Вальтер Скотт - Обручённая

— Да, — ответила Роза, залившись слезами. — Чтобы предостеречь вас от беды, я рассказала о том, чего стыжусь. Да, она была несчастлива, хотя ни в чем не повинна. Столь несчастлива, что наводнение, которое унесло ее жизнь, было для нее желаннее, чем для усталого труженика бывает наступление ночи. Она сожалела лишь о том, что оставляла меня. Ее сердце, подобно вашему, было создано, чтобы любить и быть любимой; много будет чести вашему гордому барону, если сравнить его с моим отцом; и все же она была очень несчастлива. О милая госпожа, внемлите предостережению и откажитесь от этого брака! Он не сулит ничего доброго.

Эвелина ответила на пожатие руки, которым Роза выражала свою преданность и молила прислушаться к ее совету; глубоко вздохнув, она прошептала:

— Слишком поздно, Роза!

— Нет, не поздно, — сказала Роза и оглядела комнату. — Где у вас принадлежности для письма? Позвольте, я приведу отца Альдрованда и скажу ему, что вам угодно написать. Впрочем, нет! Слишком уж он привязан к земным благам, хотя и полагает, что отрекся от них. Он не годится нам в писари. Лучше я сама пойду к лорду коннетаблю. Меня не ослепит его высокое звание, не подкупит его богатство и не устрашит его могущество. Я скажу ему, что рыцарю не пристало настаивать на уговоре с вашим отцом теперь, когда вы его оплакиваете, что христианин не должен откладывать исполнение своего обета ради свадьбы, что честный человек не должен навязывать себя девушке, если сердце ее к нему не склонно, а мудрому не следует жениться и тотчас же оставить жену либо в одиночестве, либо среди опасных соблазнов развращенного двора.

— У тебя не хватит храбрости для такой миссии, Роза, — сказала ее госпожа, улыбаясь сквозь слезы усердию своей юной наперсницы.

— Отчего же не хватит? Испытайте меня! — ответила фламандка. — Ведь я не сарацин и не валлиец; его копье и меч мне не страшны. Я не служу под его знаменем — его приказы меня не касаются. Если позволите, я так прямо и скажу ему, что он себялюбец и скрывает под благовидными предлогами желание потешить свою гордость, что он желает слишком высокой награды за услугу, которую велит оказать простое человеколюбие. И все для чего? Для того, чтобы продлить знатный род де Лэси! Племянник, видите ли, недостаточно для этого годится, ибо мать у него была англосаксонских кровей. Нужен наследник из чистых норманнов. Вот для чего леди Эвелина Беренжер, в расцвете юности, должна обвенчаться с человеком, который годится ей в отцы, а когда оставит ее на долгие годы одинокой и беззащитной и вернется, будет годиться в деды.

— Если ему столь важна чистота крови, — проговорила Эвелина, — может быть, он вспомнит, ведь он так силен в геральдике, что и я от своей бабушки со стороны матери унаследовала саксонскую кровь.

— Ну, наследнице такого замка, как Печальный Дозор, он простит это пятнышко на гербе, — сказала Роза.

— Стыдись, Роза! — заметила ее госпожа. — В алчности ты упрекаешь его несправедливо.

— Может быть, — ответила Роза. — Зато честолюбие его несомненно. А я слыхала, что Алчность доводится Честолюбию незаконнорожденной сестрой, хоть оно и стыдится такого родства.

— Ты чересчур смело заговорила, девушка, — сказала Эвелина. — Я ценю твою преданность, но ты выражаешь ее неподобающим образом.

— Слыша этот тон, я умолкаю, — сказала Роза. — С Эвелиной, которую я люблю и которая любит меня, мне можно говорить свободно. А владелице замка Печальный Дозор, гордой норманнской девице — вы бываете такой, когда хотите, — я низко поклонюсь, как того требует мое положение, и выскажу не больше правды, чем ей будет угодно выслушать.

— Ты взбалмошна, но сердце у тебя золотое, — примирительно сказала Эвелина. — Кто не знает тебя, не поверит, что под внешностью милого ребенка таится столько огня. Как видно, твоя мать была именно той страстной натурой, какую ты мне описала. Ибо отец твой… нет, погоди защищать его, ведь я на него не нападаю, а только говорю, что его главные черты, напротив, здравый смысл и рассудительность.

— Хорошо бы и вам воспользоваться ими, госпожа, — посоветовала Роза.

— Там, где нужно, я это и буду делать, — сказала Эвелина, — но вряд ли он годится в советчики по тому делу, о котором мы сейчас говорим.

— Вы ошибаетесь, — ответила Роза Флэммок, — и недооцениваете его. Здравое суждение подобно деревянной линейке. Ею обычно меряют ткани грубые, но она столь же точно отмерит и золототканую парчу, и индийский шелк.

— Впрочем, — сказала Эвелина, — дело это не такое уж спешное. Оставь меня сейчас, Роза, и пришли ко мне Джиллиан, которая ведает моими уборами. Я поручу ей уложить к отъезду мою одежду.

— Эта Джиллиан очень вошла сейчас в милость. Когда-то было иначе.

— Ее повадки мне так же неприятны, как и тебе, — сказала Эвелина, — но это жена старого Рауля, и ее жаловал мой дорогой отец; как и всем мужчинам, ему нравилась в ней развязность, которую мы осуждаем у особ нашего пола. Зато ни одна женщина в замке не может сравниться с ней, если надо уложить в дорогу уборы и ничего не помять.

— Одного этого довольно, — сказала, улыбаясь, Роза, — чтобы пользоваться особой милостью. Кумушка Джиллиан будет здесь без промедления. Но послушайте моего совета, госпожа. Пусть она занимается укладкой, и не давайте ей болтать о том, что ее не касается.

С этими словами Роза вышла. Ее молодая госпожа молча посмотрела ей вслед, потом сказала как бы про себя: «Роза любит меня искренне, но ей больше хотелось бы быть госпожой, чем служанкой; еще она ревнует меня ко всякому, кто ко мне приблизится… А странно, что после моей встречи с коннетаблем я еще не видела Дамиана де Лэси. Уж не боится ли он заранее, что найдет во мне строгую тетушку?»

Но тут в комнату толпясь вошли слуги, ожидавшие распоряжений насчет отъезда, назначенного на следующее утро. Это отвлекло Эвелину от ее положения; так как оно сулило ей мало приятного, она со свойственной молодости беззаботностью охотно отложила эти мысли на будущее.

Ранним утром следующего дня из укрепленного замка Печальный Дозор, недавнего свидетеля стольких примечательных событий, выехала нарядная процессия, чей блеск был лишь несколько омрачен траурной одеждой главных его участников.

Солнце начинало уже осушать обильную росу, выпавшую за ночь, и развеивать легкий туман, клубившийся вокруг башен и зубчатых стен, когда Уилкин Флэммок с шестью конными арбалетчиками и столькими же пешими воинами, вооруженными копьями, появился из готических ворот и перешел подъемный мост. За этим авангардом следовало четверо слуг на отличных конях, а за ними четыре служанки. Все они были в трауре. В середине маленькой процессии ехала сама юная леди Эвелина в траурных одеждах, выделявшихся на молочной белизне ее коня. Рядом с нею, верхом на маленькой испанской лошадке, подаренной любящим отцом, — который дорого заплатил за нее, но ради дочери заплатил бы и половиной своего состояния, — виднелась фигурка Розы Флэммок, с виду — застенчивой девочки, но с чувствами и разумом зрелой женщины. За ними следовала Марджери, которая держалась, как обычно, возле отца Альдрованда, ибо была крайне набожна; ее положение в доме, в качестве бывшей кормилицы Эвелины, было столь высоко, что она могла, когда не находилась при госпоже, составлять для капеллана вполне подобающее общество. Далее следовал старый егерь Рауль, его жена и еще двое-трое слуг Раймонда Беренжера; а за ними управляющий замком в бархатной одежде, с золотой цепью на груди и белым жезлом в руке; процессию замыкало несколько лучников и четверо тяжеловооруженных воинов. Эти воины, как и большая часть слуг, участвовали в процессии ради придания отъезду леди Эвелины должной торжественности и сопровождали ее лишь на короткое расстояние; дальше ее встречал коннетабль Честерский с тридцатью воинами, вооруженными копьями, который предложил сам сопровождать Эвелину до Глостера, цели ее поездки. Под его защитой ей не грозила никакая опасность, даже если бы недавнее тяжкое поражение, понесенное валлийцами, не отбило на время у этого враждебного племени охоту нарушить спокойствие Валлийской Марки.

Выполняя это решение, позволявшее вооруженной части свиты Эвелины вернуться в замок, чтобы охранять его и восстанавливать порядок в его окрестностях, коннетабль, во главе отряда отборных конников, ожидал Эвелину возле рокового моста. Обе процессии приготовились торжественно приветствовать друг друга; но коннетабль, заметив, что Эвелина плотнее закуталась в свою мантию, и вспомнив потерю, которую она столь недавно понесла на этом злополучном месте, тактично ограничил свое приветствие молчаливым поклоном, причем склонился так низко, что его белый султан (ибо он был в доспехах) лег на пышную гриву его коня.