— Вы? Вы, милорд? Не может быть! — сказала Эвелина, стараясь, однако, чтобы ее невольное удивление не показалось обидным.
— Я не удивляюсь, — спокойно ответил коннетабль, который, разбив лед первого смущения, снова обрел свойственную ему твердость, — что вы изумлены этим смелым предложением. Моя внешность, быть может, не ласкает дамский взор, и я позабыл, да едва ли и знал, слова и фразы, ласкающие дамский слух. Но, благородная Эвелина, супруга Хьюго де Лэси станет одной из первых дам Англии.
— Особа, которой предложено столь высокое положение, — сказала Эвелина, — должна тем более строго спросить себя, справится ли она со всеми его обязанностями.
— Тут у меня опасений нет, — сказал де Лэси. — Та, которая была отличной дочерью, непременно с честью выполнит и другие обязанности.
— Я отнюдь не уверена, милорд, — ответила смущенная девушка, — что обладаю всеми достоинствами, которые вы столь охотно мне приписываете. И… прошу простить меня… мне нужно время и для других вопросов, касающихся не одной меня.
— Ваш отец, леди, всем сердцем желал этого союза. Вот что он подписал собственной рукой. — Подавая ей свиток, он преклонил колено. — Супруга де Лэси, как и подобает дочери Раймонда Беренжера, получит ранг принцессы, а его вдова — наследство, достойное королевы.
— Надо ли становиться на колени, милорд, чтобы сообщить мне отцовскую волю? К тому же и другие обстоятельства, — вздохнула она, — кажется, не оставляют места для свободного выбора.
Ободренный этим ответом, де Лэси поднялся с колен, сел рядом с Эвелиной и продолжал говорить с ней — конечно, не на языке страсти, а как прямодушный человек, настаивающий на том, от чего зависит его счастье. Эвелина помнила прежде всего о чудотворном образе; торжественный обет, который она тогда дала, вынуждал ее отвечать ему уклончиво; если бы она следовала лишь собственному желанию, ответ был бы, вероятно, отрицательным.
— Вы не можете ожидать, милорд, — сказала она, — чтобы я, столь недавно осиротев, была готова быстро принять это важное решение. Будьте великодушны: дайте мне время подумать самой и посоветоваться с друзьями.
— Увы, прекрасная Эвелина! — сказал барон. — Пусть не оскорбляет вас моя поспешность. Я не могу надолго откладывать дальний и опасный поход; у меня так мало времени, чтобы просить вашей руки, что вы простите мою настойчивость.
— И в такое время, милорд, вы желаете обременить себя семейными узами? — робко спросила девушка.
— Я воин Господа Бога, — ответил коннетабль. — Тот, за Кого я буду сражаться в Палестине, защитит мою жену в Англии.
— Вот что я отвечу вам, милорд, — сказала Эвелина Беренжер, вставая. — Завтра я отправлюсь в Глостер, в монастырь бенедиктинок, к сестре моего отца, тамошней аббатисе. Ее совета и наставлений я и послушаюсь.
— Правильное и весьма подобающее для девицы решение, — одобрил де Лэси, со своей стороны, пожалуй, даже обрадованный быстрым завершением переговоров. — И к тому же, я надеюсь, благоприятное для меня, ибо добрая аббатиса — мой давний уважаемый друг. — Тут он обернулся к Розе, которая приготовилась следовать за своей госпожой. — Пригожая девица, — сказал он, протягивая ей золотую цепочку, — пусть она украсит твою шейку и купит для меня твое расположение.
— Расположение мое не покупается, милорд, — твердо сказала Роза, отстраняя предлагаемый подарок.
— Ну тогда хоть твое доброе словечко в мою пользу, — сказал коннетабль, снова протягивая свой дар.
— Добрые слова купить легко, — ответила Роза, по-прежнему отказываясь принять этот дар, — только они редко того стоят.
— Итак, ты пренебрегаешь моим даром, девица? — сказал де Лэси. — А ведь он некогда украшал шею норманнского графа.
— Вот и отдайте его норманнской графине, милорд, — сказала Роза. — А я простая Роза Флэммок, дочь ткача. Добрые слова я говорю лишь по доброй воле, и медная цепочка подойдет мне не хуже золотой.
— Уймись, Роза, — сказала ее госпожа. — Ты очень дерзко разговариваешь с милордом коннетаблем. А вас, милорд, — продолжала она, — я прошу позволить мне удалиться; на вашу просьбу вы получили ответ. Жаль, что просьба эта не касалась предметов менее щекотливых; тогда я могла бы удовлетворить ее полностью и немедленно и тем доказать вам мою благодарность.
Коннетабль проводил Эвелину с той же торжественностью, с какой встречал ее; и она возвратилась в свой замок опечаленная и встревоженная возможным исходом состоявшегося разговора. Плотнее завернувшись в длинную траурную вуаль, чтобы скрыть изменившееся лицо, и не остановившись даже побеседовать с отцом Альдровандом, она сразу удалилась в свои покои.
Шотландские девы, английские девы, Когда вы хотите счастливыми быть, Не надо идти за дома и наделы, А надо всегда за любовь выходить.
Семейные раздоры
Когда леди Эвелина вернулась в свои покои, Роза Флэммок последовала за нею, не спрашивая позволения, и предложила помочь ей снять длинную и широкую вуаль, но госпожа отклонила ее помощь.
— Ты слишком готова услужить, когда об этом не просят.
— Вы мною недовольны, госпожа? — спросила Роза.
— И имею на то причину, — ответила Эвелина. — Ведь тебе известно, в каком я затруднении, ты знаешь, чего требует от меня долг… И вместо того, чтобы помочь мне принести эту жертву, ты делаешь мой путь еще тяжелее.
— Если бы я смела наставлять вас, — сказала Роза, — он был бы легким, а вместе с тем прямым и честным.
— Что хочешь ты сказать? — спросила Эвелина.
— На вашем месте, — ответила Роза, — я взяла бы назад слова ободрения и даже почти согласия, которые услышал от вас барон. Слишком уж он важен, чтобы его любить; и слишком надменен, чтобы любить вас, как вы того заслуживаете. Обвенчавшись с ним, вы обвенчаетесь с раззолоченным горем, а быть может, узнаете не только печаль, но и позор.
— Вспомни, чем мы ему обязаны, — сказала Эвелина Беренжер.
— Чем обязаны? — сказала Роза. — Да, он рисковал ради нас жизнью, но ведь это делал также каждый из его воинов. Неужели я обязана выходить за каждого хвастливого петушка, потому только, что он вышел на зов боевой трубы? Не знаю, как понимают они свою честь, если не стыдятся требовать высшую награду, какую может дать женщина, только за то, что ее защитили в беде, а ведь это долг каждого рыцаря. Да что там рыцаря! Самый неотесанный мужик во Фландрии едва ли ожидал бы подобной благодарности за то, что защитил женщину, как и обязан всякий мужчина.
— А воля отца моего? — сказала Эвелина.
— Он наверняка справился бы о сердечной склонности своей дочери. Ни за что не поверю, — сказала Роза, — что покойный господин мой (да помилует Господь его душу!) стал бы в таком деле настаивать на своем наперекор вашему желанию.
— А мой обет? Роковой обет, так готова я назвать его… — вопрошала Эвелина. — Да простит мне Небо неблагодарность к моей заступнице!
— Даже это не убеждает меня, — сказала Роза. — Не может быть, чтобы Богоматерь Милосердия за свое заступничество требовала от меня выйти за человека, которого я не могу полюбить. Вы говорите, что на вашу молитву она ответила улыбкой. Идите, принесите к ее стопам ваши сомнения, и, быть может, она снова улыбнется вам. Или добивайтесь освобождения от обета. Ценой половины вашего состояния или даже ценой всего. Совершите паломничество в Рим, идите туда босая. Сделайте все, лишь бы не отдавать свою руку тому, кому не можете отдать также и сердце.
— Ты горячо убеждаешь меня, Роза, — сказала Эвелина со вздохом.
— Увы, милая госпожа, у меня есть на то причина. Я видела семью, где не было любви, хотя была там и добрая воля, и достаток. Все было там отравлено сожалениями, не только напрасными, но и преступными.
— Мне думается, Роза, что сознание долга перед собою и перед другими может быть для нас утешением и опорой даже в тех случаях, о которых ты говоришь.
— Сознание долга может спасти нас от греха, но не от тоски, — сказала Роза. — И зачем с открытыми глазами идти туда, где долг вынужден будет бороться с чувствами? Зачем грести против ветра и течения, если можно идти с попутным ветром?
— Затем, что весь мой жизненный путь, — ответила Эвелина, — ведет туда, где встречные течения и противные ветры. Такова уж моя судьба, Роза!
— Не надо выбирать себе такую, — сказала Роза. — Ах, если б вы могли видеть бледное лицо, впалые глаза и унылый облик моей бедной матери!.. Но я сказала больше, чем следовало.
— Значит, говоря о несчастливом замужестве, — спросила ее молодая госпожа, — ты говорила мне о собственной матери?
— Да, — ответила Роза, залившись слезами. — Чтобы предостеречь вас от беды, я рассказала о том, чего стыжусь. Да, она была несчастлива, хотя ни в чем не повинна. Столь несчастлива, что наводнение, которое унесло ее жизнь, было для нее желаннее, чем для усталого труженика бывает наступление ночи. Она сожалела лишь о том, что оставляла меня. Ее сердце, подобно вашему, было создано, чтобы любить и быть любимой; много будет чести вашему гордому барону, если сравнить его с моим отцом; и все же она была очень несчастлива. О милая госпожа, внемлите предостережению и откажитесь от этого брака! Он не сулит ничего доброго.
