— Да, вспомнил. Когда поведут на прогулку, через стражника дай знать отцу, чтобы он выписал из Москвы Плевако, — сказал золотозубый.
— Кого?
— Вся Россия знает Плевако, а он не знает! Если твой родитель — табачный король, так Плевако — король адвокатов. Светило! Помню, пару лет назад, я (эффектный жест — с головы до ног!) только что от лучшего портного, еду в столицу сорвать крупный банк. В картежной игре я не имею равных себе, если, конечно, не считать Цезаря… Этот человек — кумир всех законников… — поморщился. — В «мокрых делах» — тонкая, ювелирная работа. Даже на смертном одре обманет смерть. Двадцать семь побегов из тюрьмы… Обаяние, остроумие, образованность…
— Ты забыл о Плевако!
— Да, да, Плевако. Приезжаю в столицу, а там у всех на устах: «Громкий процесс! Священник — преступник! Защищает Плевако!» Короче, вся знать спешит на суд, как в театр. Я тоже. На скамье подсудимых довольно благообразный священник, а по делу — уйма преступлении! И главное, он ничего не отрицает: да, я виновен… Встает прокурор. Речь его гасит все искры надежды на оправдательный вердикт. Тогда поднимается господин Плевако и начинает очень короткую свою речь: «Господа присяжные заседатели! Дело ясное. Прокурор во всем совершенно прав. Преступления подсудимый совершал и в этом сознался. О чем тут спорить? Но я обращаю ваше внимание вот на что. Перед вами сидит человек, который тридцать лет отпускал на исповеди все ваши грехи. Теперь он ждет от вас: отпустите ли вы ему его грехи?» И сел. Что ты думаешь? По данному делу был вынесен оправдательный вердикт. Вот какое чудо может сотворить господин Плевако!
— Но у меня… «изнасилование и убийство»! — взвизгнул молодой.
— Ах, утехи младости бездумной! — захихикал старый шулер. Казалось, он истощил свое красноречие, но нет:
— Друг мой, я еще тебе послужу. У меня хватка — во! — сжал большой костлявый кулак. — Конкурентов в бараний рог! На этих нелегальных, что ходят «в народ», у меня тоже нюх — ни один на фабрику не проскочит… Скорее попадут в казематы, в Сибирь!
«Доброму гению» обещается лучший прием, даже место управляющего.
— Со мной, мой мальчик, — вдохновился шулер, — ты узнаешь все прелести жизни. Махнем в Париж… Правда, кто-то сказал: во Франции нет зимы, нет лета и нет нравственности. Но нам это… Ха-ха-ха!
От чувства отвращения у Ярослава на лбу выступила испарина, тошнота подступила к горлу.
Два арестанта внесли долгожданный бидон, а еще двое — хлеб. Только благодаря расторопности Бороды Ярославу перепал ломоть ржаного хлеба и кружка ячменной жижи. Всем никогда не хватало, случалось, что в страшной давке вспыхивали ссоры, драки.
Мастеровому с забинтованными руками не повезло, он так и не смог получить хотя бы хлеба да еще и место свое потерял.
— Присаживайся, — указал ему место рядом с собой Руденко, и, переломив свой хлеб, протянул половину.
— Ох, и с тобой мне негоже, — простонал тот, не потянувшись за хлебом.
— Не зверь, не кусаюсь.
— Хочешь живым остаться — стерегись политических… — повторил мастеровой явно чужие слова. — Ох, смерть боюсь ночи. Тогда, в прошлую субботу, политического… Он хоша и за политику, а по совести и прайде…
Как его душили, у меня душа в пятки ушла… — умолк и затрясся.
У Руденко мороз пошел по коже. Гибель безвестного революционера болью отозвалась в нем. Остается рассчитывать только на Мишку.
Делая вид, что ищет место, где бы можно было прилечь, Руденко с трудом пробирается к двери. Мишка лежит на спине, подложив руки под голову, нахмурив брови и закусив нижнюю губу.
— Добрый гость — радость хозяину? — спросил Ярослав.
Мишка, не поднимая головы, заговорщически повел глазами, тихо проронил:
— Нельзя! Возле бака с водой «усердствующие», будь настороже ночью… Если…
Договорить не успел. Дверь распахнулась, и в камеру ввалилось с десяток нежданых гостей под хмельком.
— Цезарь со свитой. Ты затаись… — шепнул Мишка.
Цезарь в вечернем костюме с белой накрахмаленной манишкой. Недостаток — ростом мал. Лицо без усов и бороды моложаво. Царственный взгляд.
Благосклонной улыбкой он одарил тех, кого Руденко должен был ночью остерегаться, и опустился на «трон» — раскладной треногий стул, принесенный с собой кем-то из свиты.
В камере запахло спиртным перегаром.
— Кому я обязан моим заточением в этом обиталище блох? — негромко, но властно вопрошает Цезарь, тогда как рыскающие глаза его вырывают из толпы Мишку. — Кто посмел посягнуть на казино «Ампир»? Мелкий карманщик? И это именно тогда, когда за игорным столом супруга самого губернатора и гости из Петербурга! Так измазать дегтем репутацию Цезаря! И кто! Кто!!!
Кивок — и три одесских апаша возле Мишки.
— Лапы долой, сука ваша мать! Я сам…
Но апаши, грубо толкая Мишку в спину, подводят к Цезарю.
Никто не узнает, что все-таки у Мишки екнуло сердце, — атаман стоит прямо, ничем не выдавая метавшегося внутри его страха.
— Приказывай бить по зубам — и шабаш! Авось выдержу, к этой ласке с детства приучен, — сказал Мишка.
— Я думаю иначе, — улыбнулся Цезарь. — Ты мне шепнешь на ухо, где укрыта контрибуция, а я в награду обещаю тебе мое покровительство. Иначе… и ты, и твои прикрышки… — он выразительно щелкнул пальцами. — Это говорю я, Цезарь…
Он не преувеличивал своего могущества. Глава бандитского «закона» — царь и бог в преступном мире. Цезарь безраздельно властвует среди бандитов-«законников» на юге России. Он даже вхож в дома весьма именитых особ (иногда они пользуются его услугами). Цезарь так богат, что ему может позавидовать любой банкир. И если бы губернатор потребовал сто сысяч, двести тысяч за свои фамильные драгоценности — извольте! Мало ли буржуйчиков в Одессе, с кого можно сорвать контрибуцию? Но разве он маг или волшебник, чтобы выложить бриллиантовое кольцо (за миллион другого не надо!) какой-то прабабки супруги губернатора? Или сапфировые подвески какой-то пра-прабабки (подарок императрицы)? А только это и может сейчас вернуть волю заложникам — ему и его приближенным.
Мишка молчит.
Молодчики Цезаря, изрядно подвыпившие, ухмыляются. Они не допускают мысли, что обстоятельства могут сложиться не в их пользу.
— Я жду! — режет тишину голос Цезаря.
Какое-то мгновение Мишка смотрит злобными глазами загнанного зверя и вдруг мгновенно, как стрела, летит на Цезаря. Заученный удар ножа снизу вверх — и Цезарь, слабо вскрикнув, замертво валится с «трона» на пол. Все происходит в течение доли секунды, никто и опомниться не успел.
«Мишка!.. Его убьют!» — сжалось сердце Руденко.
Но случилось иначе. Никогда не иссякаемая ненависть воров к «высшему сословию» — бандитам, ловко замаскированная внешним смирением и робостью, лавиной прорвалась наружу, и воры, как дьяволы, вырвавшиеся из ада, сбив с ног Руденко, топча всех и все на пути, накинулись на своих исконных врагов.
Сразу отрезвев, бандиты выхватили свои ножи, пустили в ход кастеты. Прерывистые стоны, яростная ругань, чередующаяся с истерическими воплями: «Пили череп!», «Дави!», «Дай ему в маску!»… Кажется, что по камере-сараю мечется взбесившееся чудовище огромной силы с множеством взлохмаченных человеческих голов. По вот оно, обессиленное, упало на залитый кровью каменный пол, стонет, хрипит, выкрикивает людскими голосами проклятия, извивается, коробится и, ощетинившись лезвиями ножей, грозно наползает на тех, кто не участвует в драке и полумертвый от ужаса готов вдавиться в стену, вползти в любую щель на полу…
Мишка в изодранной рубахе, зажав одной рукой рапу на груди, откуда хлещет кровь, отбивает натиск двух бандитов, которые вот-вот расправятся с ним.
Хотя Руденко понимает, что бросаться в побоище — безумие, однако, вооружившись чьим-то измятым солдатским котелком и выпрямившись во весь рост, одним прыжком оказывается рядом с Мишкой.
— Прочь, шакалы, кому жизнь дорога!
Подбежал Борода, он тоже ранен, весь в крови, но свиреп — не подходи!
Бандиты, злобно огрызаясь, отступили. Один снял рубаху, разорвал, стал бинтовать порезанную руку.
— Я стражу вызову, — сказал Руденко.
— Зови. Атамана надо в лазарет, не то кровью истечет…
Руденко прорывается к двери.
— Куда? Назад! — блеснул в чьих-то руках нож.
Внезапный удар ногой в пах — и бандит, беззвучно открыв рот и онемев от боли, отлетает в скопище тел на полу.
Руденко изо всех сил колотит в дверь железным котелком.
Поднялись на ноги заключенные в соседних камерах, в свою очередь передают сигналы тревоги, и так из камеры в камеру…
Но тут тяжелый удар в затылок валит Руденко с ног. Еще мгновение трепещет перед его глазами тонкий, как паутина, просвет… и полная тьма…
Ярослав очнулся от сильного грома. Как темно и холодно… И в ушах этот ужасный шум… О, какая невыносимая боль в голове… Перед глазами позеленевшая стена из ракушечника. Кажется, колодец! Сверкнула молния, и сквозь шквал ветра и ливня послышался новый удар грома, точно свет и тьма вступили в поединок.
