После этого обмена приветствиями от войска коннетабля отделился всадник, который, как было видно еще издали, выказывал особую ловкость и грацию в управлении конем. Он приблизился к подъемному мосту, который тотчас перед ним опустили. Флэммок и монах (который всюду, где было возможно, также выступал как представитель власти в замке) поспешили навстречу посланцу их освободителя. Он сошел со своего вороного коня, который еще поводил боками после ратного труда и был покрыт клочьями пены и брызгами крови, но под ласковой рукой молодого хозяина выгибал шею, встряхивал стальным чепраком и фыркал, показывая свою резвость и неуемную жажду битвы. Орлиный взор юноши выражал боевой пыл, который, как видно, он уже успел проявить. Свой шлем он подвесил к седлу, открыв лишь слегка разрумянившееся красивое лицо, обрамленное короткими и густыми каштановыми кудрями; в тяжелых доспехах он двигался так легко и свободно, что они казались скорее нарядом, чем бременем. Будь то всего лишь подбитый мехом плащ, он не мог бы сидеть на этом всаднике изящнее, чем сидела тяжелая кольчуга, повторявшая каждое его движение. Лицо его было таким юным, что только пушок над верхней губой указывал на близящееся возмужание. Женщины, столпившиеся во дворе замка, чтобы увидеть первого посланца своих освободителей, наперебой восхищались его красотой и прославляли его доблесть. Одна миловидная особа зрелых лет, более смелая, чем остальные, выделявшаяся красными чулками, туго обтянувшими ее стройные ноги, и чепчиком снежной белизны, вплотную подошла к молодому рыцарю и заставила его покраснеть, воскликнув, что Пресвятая Дева Печального Дозора, чтобы возвестить им освобождение, как видно, прислала им ангела; при этих словах отец Альдрованд укоризненно покачал головой; зато все остальные встретили их с восторгом, весьма смутившим юношу.
— Помолчите же! — прикрикнул Уилкин Флэммок. — Женщины, неужели вам неведомы приличия? Неужели вы никогда не видели молодого рыцаря, что липнете к нему, словно мухи на мед? Отойдите, говорят вам, и дайте нам спокойно выслушать распоряжения благородного лорда де Лэси.
— Их я могу сообщить, — сказал юноша, — только в присутствии благородной девицы Эвелины Беренжер, если удостоюсь чести предстать перед ней.
— Это уж непременно, славный рыцарь! — сказала та же смелая особа, которая только что громко выражала свое восхищение. — Ручаюсь, что вы достойны этой чести, да и любой милости, какую может оказать дама!
— Да придержи ты язык, сорока! — крикнул монах. А фламандец тут же добавил:
— Берегись покаянной скамьи, госпожа Бесстыдница! — и взялся проводить молодого посланца.
— Прошу позаботиться о моем славном коне, — сказал тот, передавая поводья одному из слуг. Это освободило его от части женской свиты, которая принялась хвалить и ласкать коня с тем же восторгом, с каким хвалила всадника; а иные были даже готовы целовать стремена и сбрую.
Только кумушку Джиллиан было не так легко отвлечь, как некоторых ее спутниц; пока фламандец мог ее слышать, она повторяла слова «покаянная скамья», а потом дала себе волю:
— Почему же покаянная скамья, сэр Уилкин-Палкин? На английский роток не накинуть фламандский платок! Не таковская я! Почему покаянная скамья? Потому только, что моя молодая госпожа — красавица, а молодой рыцарь тоже хоть куда, пусть борода еще не выросла? Что, у нас глаз нету? Или языка?
— Насчет твоего языка никто не сомневается, кумушка Джиллиан, — промолвила кормилица Эвелины, стоявшая тут же. — Только сейчас тебе бы лучше его придержать.
— А это почему, госпожа Жеманница? — спросила неукротимая Джиллиан. — Пусть ты и укачивала нашу госпожу пятнадцать лет назад, зазнаваться все же нечего. Уж потерь, кошка до сливок всегда доберется, хотя бы ту кошку вырастила сама аббатиса.
— Домой, жена, домой! — прикрикнул на нее муж, старый егерь, не стерпев выходок чересчур бойкой супруги. — Домой! Не то ты у меня отведаешь ремня. И священник, и Уилкин Флэммок, все дивятся твоему бесстыдству.
— Да ну? — сказала Джиллиан. — Так, может быть, чтобы на меня дивиться, хватит и двух дурней, и нечего тебе соваться третьему!
Теперь все засмеялись уже над егерем, и тот поспешил увести жену, не пытаясь продолжать словесную перестрелку, в которой она так явно одерживала верх.
Люди переменчивы, в особенности простонародье; и эта комическая сценка развеселила тех, чье положение еще так недавно было не только опасным, но и казалось безнадежным.
В открытом гробу его принесли Шестеро верных слуг. Плыл над ним погребальный звон, И слышался плач вокруг.
Серый монах
Пока во дворе замка происходили все эти события, Дамиан де Лэси получил просимую аудиенцию у Эвелины Беренжер. Она приняла его в большом зале своего замка, сидя на особом возвышении, под балдахином; возле нее находилась Роза и несколько служанок, из которых только первой разрешалось сидеть в присутствии госпожи на низенькой скамеечке — столь строго соблюдали знатные норманнские девицы положенный этикет.
Юношу ввели в зал священник и Флэммок. Духовное звание первого из них и доверие, каким облек второго покойный отец Эвелины, давали им право присутствовать при этой встрече. Сделав шаг навстречу красивому молодому посланцу, Эвелина покраснела; смущение ее оказалось, как видно, заразительным, ибо Дамиан, целуя протянутую ему руку, также обнаружил некоторое замешательство. Эвелине подобало заговорить первой.
— Мы приветствуем и благодарим, — произнесла она, — посланца, принесшего нам весть о том, что опасность миновала. Если не ошибаемся, перед нами благородный Дамиан де Лэси?
— Перед вами покорнейший из ваших слуг, — ответил Дамиан, не без труда попадая в высокий куртуазный тон, какого требовала возложенная на него миссия, — и прибыл я от имени моего благородного дяди Хьюго де Лэси, коннетабля Честерского.
— Не намерен ли и сам наш благородный избавитель почтить своим присутствием скромное жилище, обязанное ему своим спасением?
— Мой благородный родич, — ответил Дамиан, — стал воином Господа Бога и дал обет не входить ни под одну кровлю, пока он не отбыл в Святую Землю. Но он поручил мне поздравить вас с поражением дикарей, ваших врагов, и посылает вот эти доказательства того, что друг благородного отца вашего не оставил его гибель неотомщенной.
Говоря так, Дамиан положил перед Эвелиной золотые браслеты, диадему и эудорхауг, или цепочку из золотых звеньев, которые валлийский князь носил как знаки своего княжеского достоинства.
— Значит, Гуенуин пал, — промолвила Эвелина с чувством удовлетворения, однако невольно содрогнувшись при виде обрызганных кровью трофеев. — Убийцу моего отца постигла смерть!
— Мой родич пронзил его копьем, когда тот еще пытался собрать вокруг себя своих разбегавшихся воинов. Копье вошло в тело более чем на фут, и тем не менее смертельно раненный из последних сил пытался нанести ответный удар своей булавой.
— Небеса справедливы, — продолжила Эвелина. — Да простятся злодею все грехи за его ужасную смерть. Но я хочу спросить вас, рыцарь… Останки моего отца?.. — Договорить у нее не хватило сил.
— Через час они будут доставлены сюда, благородная госпожа, — ответил рыцарь с сочувствием, какое не могло не вызывать горе столь юной и прекрасной сироты. — Когда я отправлялся к вам, его уже готовились унести с поля битвы, где мы нашли его среди множества вражеских трупов. Вот какой памятник воздвиг ему собственный его меч. Обет, данный моим родственником, не позволяет ему перейти ваш подъемный мост; но с вашего дозволения я буду представлять его на погребальной церемонии.
— Кому же, как не благородным и отважным, — сказала Эвелина, стараясь удерживать слезы, — провожать в последний путь моего отважного и благородного отца. — Она хотела продолжать, но голос ее пресекся, и она поспешила удалиться, чтобы дать волю слезам, а также приготовить для погребения все, что позволяли обстоятельства. Дамиан поклонился ей вслед с благоговением, с каким склонился бы перед божеством. Сев на коня, он вернулся в лагерь своего дяди, который поспешно разбили на недавнем поле битвы.
Солнце стояло уже высоко, и на равнине царило оживление, равно не похожее на предрассветную тишину и на яростный шум боя, разыгравшегося вслед за нею. Весть о победе Хьюго де Лэси быстро распространилась в округе и побудила многих окрестных жителей, спасшихся бегством перед наступлением Плинлиммонского Волка, вернуться в свои разоренные жилища. Немало беспутных бродяг, которыми всегда изобилует край, подверженный превратностям частых войн, также сошлось сюда в поисках добычи или просто из любопытства. Еврей и ломбардец, готовые пренебречь опасностью, когда надеются на барыши, уже предлагали различные товары и крепкие напитки в обмен на окровавленные золотые украшения, снятые с убитых валлийцев. Иные посредничали между пленными валлийцами и воинами, взявшими их в плен; там, где можно было рассчитывать на добросовестность пленного и его достаток, посредник ручался за него и даже ссужал ему деньги для выкупа; но чаще сам покупал тех пленных, которым нечем было расплатиться с победителем.
