– ни с чем пришёл.
– Помилуйте, помилуйте, боярин! – взмолился он, разводя руками. – Нету ответа с государевых покоев!
Алексей Басманов поджал губы, хмуро глядя на холопа.
– А Федя? – вопрошал опричник, явственно давая уразуметь – неча ныне испытывать гневу его.
Глаза крестьянина трусливо и беспомощно забегали, и во страхе пред опричником сглотнул несчастный.
– Не сыскал… – боязливо признался холоп.
С уст опричника сорвалась глухая брань. С его малого замаху холоп уж прикрылся, да сдержался Басман, чтобы не пуститься с кулаками на окаянного.
– Пошёл вон, пока не велел задрать собаками! – огрызнулся Алексей.
Когда нерадивый мужичок раскланялся да судорожно уж ноги уносил, трое опричников – Басманов, Скуратов да Вяземский – переглянулись между собой.
– И что ж? – спросил Афанасий, обращаясь к Алексею.
– Неужто мне то ведомо? – всплеснул руками Басманов.
Малюта почесал затылок. Опричники украдкою поглядывали – мельком, ненароком – на пустовавший трон царский.
– От же Владыка Небесный бережёт Федьку твоего, – произнёс Малюта.
Алексей поглядел на Скуратова, пребывая в духе скверном, суровом.
– Ежели и проспал, али запил, али иною судьбинушкой не является к часу должному на службу, так и государь уж не зрит сего промаха, – произнёс Скуратов. – От и нынче – славно же, Алёш! И впрямь славно – ежели сынишка твой и запропастится, так и государя нигде не видать.
Басманов с короткой усмешкой пропустил мимо ушей слова Скуратова, не найдя сей миг пригодным для склоки да распрей. Дело шло уж к полудню, когда Алексей вышел навстречу сыну. Сразу же Басман-отец принялся поглядывать за спину отпрыска али в иной стороне коридора выискивать высокую фигуру владыки.
– А царе? – тихо спросил Алексей, покуда с сыном переступали порог просторной палаты, где безмолвно пустовал трон.
Глаза Фёдора разбегались от расстилающегося пред ним богатства. Вдоль стен уж некуда было ступить – всюду парчовые ткани, да тафта, да одеяния княжеские, подбитые мехом, подушки с кисточками из златых сплетений, сундуки распахивали алчные пасти, являя миру драгоценные кольца, серьги, браслеты, скипетры, гордо возвещающие своими знамёнами о величии родов. Разворачивались тяжёлыми полотнами ковры, что дышали неистово цветом, коего на Руси не сыскать, – багряный, красный яро будоражили кровь с одного лишь взгляду, синева была сродни глубинам далёких северных морей. Вдоль того тянулись да плелись премудрые узоры.
Подле сбруй, украшенных златом да самоцветами, да подле сёдел расшитых блестели палаши чистою сталью, вынутые из ножен узорных. Мимо сих благолепных подношений бродил Малюта, точно пёс сторожевой обходил сохранение своё. Опричник коротко кивнул Фёдору, когда Басмановы переступили порог палаты.
Подле трона царского сидел писец, да сидел без дела. Видать, праздное ожидание истомило что его, что стоявшего подле него князя Вяземского. Помимо опричников нынче же ожидали часу своего многие из земщины. После беглого осмотра толпы, что прямо уж вопрошала, Фёдор порешил на том, что это прибыли купцы, притом многие были не здешние.
– Великий князь и царь всея Руси, – произнёс юный Басманов, положа руку на сердце, – велел доложить просьбы свои верной братии.
С теми словами Фёдор отдал короткий поклон, опричники же меж собой переглянулись. Никто из братии нынче не получал приказу принимать купеческих, всё ждали государя. Неча было боле тянуть да мешкать. Появление Фёдора заставило уж приняться за дело.
Афанасий жестом приказал писцу быть наготове, дабы опосля доложить речи государю истинно, безо всякого сору да потерь. Малюта стал подле рынд, издали глядя на сей приём, да притом стерёг сабли да ножи, отобранные у купцов ещё при входе.
Уж Алексей занял место за столом, где остыло угощение, поданное с утра, молодой же Басманов послал холопов, прислуживающих нынче при столе, нести сладкого пития да кушаний новых.
Опричники скоро да негласно распределили долг свой, и Афанасий уж подозвал двоих из купеческих, дабы внять их просьбе к государю. Пущай сама братия была застигнута врасплох, да всяко уж свыклись с переменчивым нравом царя-батюшки. Чай, не в иной город отбыл государь средь бела дня, да и на том спасибо. Купцы же, верно, много опешили от воли царской, да уж куда и подеваться? По платью их дорожному легко прознать было, что многие из пришлых немалый путь держали, дабы предстать при дворе. Уж верно, надеялись самому царю из уст в уста передать пламенные речи да прошения свои, да, видно, уж в иной раз.
Афанасий принял на плечи свои премногие полномочия. Князь отдавал писцу повеления подготовить ту али иную грамоту, по надобности скреплял своею печатью али подписью али на корню пресекал прошение, ежели оно заведомо гневило бы царя.
Меж тем уже подавали кушанья, и Фёдор наливал, равно что опричникам, что купцам. Покуда он наполнял чашу отца своего, Алексей махнул рукой, подманивая сына податься ближе, что тот и сделал. Лишь сейчас Басман-отец приметил, что сыну недостаёт одной серьги на левом ухе, да не придал тому никакого значения. В конце концов, не впервой Фёдор представал на людях с одною серьгой, от и ныне лишь справа поблёскивало серебро да белый жемчуг меж смоли чёрных локонов.
– Это ж чем же царь-батюшка разгневался, что не сошёл даров принять? – вопрошал Алексей, понизив басистый голос свой.
– Отчего же сразу-то разгневался? – молвил Фёдор, пожав плечами.
– А что же? – вопрошал Алексей.
– Неужто мне то ведомо? – спросил молодой Басманов, пожавши плечами.
– А сам-то с утра где был? – спросил Алексей, почёсывая бороду. – Не видать тебя было на трапезе.
– Неужто бранить будешь, что проспал я? – вопрошал Фёдор.
Алексей было хотел продолжить расспрос да бросил. Лишь глубоко вздохнул, постукивая по столу, и уж сердце его вдруг зачуяло неладное. Притом лукавое ощущение никак не могло облечься во слова, и не ведал воевода, никак не ведал, что именно не даёт нынче ему покоя.
Фёдор же продолжил обходить застолье, не упустив и Малюту, что стоял поодаль да бдел за порядком. На подобной службе взор у Скуратова делался вовсе лютым, отчего же и сыскал молву народную, мол, сродник он медвежий.
Басманов прищёлкнул кравчим, заметив, как скоро убывает сладкое вино. Холопы с поклоном спешно удалились. Фёдор тем временем обходил Вяземского и, склонившись, наполнил чашу опричника. Вяземский отвлёкся от размышлений над судьбами семей купеческих, коих сам Афанасий сроду не видывал – да видеть-то и не горел желанием. Опричник провёл по лицу, глядя, как белая рука юноши придерживает тяжёлый серебряный кувшин и тёмное вино полнится, пребывая в золотой чаше. Самоцветы на перстнях Фёдора поигрывали мягкими отблесками.
То действо отчего-то заворожило князя, и он отмер, лишь когда белая ткань полотенца утёрла гнутый край кувшина. Лишь тогда Вяземский заметил, что пришлые купцы стояли пред ним, всё выжидая,
