Хотя она жила в Англии уже больше года, декабрьская сырость все же пронизывала ее до костей. Попытка поймать такси не принесла успеха. С чисто британской терпеливостью длинные очереди ждали у дверей магазинов и на автобусных остановках.
Женщины спустились в подземку.
В метро они пересекли Темзу, и, поднявшись на поверхность рядом со Слоном и Замком, Анджела добралась до дома, нагруженная кучей свертков с покупками.
До чего восхитительно было снова почувствовать эту блаженную усталость, это всеобщее возбуждение от грядущего Рождества в Англии. Аромат пирожных и пудингов, политых вкусным соусом, и песни, и яркие огни вокруг...
Миссис Коркори, экономка, помогла ей освободиться от покупок.
— Доктор в своем кабинете, мадам.
— Терренс приехал?
— Нет, мэм. Он звонил из Оксфорда сказать, что опоздал на поезд и будет не раньше половины седьмого.
Она сунула голову в кабинет Адама, где он в привычной-позе сидел за столом, заполняя графы длинного отчета.
— Здравствуй, дорогой, вот я и дома.
— Здравствуй, радость моя. Ты скупила весь Лондон?
— Почти. Попозже я помогу тебе справиться с отчетом.
— Мне кажется, что это обилие бумаг губит здравоохранение еще хуже, чем Министерство по делам колоний.
— Может быть, имеет смысл взять секретаршу на полный рабочий день? Мы в самом деле можем себе ее позволить, Адам. И диктофон.
Адам пожал плечами.
— Я не привык к такой роскоши.
Анджела просмотрела пришедшие к нему письма. Среди них было три приглашения выступить с речью. Одно от Союза студентов-медиков, выходцев из Африки, а другое из Кембриджа. На каждом из них он набросал: «Отказ с обычными выражениями сожаления».
Анджела была не согласна с его подходом. Ей казалось, что Адам ни в малой мере не хочет воспользоваться той славой, которую он вполне заслужил.
Возможно, он но горло сыт общением с темнокожими. Но почему он предпочел обосноваться в Соутарке, когда половина Лондона сочла бы за честь лечиться у польского врача, удостоенного рыцарского звания. Ну что ж, в этом был весь Адам. За годы их супружества она привыкла воспринимать его таким, какой он есть, хотя порой ее выводило из себя полное отсутствие у него честолюбия, что никак не шло ему, на пользу. Но она была не из тех жен, которые досаждают своим мужьям по этому поводу.
— Ну вот мы и готовы к вторжению из Оксфорда, — сказала Анджела. — Кстати, дорогой, Терренс сообщил, сколько он притащит с собой приятелей?
— Предполагаю, что обычную компанию австралийцев, малайцев и китайцев, тоскующих по дому. И мне придется быть для них воплощением польской галантности. — Они обменялись легким поцелуем, но, вернувшись к своим бумагам, Адам тут же бросил ручку. — Клянусь Господом Богом, ты права. Мне в самом деле придется нанять секретаршу и купить диктофон.
Анджела подняла трубку.
— Это мистер Келли. Он говорит, что схватки у его жены повторяются каждые девять минут.
Адам был уже на ногах и натягивал куртку.
— Это у нее шестой, так что она знает, как действовать. Скажи ему, пусть он везет ее в клинику, и позвони акушерке.
Было уже около полуночи, когда миссис Келли наконец разрешилась от бремени и была на ночь отправлена в палату.
Анджела дремала в гостиной. Адам нежно поцеловал ее, после чего она машинально поднялась и пошла .на кухню готовить чай.
— Как прошло?
— Мальчик. Они решили назвать его Адамом.
— Ну разве не прелесть? Ты провел тут всего год, и у нас на счету уже четыре маленьких Адама. В будущем останется только удивляться, почему каждый уроженец Соутарка носит имя Адам.
— Терренс явился?
— Да.
— Что-то странно тихо, учитывая, что с ним прибыло пять ребят.
— Он приехал один. И сейчас он у тебя в кабинете ждет твоего появления. Я принесу вам чай наверх.
Когда они обнимались, в Терренсе чувствовалось напряжение.
— Где все твои друзья?
— Они приедут днем. Могу ли я первым делом кое-что узнать у вас?
— Ты никогда не станешь политиком. Когда ты был чем-то обеспокоен, это срезу же читалось у тебя на лице с первых же дней рождения.
— Сэр, — запинаясь, начал Терренс, — вы отлично знаете, что вы для меня значите. Под вашим влиянием я, сколько помню себя, всегда мечтал стать врачом. И я знаю, сколько вы мне сделали добра. И помогли мне получить образование, и доверяли мне...
— Что тебя беспокоит?
— Видите ли, сэр, мой отец как-то мельком упоминал, что вы были в тюрьме и что вас собирались депортировать, но я никогда не думал... мне никогда не приходило в голову...
— Что?
— Я никогда даже представить себе не мог, что вы способны сделать что-то недостойное.
Вошла Анджела, неся поднос с чайным сервизом. Пока она наливала чай, царило молчание. Терренс, облизывая губы, уставился в пол, а Адам, вцепившись в ручки кресла, смотрел прямо перед собой.
— Сказала же я ему, что ты уже и так достаточно настрадался, — бросила она, — и чтобы он не ворошил то, что мы хотим забыть.
— У него есть такое же право все знать, как и у Стефана.
— Я никуда не лезу. Это делают другие. Появилась книга «Холокауст», написанная неким Абрахамом Кэди. Вы слышали о ней?
— Она достаточно хорошо известна в Америке. Сам я ее не читал, — сказал Адам.
— Ну так вот, черт побери, теперь она опубликована и в Англии. И боюсь, что теперь я должен показать вам вот это:
Он протянул книгу доктору Кельно. На странице 167 была закладка. Адам поднес книгу к лампе и прочел эти строчки.
«Из всех концентрационных лагерей самой мрачной славой пользовалась Ядвига. Именно там эсэсовский врач полковник Адольф Восс основал исследовательский центр с целью разработки методики массовой стерилизации, где людей использовали как подопытных морских свинок; здесь же полковник СС доктор Отто Фленсберг и его ассистенты ставили ужасающие эксперименты на людях. В небезызвестном пятом бараке проводились секретные хирургические операции, и на счету доктора Кельно около пятнадцати тысяч таких операций, которые он делал без наркоза».
С улицы к окнам приникли веселые рожицы не менее дюжины ребятишек, которые, окутанные клубами пара от дыхания, распевали рождественские гимны:
Мы желаем вам счастливого Рождества,
Счастливого Рождества,
Счастливого Рождества
И счастливого Нового года!
19
Захлопнув книгу, Адам аккуратно положил ее на стол.
— Итак, Терренс Кемпбелл, и ты и самом деле полагаешь, что я этим занимался?
— Конечно, нет, доктор. Все это вызывает у меня просто омерзение. И видит Бог, я не хотел огорчать вас, но книга вышла в свет, и ее прочитают сотни тысяч, если не миллионы людей.
— Я был настолько уверен в прочности наших отношений, что никогда не чувствовал необходимости объясняться с тобой по этому поводу. И выходит, я был не прав. — Направившись к книжному шкафу у другой стенки, Адам открыл нижний ящик и вынул оттуда три больших коробки, забитых бумагами, вырезками из газет и письмами. — Видимо, настало время тебе все узнать.
Адам приступил к повествованию с самого начала.
— Думаю, просто невозможно кому-то до конца объяснить, что представлял собой концентрационный лагерь. Это значило бы дать представление о явлении, которое просто не могло существовать в реальности. До сих пор мне все помнится в сплошном сером цвете. Четыре года мы не видели ни камня, ни дерева, ни цветка, и я не помню солнца. Порой все пережитое возвращается во сне. Передо мной пространство стадиона с сотнями рядов, и все они заполнены безжизненными лицами с тусклыми глазами, бритыми головами, полосатыми робами. А за последними рядами высятся силуэты труб крематория, и я ощущаю запах горящей человеческой плоти. Нам постоянно не хватало пищи и лекарств. И из окна своей амбулатории я видел, как день и ночь ко мне тянулась бесконечная шеренга заключенных.
— Доктор, я просто не знаю, что и сказать...
Адам рассказал о возникшем против него заговоре, о пытке заточением в Брикстонской тюрьме, о том, как он два года не видел своего сына Стефана, появившегося на свет, о бегстве в Саравак, о ночных кошмарах, о беспробудном пьянстве — словом, обо всем. Слезы текли по щекам и рассказчика, и слушателя, пока Адам продолжал ровным голосом повествовать о пережитом. Наконец в комнату пробился сероватый свет зарождающегося дня и стали слышны звуки с улицы. Со скрипом на мокрой мостовой затормозила какая-то машина, и они застыли в молчании.
Терри потряс головой.
— Не могу понять. Просто не могу понять. Почему евреи так ненавидят вас?
— Ты наивен, Терри. До войны в Польше было несколько миллионов евреев. Ведь мы добились независимости только по завершении первой мировой войны. Евреи всегда были чужаками и постоянно стремились снова властвовать над нами. Они олицетворяли собой дух коммунистической партии, и именно они несут вину за то, что мы снова подпали под власть России. С самого начала мы вели с ними борьбу не на жизнь, а на смерть.
