Из этих домов принудительная сила и власть купеческого рубля тянулась к самым тяжелым тогда промыслам Сибири — к хлебным пашням по Селенге, к избушкам зверобоев в тайге, к солеварням Усть-Кута, к пропитанным сибирской язвой кожевенным чанам посадов Иркутска, на старательские золотые прииски и серебряные рудники Нерчинска и Акатуя. Не легка была доля мелких служащих, также и приказчиков, губивших здоровье, а часто и жизнь при выполнении разных поручений торговых домов, в бесконечных тысячеверстных разъездах по сибирскому разбойному бездорожью.
Шелихов пробрался в Сибирь из далекого Рыльска, с Украины. Сменив здесь сермягу и лапти, в чем скитался годами, на купеческую однорядку и юфтовые сапоги новонайденной оседлости, Шелихов не утратил понимания страданий и недовольства народной массы, среди которой он сам еще так недавно был никому неведомым и нищим искателем счастья. Корень зла русской жизни своего времени он видел только в засилии дворян-тунеядцев и во всем подражающих им чиновников.
На пороге девятнадцатого века в далеком Иркутске при новых исторических условиях жизни русского народа в деяниях Шелихова, как и в его образе, ожила и заблестела свежими красками тогдашней современности сказочная былина седой русской старины о Садке, богатом госте:
Во славном во Нове-граде
Как был Садко купец богатый гость,
А прежде у Садка имущества не было:
Одни были гусельки яворчаты.
Случай, поднявший Гришату Шелихова, бойкого и предприимчивого приказчика купцов-миллионщиков, начался, как уже сказано, со встречи со старым Трапезниковым в Охотске, у берегов студеного Ламутского моря.[22] Трапезников в поисках свободной земли для преследуемых правительством людей старой веры растратил большое состояние и выбыл из среды именитого сибирского купечества. Но за ним осталось прозвище «морского царя». Прозвище это дали Трапезникову по его же рассказам об островах и землях, которые он находил в своих странствованиях на всех широтах океана выше сорокового градуса.
«Морской царь» высказал однажды Гришате Шелихову дружелюбный совет:
…Ступай во Новгород
И ударь велик заклад,
Заложи свою буйну голову.
. . . .
И спорь, что в Ильмень-озере
Есть рыба — золоты перья.
. . . .
Дам три рыбины — золоты перья.
Тогда ты, Садко, счастлив будешь.
С той поры Григорий Шелихов без остатка отдался одной мысли: найти обещанную «морским царем», старым Трапезниковым, сказочную «рыбу — золоты перья», скрывавшуюся на востоке, в водах Великого океана, — сиречь «богатую землю» Америку.
Шелихов не упускал случая раздразнить спесь и алчбу сибирских купцов-богатеев и славой и барышами «от вылова» такой «рыбины — золоты перья». «Рыбина» эта не что иное, как открытие Америки и проникновение на ее материк с того далекого северо-западного конца, который неведом был и великому Колумбу. Оконечность эта только стала подозреваться мореплавателями позднейшего времени. Ценой великих усилий и тонкого подхода раззадорил все же Гришата Шелихов именитых купцов принять в заклад его буйну голову — он возглавил дерзкое по отваге плавание на трех утлых суденышках к суровым Алеутским островам и к не захваченным еще людьми Западной Европы берегам Америки.
— Ударим-ка о велик заклад:
Я заложу свою буйну голову,
А вы залагайте лавки товара красного. —
Три купца повыкинулись,
Заложили по три лавки товару красного.
. . . .
И поехали ловить в Ильмень-озеро
. . . .
Добыли рыбку — золоты перья.
Стал Садко поторговывать,
Стал получать барыши великие.
«Морской царь» — старый Трапезников — и впрямь не обманул Гришату Шелихова. Карта и приметы Трапезникова помогли ему найти в Восточном океане неисчерпаемую кладовую драгоценных мехов — чудесную Славороссию. Наградил он отважного морехода и еще большим, чем богатство, — умной красавицей женой.
Много женщин встретил на своем жизненном пути Григорий Шелихов, много девичьих кос распустила его рука, много приветливых очей затуманилось в день последнего расставания, но жизнь его текла по былинному складу, а из песни слова не вывернешь.
— Как станешь выбирать девицу-красавицу,
Так перво триста девиц пропусти,
И друго триста девиц пропусти,
И третье триста девиц пропусти:
Позади идет девица-красавица,
Красавица девица Чернавушка;
Бери тую Чернаву за себя замуж —
Будешь, Садке, во Нове-граде…
Шелихов знал и любил больше других бывальщин знаменитую «старинку» о Садке, госте Новгородском. Восхищался ею, находя родственные черты между собой и героем бывальщины. В одну из поездок перед плаванием в Америку привез с Урала из Невьянского завода и подарил Наталье Алексеевне сборник таких «старинок», собранных, как говорили, старым казаком Киршей Даниловым и отпечатанных в Москве на деньги знатного богача Демидова.
«Надо бы у Наташеньки поспрошать, куда книжицу девала, я-то забыл, а любопытно поглядеть, как Садко с купцами разделался и куда золоты перья девал», — забеспокоился как-то мореход, поймав себя на смутных воспоминаниях о поразившей когда-то его воображение чудесной старинке-бывальщине.
— Скучаешь? — догадливо отозвалась Наталья Алексеевна на расспросы о книжке. — Цел вернулся, на сухом сидишь, хочешь хоть по книжке у морского царя в гостях побывать?
— Да нет, не то… — смущенно отрекся Шелихов от такого несообразного желания. — Хотел посмотреть, как он с купцами-богачами разделался.
— Это я тебе и в книжицу не глядя скажу, — смеясь ответила Наталья Алексеевна. — Перво-наперво церковку построил, а потом купцом именитым зажил, а золоты перья в сундук сложил… Чего тебе еще? — переставая смеяться, строго спросила она.
— Хватит, — отшутился Григорий Иванович, стремясь скрыть от жены свои фантастические мечтания. — В купцы именитые запишусь, а церкви строить не буду, да и тебе не церковь — моленная, нужна…
— Ничего мне, Гришата, не нужно, кроме спокойствия твоего! — убежденно закончила Наталья Алексеевна непонятный разговор.
4
Шелихов, конечно, не смог бы устоять в борьбе с миллионщиками, на стороне которых был закон и общественное мнение, зависимое от могущества денег, если бы не слепой случай, неожиданно открывший мореходу двери в покои всесильного сибирского сатрапа — иркутского и колыванского генерал-губернатора Ивана Варфоломеевича Якобия.
С давних пор, чуть ли не с самого основания города, иркутские жители придерживались причудливой планировки своих строений. Конюшни, хлевы и в особенности отхожие места они выносили подальше от своих домов, на переднюю линию усадеб. Немощеные улицы Иркутска, проходившие в каменистом, несколько углубленном грунте, оказывались стоком всех нечистот, шедших из-под стен этих столь необходимых в хозяйстве пристроек.
Ни в ком из градоправителей, как и из обитателей города, такая упрощенная канализация не вызывала сомнений. Приказ генерал-губернатора сломать возвышавшиеся над улицами Иркутска конюшни, хлевы и отхожие места и перенести их в глубь усадеб вызвал даже всеобщий ропот и хитроумные изворотливые обходы.
— По улицам только шпыни да люди подлого звания пешком ходят, и не беда, если они ноги подмочат. Где это видано, чтобы нужники и хлевы в садах позади дома ставить?! — жаловались владельцы усадеб частному приставу, вручавшему им приказ губернатора под расписку.
— А вы помаленьку, не торопясь отодвигайтесь, а там, бог милостив, и начальство смилостивится, видя ваше послушание, — уклончиво советовал им блюститель градоустройства.
Злосчастные пристройки после всевозможных проволочек, связанных и со штрафами и со взятками, постепенно отодвигались с уличной линии. В посадах Иркутска, с бедными насельщиками, дело подвигалось успешнее — воля начальства здесь осуществлялась более решительными мерами: штрафов тут с медлительных владельцев не брали, а прямо тащили в холодную на высидку. Зато в центре города потёки разной дряни по канавкам, проложенным дворниками, продолжали нарушать благоустройство иркутских улиц.
Начало этой нелепой «нужной», как окрестили ее иркутяне, войне положил долетевший до генерал-губернатора из Петербурга слух о предстоящем путешествии наследника-цесаревича или даже самой государыни-матушки на восток для ознакомления на месте с интересами необъятной империи. Не делай Якобий из этого государственного секрета и объяви об ожидающей Иркутск высокой чести, жители на месте «нужных» строений возвели бы по фасаду своих усадеб греческие портики и китайские беседки — такие же, какими были украшены берега Днепра Потемкиным во время путешествия Екатерины Алексеевны по Украине.
