Маша закрыла глаза, села ровнее и начала молиться вслух.
— На одре болезни моея… и немощи низлежащу ми… яко Боголюбива… помози, Богородице… едина Приснодева…
Иоанн сейчас рассматривал Машу в упор, улыбаясь.
— Исцели, Чистая… души моея неможение… — Маша вкладывала в молитву всю себя. — И здравие молитвами Твоими… подаждь ми…
Дверь горницы открылась, и Иоанн снова зажмурился. В горницу вошёл отец Илидор.
— Дура девка! — заворчал он на Машу. — Это для чистых странников горница, а не для отребья!
— Дядя Илидор, это же сам царь! — обиженно возразила Маша.
— Псарь тебе царь, — плюнул Илидор. — Ну-ка пошла отсюда!
Маша испуганно вскочила, схватила икону и бросилась из горницы вон. А вслед за Машей из-под лавки Иоанна стрелой вылетела собака и юркнула в приоткрытую дверь.
Илидор подошёл к лавке и стал рассматривать Иоанна.
— Тронуть-то страшно, ещё паршу подцепишь, — пробормотал он.
Илидор направился к печке и выволок из запечья кочергу. Он повернулся — и кочерга выпала у него из рук. На лавке вместо побитого нищего старика сидел и ухмылялся сам царь Иоанн.
— Господи, государь!.. — крестясь, ахнул Илидор.
— Так псарь или царь? — весело и лукаво спросил Иоанн.
Илидор обрушился на колени.
— Как же узнать тебя в этом рванье? — плачуще спросил он. — Прости, государь!..
— Посмотрю ещё, отче, прощать или нет, — предупредил Иоанн. — Если ты солгал Малюте про владыку и воевод — казню. А если не солгал… Где они?
— Провожу, государь! — истово пообещал Илидор.
В митрополичьем саду под яблонями стоял большой и длинный дощатый стол, а за столом на лавках сидели шестеро воевод и сам митрополит. На столе красовались корзина с яблоками и блюдо с мёдом. Воеводы и митрополит спокойно беседовали, брали яблоки из корзины, ножами резали их на дольки, обмакивали в мёд и ели. Всех укрывала пятнистая жёлто-зелёная тень солнечного полдня.
Иоанн появился словно бы ниоткуда. Он сутулился, мелко кивал и будто просил прощения, прижимая ладони к груди. Он ёрничал.
— Дозволите присоседиться, государи? — смиренно произнёс он.
Никто из воевод, застигнутых врасплох, не потерял лица, только ножи чуть дрогнули в руках. Воеводы и Филипп чинно положили ножи на стол, поднялись и поклонились царю.
Иоанн перелез через лавку и сел напротив Филиппа. Митрополит и воеводы стояли в молчаливом почтении. Иоанн быстро понял, что шутовство и самоуничижение — игра не для этого застолья.
Царским мановением руки Иоанн разрешил всем сесть.
Все сели, но по-прежнему молчали, не поднимая глаз. Иоанн взял из корзины яблоко и через стол потянулся к ножу Филиппа.
— Можно, отче? — с испытующей усмешкой спросил он.
Филипп подал государю свой нож ручкой вперёд.
Иоанн разрезал яблоко и обмакнул дольку в мёд.
Он — Исус. Но уже не прежний. Он — Исус второго пришествия. С тяжким опытом предательства, с горечью разочарования в человечестве, с терпкой мудростью Соломонова проповедника. В первый раз он приходил спасать. Сейчас он пришёл судить.
— Пятерых ещё не хватает, — задумчиво произнёс Иоанн. — И луны.
Филипп понял, что Иоанн говорит намёками.
— Ты о чём, государь? — Филипп тяжело свёл брови.
— О чём?.. — грустно улыбнулся Иоанн. — «Опустивший со мною руку в блюдо — этот предаст меня», — повторил Иоанн слова Христа с Тайной вечери. — Макайте яблочки, бояре. С медком-то слаще.
— Прости, государь, — согласно вздохнул Филипп. — Знаю, на заговор похоже…
При слове «заговор» воеводы поневоле убрали руки под стол — чтобы царя не смущала близость их рук к ножам. Но Иоанн сам бессильно махнул на воевод ножиком.
— Крамола, бояре, не в заговоре, — устало пояснил он. — Почему вот от меня спрятались?
— Государь, моя вина, — опять вместо воевод заговорил Филипп. — Бояре к тебе честно ехали. Это я их сюда сам затащил.
Иоанн обвёл воевод кончиком ножа.
— Но они-то ведь пошли к тебе… Потому что мне не верят.
Воеводы подняли лица. Они не верили царю — но сейчас ещё можно было показать обиду на укор и тем успокоить подозрительность Иоанна. На эту малую уловку воеводы ещё были согласны.
Но Иоанн не клюнул. Видел он уже всё такое не раз.
— Нету веры в меня — нету и победы на войне, — просто сказал он. — И крамола не в заговоре, а в том, что в государя не верят. Еретик не тот, кто иконы рубит, а кто бесу поклоняется.
Иоанн снова отрезал дольку и макнул её в мёд.
Он наслаждался унижением воевод. И он хотел доломать Федьку.
Если Федька по тупости не может его понять — тогда пусть слепо идёт следом, как Малюта. Малюта ведь не спрашивает, виноват кто или нет. Велено терзать — и терзает. И Федька так же должен. Царь его с Соловков вызвал не думать, а благословлять.
— А про тебя я, Филипушка, дознался, кто ты таков и чего с тобой делать. — Иоанн гнул Филиппа на излом. — Писания Матфея помнишь? «Поражу пастыря, и рассеются овцы стада».
Филипп не помнил Писания слово в слово, как Иоанн. Ему не по плечу было тягаться с государем в учёности. Но Филипп уловил, что царь намекает на Иуду… или на сатану?
— Государь, с кем ты меня сравнил? — вспылил Филипп.
Разрезая яблоко, Иоанн легко нанёс следующий удар:
— Опять от Матфея: «Исус говорит ему — ты сказал»!
Иоанн сделал ударение на слове «ты». Получалось, что Филипп сам же и назвал себя Иудой.
— Прости, государь… — вдруг хрипло заговорил воевода Головин. — И ты, владыка, прости… За всех говорю, бояре?
Воеводы молча кивнули. Им ясно было, что царь готов загубить и того, кто пытался их спасти. Собою рисковать им было не впервой. А подставлять другого — совесть не позволяла.
Иоанн увидел, что сейчас воеводы заступятся за митрополита и не дадут ему согнуть Федьку так, чтобы потом не распрямился.
— Ладно, воеводы, — сказал Иоанн, будто простил все грехи. — Тогда приглашаю вас на пир в свой Опричный дворец. — Иоанн взял из корзины ещё одно яблоко и потёр о рукав, словно готовился к пиру. — Вот уж кто не явится — тот верно будет изменник!
Иоанн подбросил яблоко и ловко поймал его, как скоморох.
— Не обидишься, Филипушка, что гостей твоих, как Жигимонт, переманиваю? — ядовито спросил он и катнул яблоко через стол к Филиппу.
Яблоко со стуком пробежало по доскам и упало с края стола, но Филипп поймал его в падении и осторожно положил обратно на стол.
На площадке перед Львиными воротами Опричного дворца двумя рядами лицом друг к другу выстроились конные опричники, словно почётная стража. Опричники были одеты в рясы и монашеские клобуки. За лукой седла у каждого торчал черенок метлы.
Посередине левого ряда среди опричников-монахов в мужской одежде по-мужски сидела в седле царица Мария Темрюковна.
Шестеро воевод без суеты спешились и угрюмо оглядели опричников. Пройти во дворец воеводы могли только между двумя их рядами. Царь опять что-то придумал. Ничего хорошего от выдумки царя воеводы не ждали, но не идти тоже не могли.
Первым решительно пошагал грузный Бутурлин, а за ним гибкий Шуйский, потом — Салтыков, Колычев, Нащокин и Головин.
— Храбрецы идут, Жигимонта ведут! — звонко закричала Мария Темрюковна, глядя на воевод.
Воеводы смотрели в землю.
— Изменники! — кричала Мария Темрюковна, ожидая приближения воевод. — Вы не мужчины, а зайцы! Государя своего позорите! Воин побеждает или умирает, а вы псы — хвосты поджали и спрятались!
Бутурлин поравнялся с царицей. Мария Темрюковна вытащила из-за луки седла длинную метлу и ударила Бутурлина по голове.
— В гости пришли! — глумливо крикнула царица. — Срамцы!
Опричники тоже вытаскивали мётлы.
Воеводы склонили головы, но крепились — не ускоряли шаг. Опричники хлестали их по затылкам, по плечам.
— Салтыков Петька, причешу метлой!
— И Шуйскому Ваське по роже!
— Бутурлину особо — не поймали тебя ляхи!
— И Колычеву!
— И Нащокину по щекам!
— И Головину по голове!
Метла разодрала Салтыкову скулу. Не стерпев, Салтыков схватил метлу и выдернул из рук опричника. Подняв голову, он увидел над собой Марию Темрюковну.
— Кого лаешь, государыня? — гневно прохрипел Салтыков.
Царица в бешенстве завизжала и вздыбила коня.
— Ты хоть в штанах, да ещё не государь! — в отваге отчаянья выкрикнул Салтыков.
Мария Темрюковна схватила метлу у Плещеева, своего соседа.
— Как говоришь, холоп? Как смотришь? — с силой тыча метлой в лицо Салтыкову, завопила царица. — Как смотришь на государыню?!
Лицо у Салтыкова вмиг покрылось кровью. Салтыков согнулся, закрывая ладонями глаза. Колычев бросился к Салтыкову и обнял его за плечи, прикрывая собою.
