные балаганы — кое-кто уже оставил зимние жилища.
Старик Буочча, подставляя голову весеннему солнцу и глядя из-под ладони на Авачинский залив, убежденно сказал Мартынову:
— Живое сильнее мертвого. Никто не помешает исполнить закон рыбам, идущим из океана в реки. Ни хищные звери, ни железные лодки. И мы будем жить по своему обычаю.
Усевшись на почерневшей колоде, он стал наблюдать слезящимися от старости глазами за ловкими движениями женщин, сплетавших продолговатые ловушки из гибких прутьев, за беготней ребятишек и веселой возней ездовых собак, ожидавших начала лова.
Прошло десять дней.
По сведениям, поступавшим с Дальнего маяка, неприятельская эскадра росла — чуть ли не каждый день подходили новые суда.
Мартынов ждал врагов без страха.
Хотелось посмотреть им в глаза в ту минуту, когда они поймут, что и на этот раз Петропавловск победил, когда их поразит окрестная тишина и покой, когда над ними посмеются опустевшие дома и оголенные стропила. Хотелось увидеть врагов, которых победил и он, опередив в стремительном беге на тысячи и тысячи верст.
Может быть, эскадра уйдет, даже не заглянув в Петропавловск? Может быть, им стало известно об уходе камчатской флотилии и они намерены отправиться в погоню, пренебрегая оставленным портом? В это не верилось, но необъяснимой казалась Мартынову и медлительность неприятеля.
Восемнадцатого мая эскадра вошла в Авачинский залив и приблизилась к малому рейду, обстреливая пустующие батареи.
Когда английский флагманский фрегат, буксируемый "Барракутой", проник в Петропавловскую бухту по узкому проходу между Косой и Сигнальным мысом, Мартынов ушел в уцелевшее здание портового управления.
Пусть они придут к нему.
Через час Степан, приоткрыв двери, сообщил есаулу:
— Идут! Золота, блеска… а-а-а!
Но прежде чем перед Мартыновым засверкало золотое шитье парадных мундиров, в окнах его кабинета показался черный дым, поднимавшийся в разных концах порта.
Зловещий дым пожаров, зажженных неприятелем, заволакивал небо.
Трудно передать чувство, овладевшее контр-адмиралом Брюссом, когда он обнаружил истинное положение вещей. Изумление, граничащее с недоверием к тому, что произошло, ярость, бешенство, жгучий стыд за трусливое отсиживание на кораблях в нескольких милях от Петропавловска покрыли лицо Брюсса зловещей бледностью. Он старался не смотреть в глаза подчиненным офицерам. На протяжении минувших десяти дней они не раз предлагали напасть на порт и теперь в душе смеялись над адмиралом.
В ногу с крохотным Брюссом — а меньше его в Англии был только отвратительный гном лорд Россель — шагал Никольсон, капитан фрегата "Пик", лишенный орденов за экспедицию прошлого года. Хотя Никольсон с виду был мрачен, Брюсс понимал, что капитан "Пика" злорадствует. Может быть, смуглому красивому офицеру еще утром хотелось настоящего боя, подвигов, которые вернули бы ему расположение лордов и адмиралтейства. Но увидев пустынный порт, одураченного Брюсса, английскую эскадру, побежденную без единого выстрела, одним лишь умом, военной хитростью, он возликовал. Пусть знают на Темзе, что с русскими не так-то легко воевать.
Адмирал принужденно улыбнулся Никольсону.
— Как вам нравится, капитан? Они, кажется, приняли меня за Наполеона!
Шутка не вызвала оживления в группе офицеров, следовавших за адмиралом.
Порыв ветра. Где-то сбоку хлопнула дверь. Все повернули головы. Никого. Только кошка, забытая в провиантском магазине, испуганно перебежала дорогу.
— В прошлом году здесь был ад, — сказал Никольсон. — Не только кошки, но и люди не показывались.
Брюссу не понравились эти воспоминания. "Нашел чем гордиться! Молчал бы уж лучше". Но нельзя и виду показать, что сердишься. Лучше обратить все в шутку.
— В прошлом году русские приняли вас, мой храбрый капитан, за Наполеона… при Ватерлоо, — закончил адмирал, выдержав расчетливую паузу.
Эту шутку встретили гораздо живее. Никольсона не любили.
Брюсс изучал в трубу маленький городок, избы, крытые травой и позеленевшими от времени досками. Кто-то вошел в открытые двери церкви. Вероятно, священник. Большой дом на взгорье, по-видимому, тоже пуст. На крыльце и в окнах никого.
Но вот из-за угла провиантского магазина выкатилась толстая фигура и направилась к ним, открыв объятия. На мясистом лице играла льстивая улыбка.
— Добро пожаловать! Добро пожаловать! — кланялся человек.
Брюсс по произношению узнал американца.
— Кто такой? — строго спросил адмирал.
— Чэзз. — Он зажмурил глаза не то от яркого солнца, не то от сверкания мундиров. — Хозяин пушной лавки в Петропавловске.
Чэзз семенил около офицеров, покрякивая от удовольствия и заглядывая военным в глаза.
Переводчик? Он сам справится с этим делом. Он познакомит их с храбрым молодым офицером, которому они обязаны этой тишиной и безлюдьем. В три месяца, как одержимый, прискакал из Иркутска с приказом о снятии порта.
— Пусть господин адмирал не смотрит так недоверчиво, — уверял купец. — Да, в три месяца! Я и сам поставил бы сто долларов против одного, что такой вояж невозможен. Но, господа, он очень энергичный молодой офицер. Не успел отлежаться в госпитале — и сразу же под венец, — хихикнул Чэзз.
Густой дым стлался над заливом. Горели фашины Кошечной батареи, бревенчатые укрытия. Вспыхнул магазин Российско-Американской компании и стоящий рядом жилой дом. Матросы разрушали брустверы ближних батарей.
Подходя к крыльцу портового управления, Брюсс уже знал от Чэзза все, кроме пункта назначения камчатской флотилии. Его не знал и Чэзз. Зато еще до встречи с Мартыновым Брюсс имел возможность отправить винтовой пароход "Энкаунтер" за спрятанным в Раковой бухте "Аяном".
Есаул встретил Брюсса в нарочито небрежной позе, в шинели, накинутой на нарядный чекмень, в папахе с выбившимися из-под нее прядями. Мартынов, Степан Шмаков и несколько находившихся здесь казаков стояли тесной группой. После залитого солнцем порта в темноватой комнате трудно было различить лица русских, еще труднее определить, кто из них старший. Но приглядевшись, Брюсс выделил среди казаков Мартынова, поняв по решительному и напряженному выражению лица есаула, что дело придется иметь с ним.
— Господин Мартинкофф? — спросил адмирал у Чэзза.
— Так точно! — подтвердил Чэзз. — Храбрый, решительный молодой человек!
Мартынов метнул на Чэзза раздраженный, непонимающий взгляд.
— Спросите у господина Мартинкоффа: почему он не предлагает мне сесть?
Купец перевел:
