Варецкий высвободился резким движением.
— Осторожнее, могут войти.
— Жене донесут? — злобно спросила она с потемневшим лицом, — трусишь, голубчик? Не сладко будет? А каково было мне, когда ты меня бросил? И теперь ты тут в золоте купаться будешь, а я, покинутая, молчи. Не на таковскую напал. Я за себя постоять съумею. Документы-то все у меня…
Быстрым движением Варецкий схватил ее за горло. Пальцы сжались, но тут-же у его виска оказался браунинг. Он с ругательством выпустил ее. Она усмехнулась.
Варецкий схватил жену за горло, но у его виска оказался браунинг.
— Что ты? Забыл меня, что-ли? Забыл, как в боях сдружились? Нет, голубчик, я знала, на что иду. Голыми руками меня не возьмешь. Ну, я вижу, с тобою разговаривать нечего. Пойду к твоей нареченной жене. Небось вернулась уже на свой девятнадцатый этаж. Видишь, я полную разведку произвела — все знаю.
— Постой!
Надежда Васильевна остановилась у самой двери.
— Ну?
— Ну… хорошо. Я согласен на твои условия. Мне больше делать нечего… Я вернусь к тебе.
— Вадя! Милый!
— Да, вернусь. Это — все-же лучше тюрьмы. Но сейчас уехать невозможно. Дай мне собраться, приготовить деньги… Сейчас нельзя — одиннадцать часов вечера. Я завтра возьму из банка…
Теперь ироническая улыбка появилась на толстых губах Надежды Васильевны.
— Подлец ты, подлец! Да завтра ты от меня десятью способами отделаешься. У вас тут наемных убийц сколько угодно. Что-ж, ты думаешь, я последний разум потеряла? Попадусь в твою западню? Никогда дурою не была — и насквозь тебя вижу.
— Ну, делай что хочешь. Устал…
Варецкий безнадежно опустился в кресло. Вдруг зазвонил телефон.
— Это вы, дорогая моя? — опросил он по английски, с преувеличенною нежностью. — Да, да, сейчас освобожусь. Кто эта женщина? Так, просительница… одна из этих несчастных русских эмигранток. Ее участь заслуживает большого сострадания. Я вам расскажу. Да, да, я сейчас подымусь к вам.
Женщина слушала с потемневшим лицом.
— Будет! — вдруг крикнула она, вырывая трубку. — Довольно с меня этого издевательства! Ты мой — пойми! Хочешь не хочешь — мой, только мой! Сейчас ты уедешь со мною, а ей письмо оставишь, что она тебе не жена. Мы уедем из Нью-Иорка с ночным поездом.
— Но ведь это безумно, Нюра. Будут телеграфировать, догонят…
— Пусть безумие, а ты не будешь ночевать тут!
Она вдруг засмеялась.
— Да, да, не будешь. Это лучше всего, что ты с женщиною от нее уедешь. Этого она уж не простит.
Варецкий все сидел в кресле, стиснув виски руками. Она стояла у двери в ожидании.
— Ну, что-же? Решился ты?
— Да, решился, — холодно ответил он. Делайте, что вам угодно. Но потом пеняйте на себя. Я предлагал вам вас обеспечить, я сделал все, что мог. Но если вы хотите борьбы, то ждите всего. Предупреждаю вас честно. Тут вся моя жизнь на карту поставлена — я стесняться не буду.
— Хорошо.
— Нюра, в последний раз, кончим все добром.
— Нет. Я иду к ней. Прощай.
Она с силою хлопнула дверью и поспешно вышла через приемную на освещенную лестницу. Немедленно за нею раскрылась дверь. Варецкий стоял и смотрел на нее. Надежда Васильевна остановилась.
— Что делать? — размышляла она. — Ишь, каким Каином смотрит. Итти наверх? Шестнадцать этажей! Ну, тут внизу народ, а там, на пустой лестнице, сразу уложит одним выстрелом. Он — стрелок меткий. Документы отберет, судей подкупит.
Она покачала головою.
— Нет, по лестнице мне итти нельзя. Там никого не встретишь — пусто, — все тут на лифте ездят. Да! Лифт! В лифте он со мною ничего не поделает, пока я не доеду. Я там как в бесте [45]. А перед дверями квартиры супруги, пожалуй, встретимся!
Надежда Васильевна вновь взглянула на дверь. Варецкого больше не было видно. Сжимая револьвер за спиною в руке, поминутно оглядываясь, она медленно сошла три этажа.
Между тем Варецкий телефонировал вниз швейцару из своего кабинета.
— Джо, сейчас в лифт сядет дама, бывшая у меня и прикажет поднять ее в девятнадцатый этаж, к моей жене. Это — шантажистка. Вы подымете лифт до самого верха и выключите ток. Теперь пора уже — время ночное. Затем уйдете к себе спать. Ключ от кабинки оставите мне — я сам выпущу эту даму.
— Все будет исполнено, сэр, — послышался ответ в телефон. Варецкий усмехнулся.
— Так все обойдется в несколько тысяч долларов швейцару за молчание. Ясно, что он подумал: — меня шантажирует дама сердца, направилась к жене, надо остановить. Вещь весьма обыкновенная, вполне в нравах добродетельного Нью-Иорка. А затем и исчезнет совсем эта дама, честный Джон не станет особенно беспокоиться. А она должна исчезнуть. Да, должна!
Лифт между тем подымался с Надеждою Васильевною, все еще сжимавшею в руке свой браунинг. Она опасалась выстрела сквозь решетку на котором-нибудь этаже, но так попасть было очень мало шансов. Лифт подымался благополучно… Вот уже пятнадцатый этаж, шестнадцатый, семнадцатый, восемнадцатый, девятнадцатый…
— Что такое? Лифт не остановился.
Двадцатый, двадцать первый, тридцатый!
Надежда Васильевна нажала кнопку сигнала. Лифт продолжал подыматься. Она стала кричать. Но вокруг никого не было. Теперь лифт подымался уже среди темноты. В последних этажах тридцатипятиэтажного небоскреба были не жилые помещения, а склады бакалеи фирмы «Томпсон и сын». Там было совсем безлюдно. Лифт миновал последний этаж и уперся в потолок небоскреба. За дверцами была глухая стена. Надежда Васильевна выпрямилась, бледная, с нахмуренными бровями.
— Так. Поймал таки в мышеловку. Ну, хорошо. Я не растеряюсь. Как-то возьмешь теперь?
Этот самый вопрос мучил теперь Варецкого, убедившегося, что лифт поднят согласно его приказанию. Ночь выгадана. Но на утро лифт необходимо будет спустить. Он обслуживает тысячное население огромного дома. В тридцатиэтажном доме нельзя сказать, что подъемная машина испортилась — тогда починка должна быть сделана моментально. Итак, есть только ночь, Надежда Васильевна бессильна там, в лифте. Со всех сторон ее окружает стена. Но эта стена делает и ее неприступною. Между тем к утру незванная гостья должна перестать существовать, — мало того — и исчезнуть бесследно.
— Дорогой мой, скоро вы? — послышалось в телефон.
— Сейчас, сердце мое, сейчас.
Да, лучше всего раньше пойти к жене. Времени сколько угодно — западня прочна. А потом…
В три часа ночи Варецкий мелкими, неслышными шагами направился вниз.
— Пилка… напильник… плоскогубцы… полчаса времени — и все готово. Взять документы у трупа среди развалин лифта нетрудно, а причин катастрофы наша юстиция слишком доискиваться не будет. Об этом уж позаботится моя чековая книжка. И больше ничто не сможет омрачить мою дальнейшую жизнь — размышлял он, отпирая французский замок швейцарской.
Ключ от комнаты с проводами щелкнул в замке. На стене спокойно дремал ряд кнопок; рубильник был в углу на мраморной доске. Рукоятка его была отклонена назад — Джо исполнил приказ своего хозяина: ток был выключен. Значит пленнице суждено сидеть в клетке там, наверху, до тех пор, пока чья-нибудь сострадательная рука не включит ток и не вернет ее с поднебесья вновь на землю.
— Ну нет, этого ты не дождешься! — усмехнулся Варецкий, ставя ящик с инструментами на стол у мраморной доски и откидывая крышку.
Это был длинный, продолговатый, как гроб, ящик. Варецкий стал отбирать нужные инструменты. Вдруг он вздрогнул и поспешно выключил свет.
— Меня могут увидеть с улицы в окно. Пожалуй этот-же Джо подглядывает откуда-нибудь. Света от уличного фонаря совершенно достаточно. Вот и напильник. Теперь весь арсенал в комплекте.
Он вышел из комнаты и тщательно запер за собою обе двери — в нее и швейцарскую, чтобы кто-нибудь не включил тока, пока дело не будет кончено, и стал подыматься по лестнице в тридцать пятый этаж своего небоскреба.
