когда «раньше»? Месяц, год назад? Сейчас их заслонял запах тела Джойс, когда она в ужасе проснулась рядом с ним в то утро. Наверно, ей привиделся тот мертвец. Блумберг, все еще в полудреме, прижался к ней, уткнувшись носом ей в шею, как кутенок. А теперь он тянет время и бесцельно наматывает круги, чтобы дать ей возможность прийти в себя и сочинить для него правдоподобную ложь. Ложь, к которой он сам же ее и подтолкнул. Он говорил себе, что это для ее же пользы. Отпустить ее — единственный альтруистический жест, на который он способен. Немного, конечно, но все лучше, чем ничего. Через час или около того он вернется домой.
Росс, перед тем как проститься с ним сегодня, намекнул Блумбергу на еще одно задание, которое для него придумал. Может, пожалел его из-за мотоциклетной эскапады Джойс. Так или иначе, Россу понадобилась картина, вернее даже несколько картин — изображение неких древних храмов в какой-то Петре, о которой Блумберг слыхом не слыхивал. Он хочет отправить Блумберга — с оплатой дорожных издержек, естественно, — в Трансиорданию. Джойс могла бы его сопровождать (это что, завуалированная попытка примирить их?), а в помощь им и для охраны дадут двух бедуинов. Путешествие, хоть такое и маловероятно, может быть сопряжено с опасностями, поэтому нужна охрана. Что Блумберг на это скажет? Блумберг думал, расхаживая по очередному рыночному закоулку, похоже отведенному исключительно для почтовых открыток и сигарет, что если бы под ним сейчас разверзлась бездна и поглотила его — это был бы лучший выход. С другой стороны, раз он повелся на сотню фунтов, почему бы не взять пятьсот? Но без Джойс. Если он и поедет, то только один.
Он достал из брючного кармана разлинованный листок. На нем был отпечатанный на пишущей машинке список мест, которые сионистская организация просила его посетить, чтобы нарисовать еврейских переселенцев за работой: чулочно-носочная фабрика «Лодзия» (для этого потребовалось бы ехать в Тель-Авив), шелкоткацкая фабрика Дельфинера, кондитерская-пекарня Раанана и печи для обжига силикатного кирпича. А еще — кошерная скотобойня и родильное отделение больницы Шаарей-Цедек [31]. Блумберг скомкал листок и бросил в кучу вонючих овощных ошметков — здесь у входа в узкий проулок, похоже, обитала целая стая бездомных кошек.
В Тальпиот он вернулся уже после девяти. Он надеялся увидеть в окнах свет и немного удивился, потому что дом был погружен во тьму. Он вошел, плеснул в стакан бренди, сел на край кровати и залпом выпил. Чуть погодя вынес на лужайку любимый плетеный стул и развалился на нем, как сонный страж у дверей. Месяц светил ярко, вполне можно было еще порисовать, но у Блумберга не было ни сил, ни желания работать. Он уже совсем задремал, когда на шоссе послышались легкие шаги. Калитка с шумом распахнулась. Он поднялся.
— Повеселилась? — крикнул он в темноту — туда, где ветви жасмина, свешиваясь через ограду, даже ночью создавали густую тень.
Джойс остановилась.
— Он лучше, чем я? Хуже ведь быть не может? Ладно, забудь. Я дам тебе чашку горячего какао. Укутаю пледом. Сделаем вид, что мы в промозглом Лондоне, а не в этой богоспасаемой дыре.
Она не двигалась. Блумберг выкарабкался из кресла, опрокинув его при этом. Покачиваясь, спустился с крыльца. Вот она, его Джойс, бледная, раскаивающаяся. Но только это не Джойс. Это мальчик-араб. Блумберг быстро глянул на руки парня. «Заряжай ружье, спасайся от ножа», — отцовские слова всплыли из памяти, словно хранились там сорок лет ради этой минуты. Но никакого оружия видно не было.
Парень быстро нагнулся, пошарил руками и, похоже, что-то подобрал с земли. Потом развернулся и побежал.
— Эй! — крикнул Блумберг ему вслед.
И, пошатываясь, пошел к калитке. Подобрал камень, замахнулся, чтобы бросить ему вдогонку, но передумал, и камень выпал из его руки. Он огляделся вокруг, словно не понимая, как вообще здесь оказался. Звезды над головой складывались в незнакомый, колеблющийся узор.
Когда наконец на рассвете Джойс вернулась, Блумберг крепко спал, развалившись на их кровати. Убрав со своей подушки пустую бутылку, она разделась и, поеживаясь, скользнула под простыню к мужу, если его еще можно было так называть.
Кирш поднимался по широкой винтовой лестнице, огибавшей внешнюю стену храма Гроба Господня. Он ощущал приятную усталость, кожу под рубашкой слегка пощипывало. Джойс в порыве страсти вцепилась в него, оставив на спине саднящие отметины.
Он вышел на крышу, следуя за архиерейской процессией, двигавшейся меж древних глинобитных келий с окошками в форме креста. Долговязый худой монах, весь в белом, держал над головой архиерея ярко-желтый зонтик. Войдя в абиссинскую церковь [32], Кирш остановился в притворе — поодаль от прихожан, певших и раскачивавшихся под звуки барабанов. Он пришел сюда ради подруги Де Гроота. Он наведался к ней на квартиру и узнал от соседки, что та часто ходит на воскресную службу именно в эту церковь. И, оглядываясь вокруг, Кирш понял почему: розовый потолок, яркие фрески на стенах, исступленная африканская музыка, — все такое радостно-чувственное. Казалось, еще немного — и он присоединится к этому диковинному хору, правда, совсем по другой причине.
Кроме него на службе оказалось довольно много белых: абиссинская церковь числилась среди главных достопримечательностей, рекомендованных вновь прибывшим. Кирш заметил Хелен Уиллис — она приехала полмесяца назад к своему мужу Джерри, а в первом ряду — его нетрудно было узнать по характерной монашеской тонзуре — сидел Лоренс Мильтон, новый иерусалимский глава округа.
— По работе или просто так?
В первую секунду он испугался: ему показалось, что это голос Блумберга. Он обернулся, но, к счастью, это оказался Дж. В. Роулендс, эксперт по древностям, работавший в британской администрации. На нем был шерстяной костюм, совершено не по погоде. Обливаясь потом, он утирал лоб гигантским носовым платком.
— По работе, к сожалению.
— Дело Де Гроота?
Кирш криво улыбнулся. Он не собирался говорить ничего такого, что потом передадут Россу.
— Я слышал, на похоронах было двадцать тысяч черных шляп, — продолжал Роулендс. — Неужели правда? Вот уж не ожидал, что в городе их так много — хотя, если судить по тому, какой гвалт поднялся в Еврейском квартале, могло показаться, что их там полмиллиона.
— Толпа была большая.
— Есть подозреваемые? Говорят, убитый заигрывал с арабскими мальчиками. Конечно, не он один такой.
Краем глаза Кирш заметил полноватую растрепанную даму, — выйдя из бокового прохода, она пристроилась в переднем ряду.
— А еще я слышал, что он взял денег в долг и не вернул. Арабы такого не любят, знаете ли.
