Вальтер Скотт - Обручённая

— Она самая. Еще бы ей не убиваться! Где она найдет другого такого отца?

— Ты, как я вижу, во всем разбираешься, кумушка Джиллиан, — сказал купец. — А юноша, который ее поддерживает, уж не жених ли?

— Поддержка ей ох как нужна! — вздохнула Джиллиан. — Да и мне тоже. От старого Рауля много ли толку?

— А насчет свадьбы вашей госпожи что слышно? — спросил купец.

— Слышно только, что был такой разговор между покойным нашим господином и коннетаблем Честерским. Он нынче как раз вовремя подоспел, не то валлийцы всех нас перерезали бы и бог знает, что еще натворили. Да, речь о свадьбе шла, женихом, скорее всего, будет молодой Дамиан, хоть у него еще и борода не выросла. У коннетабля она, правда, есть, только для жениха она седовата. К тому же он ведь отправляется в Святую Землю, как и подобает воинам постарше. Хоть бы он и Рауля прихватил с собой! Но ты сейчас говорил о всяких тканях для траура. Горе у нас большое, хороним нашего господина. Но недаром ведь есть присказка: «Нам жить и гулять, а мертвым в могиле лежать». А что до твоей торговли, так я не хуже жеманницы Марджери могу замолвить за тебя словечко, если, конечно, кое-что за это пообещаешь. Госпожа меня не очень жалует, зато с управляющим я что хочу, то и делаю.

— Вот тебе задаток, пригожая Джиллиан, — сказал купец. — А когда прибудут мои повозки с товарами, я уж не поскуплюсь, лишь бы ты помогла мне хорошо их продать. Но как мне еще раз попасть в замок? Ты такая разумница, посоветуй, как пробраться сюда с товарами.

— А ты вот как сделай, — посоветовала услужливая кумушка. — Если окажется на часах наш, англичанин, спросишь Джиллиан, и он любому откроет, если, конечно, идешь один. Мы, англичане, стоим друг за друга, хотя бы назло норманнам. Если это окажется норманн, скажешь, что идешь к старому Раулю и продаешь гончих псов и соколов, а попадешь опять-таки ко мне. Ну, а если на посту будет фламандец, просто скажешь, что ты купец. Они купцов очень жалуют.

Купец повторил слова благодарности, отошел и смешался со зрителями. А Джиллиан осталась очень довольна, что заработала пару флоринов и всего лишь тем, что поболтала; в других случаях ей за болтовню самой приходилось расплачиваться.

Колокол смолк, и это означало, что благородный Раймонд Беренжер упокоился в склепе своих предков. Те из провожавших его воинов, кто принадлежал к войску де Лэси, направились в большой зал замка, где с должной умеренностью принялись за поминальную трапезу, после чего, во главе с Дамианом, удалились тем же медленным шагом, каким шли в похоронной процессии. Монахи остались в замке, чтобы служить мессы за душу усопшего и его верных воинов, павших вместе с ним; тела их были настолько изуродованы в битве с валлийцами и после нее, что опознать их было почти невозможно; иначе тело Денниса Морольта, за его верную службу, удостоилось бы отдельного погребения.[15]

Религиозные обряды, сопровождавшие погребение Раймонда Беренжера, длились шесть дней подряд; беднякам раздали милостыню; оказана была помощь и всем тем, кто пострадал от набега валлийцев. Устраивались и поминальные трапезы. Однако сама леди Эвелина и большая часть ее служанок провели эти дни в посте и молитвах, что считалось у норманнов более пристойным способом поминать умерших, нежели принятые в таких случаях у саксов и фламандцев пиры с обильными возлияниями.

Коннетабль де Лэси оставил под стенами замка Печальный Дозор большой отряд на случай нового нападения валлийцев; сам же, с остальным войском, закрепляя одержанную им победу, вселил в бриттов ужас многими удачными набегами, едва ли менее жестокими, чем бывали их собственные. В стане его врагов к горечи поражения добавились раздоры. Двое дальних родственников Гуенуина начали борьбу за его престол; как уже часто бывало, бритты страдали от этих распрей не меньше, чем от норманнских мечей. Даже не столь опытный политик и прославленный военачальник, как мудрый и удачливый де Лэси, сумел бы при таких обстоятельствах заключить выгодный мир, который не только лишал валлийцев части земель и господства над важными перевалами, где коннетабль намеревался построить укрепленные замки, но и обеспечивал лучше прежнего безопасность замка Печальный Дозор от внезапного нападения беспокойных и воинственных соседей. Де Лэси позаботился также и о возвращении на их землю окрестных жителей, бежавших от врага; словом, постарался, чтобы владения, оказавшиеся отныне в слабых женских руках, были защищены всеми способами, возможными в крае, который граничил с враждебной страной.

Тщательно заботясь об интересах осиротевшей владелицы замка Печальный Дозор, де Лэси за все упомянутые нами дни не потревожил ее дочерней скорби личными обращениями. Зато каждое утро посылал к ней племянника, чтобы засвидетельствовать свое почтение, как это называлось на высокопарном языке того времени, и уведомить о мерах, принятых в ее владениях. Из благодарности за все сделанное его дядей Эвелина всякий раз принимала Дамиана и выражала полное согласие со всем, что коннетабль считал нужным сделать.

Но когда миновали первые дни глубокого траура, младший де Лэси от лица дяди сообщил Эвелине, что, уладив, насколько позволяли обстоятельства, жизнь в округе, коннетабль Честерский намерен вернуться в собственные владения и возобновить приготовления к походу в Святую Землю, прерванные необходимостью покарать врагов Эвелины.

— Но, быть может, благородный коннетабль, — спросила Эвелина, — прежде чем покинуть здешние места, не откажется лично выслушать признательность той, кого столь доблестно защитил и спас от гибели?

— Об этом мне и поручено говорить, — ответил Дамиан. — Однако мой благородный дядюшка не решается предложить то, чего сам всей душою желает, а именно, говорить с вами, не считая возможным передоверить это третьему лицу, о некоторых важных предметах.

— Но отчего же я не могу, — сказала, покраснев, Эвелина, — ничем не нарушая девичьей скромности, увидеться с коннетаблем, когда ему будет угодно?

— Мой дядя, — пояснил Дамиан, — связал себя обетом не вступать под чью-либо кровлю, прежде чем отправится в Палестину. Чтобы он мог с вами увидеться, надо оказать ему особое снисхождение: согласиться встретиться с ним в его шатре. А это — милость, о которой он как норманнский знатный рыцарь едва ли осмелится просить у высокородной девицы.

— Только и всего? — удивилась Эвелина. Выросшая в уединении, она была незнакома с некоторыми тонкостями этикета, соблюдавшимися девицами тех времен по отношению к лицам противоположного пола. — Неужели, — продолжала она, — я не приду почтить моего спасителя, если ему нельзя прийти сюда? Передайте же Хьюго де Лэси, что, после благодарности Богу, я более всего питаю ее к нему и его отважным соратникам. Я приду в его шатер, как пришла бы в храм; и если б благородному рыцарю это было угодно, пришла бы босая, по дороге, усеянной терниями и острыми камнями.

— Мой дядюшка будет восхищен вашим решением, — произнес Дамиан, — и особенно постарается избавить вас от всякого липшего труда. Шатер будет раскинут у ворот вашего замка, где и может, если вам угодно, состояться ваша с ним встреча.

Эвелина охотно согласилась на это предложение, раз таково было желание коннетабля и таков же совет Дамиана. В простоте душевной она не видела причины, почему бы ей, под охраной последнего и без дальнейших церемоний, немедленно не выйти на знакомую равнину, где она ребенком гонялась за бабочками и собирала лютики, а позже выезжала своего коня; на знакомую равнину, которая одна только и отделяла ее от лагеря коннетабля.

Юный посланец, чьи посещения уже сделались ей привычны, удалился, чтобы известить своего родственника и господина об успехе его поручения; а Эвелина, впервые с тех пор, как поражение и гибель Гуенуина позволили ей всецело погрузиться в скорбь об утрате отца, задумалась над чем-то иным и только ее касавшемся. Теперь, когда печаль, еще не утоленная, притупилась именно потому, что она всецело ей предавалась; теперь, когда ей предстояло встретиться с тем, чья слава была известна, чью мощную поддержку она только что получила, она задумалась над сущностью и последствиями этой встречи. Хьюго де Лэси она увидела на турнире в Честере, где только и говорили о его отваге и искусности, где он воздал дань ее красоте, преподнеся ей полученный приз, польстивший ее юному тщеславию. Но она лишь смутно помнила, что это был человек среднего роста, в необычайно богатых доспехах и что лицо его, когда он приподнял забрало, показалось ее юному взору едва ли моложе, чем лицо ее отца. А ныне этот человек, которого она почти не помнила, оказался тем орудием, которое ее небесная покровительница избрала для спасения ее от плена и для отмщения за гибель ее отца; ему, по обету, должна она вручить свою судьбу, если он того пожелает. Напрасно напрягала она память, силясь вспомнить черты его лица и по ним заключить, что он за человек; и напрасно старалась угадать, как поведет он себя по отношению к ней.