торопится сообщить об этом миру.
– Конечно! Затаился.
– Зачем? Британцев здесь больше нет.
– Да, но у него были враги и похуже. Они-то никуда не делись.
– Кто?
– Неру – помимо прочих, – зловеще, хоть и неубедительно подытожил собеседник.
– Может, и Гитлер тогда жив?
Все весело прыснули.
– А когда твой Амит-бабу́ женится? – через некоторое время спросил кто-то у Бисваса-бабу́. – Вся Калькутта ждет!
– Подождет, – рассудительно ответил Бисвас-бабу́, вновь утыкаясь в газету.
– Это твой отцовский долг, сделай что-нибудь – жени парня! «Всеми правдами и неправдами», как говорят англичане.
– Я сделал, что мог, – в притворном изнеможении ответил Бисвас-бабу́. – Он славный парень, но мечтатель.
– Славный, но мечтатель! Сразу вспомнил тот анекдот про зятя, расскажите-ка еще раз, а?
– Нет-нет, – замотали головами Бисвас и бурра-бабу́.
Но долго уговаривать их не пришлось: оба были прирожденные актеры и роли свои знали хорошо, благо сценка оказалась короткая – всего несколько строк. Они уже раз пять или шесть разыгрывали ее перед этой публикой; обитатели адды, вялые и апатичные, порой тешили себя такими импровизированными театральными постановками.
Бурра-бабу́ заходил по комнате, делая вид, что рассматривает товар на рыбном рынке. Тут он повстречал близкого друга.
– А, Бисвас-бабу́, здорóво! – радостно воскликнул он.
– Да-да, борро-бабу́, давно не виделись, – забормотал Бисвас-бабу́, складывая и отряхивая зонтик.
– Поздравляю с помолвкой дочери! Славный парень?
Бисвас-бабу́ усиленно закивал:
– Да-да, славный. Очень порядочный. Иногда, правда, ест сырой лук, но это ничего.
Бурра-бабу́, потрясенный до глубины души, вскричал:
– Как? Ест лук?! Каждый день?
– О нет! Не каждый. Далеко не каждый. Только когда выпьет.
– А, так он еще и пьет! Надеюсь, нечасто?
– Нет-нет! Только когда ходит к продажным женщинам…
– К продажным женщинам?! Ах! И часто это бывает?
– О нет, очень редко! – воскликнул Бисвас-бабу́. – Он не может себе это позволить. Его отец – сутенер на пенсии, без гроша в кармане. Парню только изредка удается выжать из него несколько монет.
Адда встретила это выступление громовым смехом и рукоплесканиями, что изрядно разожгло присутствующим театральный аппетит: всем уже не терпелось поскорей отправиться на спектакль, который сегодня давали в местном театре «Звезда». Вскоре подали чай, а к нему – изумительные лобанга-латики [325] и прочие сладости, приготовленные невесткой Бисваса-бабу́. На несколько минут все погрузились в молчание, изредка нарушаемое аппетитным причмокиваньем и хвалебными возгласами.
7.39
Дипанкар сидел на маленьком коврике с Пусиком на коленях и раздавал советы своим многострадальным братьям и сестрам.
Если Амита никто не смел отвлекать, когда он работал (или из страха, что он работает) над очередным бессмертным произведением, прозаическим или стихотворным, то времени и сил Дипанкара в семье обычно не жалели.
К нему приходили в любое время – за советом и просто поболтать. Его приятная, немного дурашливая серьезность располагала и внушала доверие.
Вопреки крайней нерешительности Дипанкара в вопросах, касающихся собственной жизни, – а может, как раз благодаря ей, – он умел давать очень полезные советы другим.
Первой заскочила Минакши: спросить, можно ли любить сразу двух мужчин – «по-настоящему, отчаянно и всей душой». Дипанкар обсудил с ней этот вопрос, ни разу не перейдя на личности, и в итоге заключил, что это, конечно, возможно. В идеале нужно любить всех, каждое существо во Вселенной, одинаково, добавил он. Минакши это не убедило, зато она выговорилась и немного повеселела.
Затем пришла Куку – с вопросом по существу. Что ей делать с Гансом? Он терпеть не может бенгальскую кухню, вкусы у него еще более обывательские, чем у Аруна, который воротит нос от рыбьих голов и даже от самой лакомой их части – глазок. Гансу не нравятся жареные листья нима («Заявил, что они слишком горькие, представляешь!»), а она едва ли сможет полюбить человека, который не любит листья нима. И вообще, ее-то он любит? Возможно, Ганса – со всеми его шубертами и шмерцами [326] – следует забыть?
Дипанкар заверил ее, что полюбить она сможет и что ее любят. О вкусах не спорят, в конце концов, рассудил он, после чего не преминул напомнить, что госпожа Рупа Мера считала ее саму невеждой и варваркой, потому что Куку пренебрежительно отозвалась о манго дашери. Что же до Ганса, то ему предстоит узнать много нового. Квашеную капусту скоро заменят цветы банана, а штоллен и торт «Захер» – лобонго-латики и ледикени. Если Ганс хочет оставаться любимейшим грибом Каколи, он непременно адаптируется, примет и полюбит бенгальскую кухню и культуру.
– Пускай в его могучих руках все остальные превращаются в глину, сам он явно становится глиной в твоих.
– И где мы будем жить? – спросила Куку, начиная шмыгать носом. – В его холодной, вымершей, разбомбленной стране? – Она окинула взглядом комнату Дипанкара и сказала: – Знаешь, здесь не хватает картины с изображением Сундарбана. Я тебе нарисую… Говорят, в Германии без конца льет дождь, люди всю жизнь дрожат от холода! И потом, если мы с Гансом поссоримся, я ведь не смогу сбежать домой, как Минакши!
Каколи чихнула. Пусик гавкнул. Дипанкар поморгал и продолжил:
– Ну, на твоем месте я…
– Ты не сказал «будь здорова», – возмутилась Каколи.
– Ой, прости; будь здорова, Куку.
– Ах, Пусик, Пусик, Пусик! – запричитала она. – Никто нас не любит, никто, даже Дипанкар. Никому нет дела до нашего здоровья, проще сразу слечь с воспалением легких и умереть.
Вошел Бахадур.
– Бабу́-мемсахиб, вам звонят, – сказал он.
– Ой, я побежала.
– Но мы такую важную тему обсуждаем – твою дальнейшую жизнь! – запротестовал Дипанкар. – Ты даже не знаешь, кто и зачем тебе звонит.
– Но звонят же!
Приведя брату сей железный довод, Куку убежала к себе.
Следом пришла мать Дипанкара – она сама хотела дать сыну пару советов.
– Ки корчно туми [327], Дипанкар?.. – начала она и продолжала тихо его распекать, пока тот благодушно улыбался. – Отец так за тебя волнуется… да и я хочу, чтобы ты поскорей остепенился… семейные дела… в конце концов, мы с папой не вечны… ответственность… папа стареет… взгляни на своего брата, ему бы только стихи сочинять, а теперь вот за роман взялся… возомнил себя новым Саратом Чандрой… [328] на тебя вся надежда, сынок… тогда мы с папой сможем покоиться с миром…
– Маго, у нас еще есть время все обдумать, – ответил Дипанкар, привыкший уступать всем по незначительным вопросам, а решение значительных откладывать на потом.
Госпожу Чаттерджи это не убедило. Когда Бахадур спрашивал маленького Дипанкара, что ему приготовить на завтрак, тот молча поднимал глаза и качал головой. Бахадур каким-то чудом догадывался, чего тот хотел, и приносил либо омлет, либо жареное яйцо. Дипанкар с удовольствием все съедал, а
