— Лучше с псом, чем с волком… — с намёком произнёс Малюта. — А про митрополита боюсь тебе говорить.
Иоанн сел на свою скамейку и откусил баранку.
— Говори уж, чего тебе наушники нашептали, — жуя, распорядился он. — Младенцев Филипп жрёт? В жабу превращается?
— Тяжело сказать, государь, — с фальшивой скорбью вздохнул Малюта. — Измена у Филиппа. У него на подворье тайком живут воеводы, которые ляхам продались.
— Может, сам Жигимонт у него живёт? — предположил Иоанн.
Малюта не глядел царю в глаза.
— Зря шутишь, государь… Из тех опальных воевод Ванька Колычев племянник Филиппу. У Колычева друг — Петька Салтыков. Петька шурин Шуйского. И далее так же. Всех шестерых Филипп укрыл. А зачем — ты уж сам думай.
— Не может быть! — решительно отказался верить Иоанн. — Не станет митрополит врагов моих прятать!
Иоанн вскочил, поставил кружку с недопитым квасом на поставец и забегал по библиотеке. В его уме роились сразу десятки объяснений делам Филиппа. Малюта сидел без движения, глаз не поднимал.
— Это вы сами плетёте, чтобы Филиппа от меня оттеснить. — Иоанн уселся обратно на своё место.
Ведь всё так хорошо началось! Всё сложилось, как он задумал, всё ему открылось!..
— Ревнуете, черти! Он вас по рукам вяжет!
Иоанн начал быстро расставлять шахматные фигуры в начальную позицию, словно собирался играть снова. Склонившись, он задумался над доской, будто размышлял о первом ходе новой игры.
Если он — Христос, то зачем ему Филипп? Христу нужнее не апостолы… Нужнее Иуда. Но Филипп…
— Басни! — отрезал Иоанн. — Не верю!
— Не басни, государь, — очень тихо сказал Малюта и совсем понурился. — Прости. Люди видели…
Нет, Иоанн не хотел, чтобы Иудой ему стал Федя. Только не Федя!
Иоанн обеими руками вдруг сгрёб с доски шахматные фигуры и горстью швырнул их в склонённую голову Малюты. Малюта пригнулся ещё ниже, закрываясь руками.
— Уйди, сатана! — заорал Иоанн. — Нет! Не Федька! Он бармы мои надевал, да снял! Нет! Уйди! Не верю тебе!..
Малюта опрометью бросился вон из библиотеки. Иоанн швырял ему вслед оставшиеся на доске фигуры, а потом швырнул и саму доску. Партия закончилась.
Москва встречала Преображенье колокольным звоном. В чистом небе носились стрижи. Умытые ночным дождём, на церквях нежно серебрились чешуйчатые луковицы лемеховых главок.
С рассвета у ворот подворья митрополита собралась толпа нищих, калек, попрошаек, воров и прочей городской сволочи. На праздники митрополит подавал милостыню. В ногах толпы вертелись и гавкали собаки. Ждать подаяния попрошайкам пришлось долго, и терпение их истощилось. В крытые ворота застучали кулаки.
— Слуги Божьи! Подайте убогим в праздник!
— Подайте увечным!
— С утра ждём! Подайте!
По проулку, куда выходили ворота митрополита, в праздники никто не ездил и не ходил. Москва знала, какая свора здесь рыщет за поживой. Лишь запоздавший нищеброд, ухмыляясь, ковылял к толпе.
— Да кто вам подаст, теребени кабацкой? — издалека нагло закричал он. — Рылом не вышли, срамота!..
Кто-то из попрошаек повернулся на эти крики, оскорблённый.
— Подают чистым да румяным! — не унимался нищеброд, приближаясь. — А вы своё сами берите!
Нищеброд поднял ком земли и швырнул в ворота митрополита.
Толпа сообразила, к чему её подзуживают. Свирепея, замолотила в тесовые створки ворот палками. Камни полетели через высокий забор в окна митрополичьего терема.
Нищеброд и сам подобрал из канавы драный лапоть и запустил им через ограду. Нищеброд был русским царём Иоанном IV.
Любой своей мысли Иоанн отдавался до самозабвения. Если он — Исус, то явиться к митрополиту за правдой он должен как нищеброд. А если он — нищеброд, значит, должен ненавидеть сытого митрополита.
Одна створка ворот приоткрылась, и толпа попрошаек ломанулась в прозор. Но широкой грудью коня голытьбу вытолкнул назад воевода Иван Колычев. Он выезжал с плетью в руке. Ворота за его спиной тотчас закрылись.
Колычев на коне бесстрашно врезался в толпу нищих и принялся стегать плетью направо и налево.
— Распоясались, стервецы? Ну дак я вас подпояшу! — рычал он, — Получай подаяние к празднику! Получай милостыню! — Колычев выискивал самых бесстыжих. — И тебе науку впроводку! И тебе, плешивый! И тебе, ворюга!..
Нищие вопили, пригибаясь, закрывались руками от плети, уворачивались и разбегались в разные стороны, роняя и топча друг друга. Завизжала смятая ногами собака.
В неразберихе мечущейся толпы Иоанн вдруг оказался прямо перед Колычевым, который уже занёс плеть для удара.
— Да ты что, воевода?.. — обомлел Иоанн.
— И тебе, разбойник! — ответил Колычев, полосуя царя плетью.
Иоанн повалился на землю больше от потрясения, чем от плети. На Иоанна повалились другие нищеброды. Иоанн хотел подняться, но его сбивали обратно. Вор ловко сдёрнул с него шапку. Кто-то наступил Иоанну на спину, кто-то — на руку. Его пнули в висок, и в его глазах всё поплыло и перекувырнулось.
Створка ворот митрополичьего подворья снова приоткрылась, и на улицу выскочила растрёпанная Маша. Створка за ней захлопнулась.
— Дядя Иван!.. Господи!.. Люди же!.. — отчаянно кричала Маша.
Колычев вертелся на коне, расшвыривая оставшихся попрошаек. Маша увидела Иоанна, лежавшего в грязи, как ворох тряпья. Рядом, вздрагивая, лежала помятая собака. Маша бросилась к Иоанну.
Поддельный калека, отбежав от Колычева, вытащил из-под опояски нож и метнул его в воеводу. Колычев отпрянул. Маша в это время упала на колени перед Иоанном, и нож, свистнув, вонзился в ворота над её головой.
Колычев яростно хлестнул плетью теперь уже своего коня, разворачиваясь к разбойнику. Поддельный калека отшвырнул костыль и кинулся к повороту проулка. Колычев помчался вслед за ним.
Маша, не заметив ножа, перевернула Иоанна лицом вверх.
— Живой ли ты, дедушка? — с ужасом спросила она.
Иоанн что-то невнятно промычал.
— Эй, люди! — закричала Маша в закрытые ворота. — Дядя Еремей! Дядя Илидор! Тут дедушку затоптали! Помогите!..
Ворота опять приоткрылись, и на опустевшую улочку, оглядываясь, вышли два монаха.
— В дом его надо, дяденьки! — плачуще сказала им Маша.
Монахи брезгливо наклонились над Иоанном.
— Дак то ж оборванец, милая, — виновато сказал монах Еремей.
— У нас своих вшей хватает, — добавил Илидор.
— Что же вы как нехристи-то, дяденьки! — рассердилась Маша. — Какое вам спасение будет?
— «Какое спасение»! — обидевшись, передразнил Илидор. — Каких палок отец келарь надаёт!.. Без его согласия этого поганца я не приму! Бросьте его тут, сам оклемается.
Илидор повернулся и пошёл в открытые ворота.
Покачав головой, монах Еремей всё же поднял Иоанна под мышки и, кряхтя, потащил вслед за Илидором. А Маша подняла на руки поскуливающую собаку.
Иоанн очнулся, едва его поднял монах Еремей, но подавать виду, что всё понимает, Иоанн не желал. Ему ведь повезло: вон как ловко и незаметно он сумел проникнуть в дом митрополита!
Еремей опустил Иоанна на широкую лавку и, виновато бормоча молитву, куда-то ушёл. Маша положила собаку под лавку Иоанна, забросила Иоанна старым армяком и тоже выбежала.
Иоанн открыл глаза. Его принесли в горницу, где обычно останавливались странники. Сейчас горница была пуста. Только лавки, полати, скоблёные столы и большая печь. Иоанн быстро зажмурился.
Это вернулась Маша. В одной руке у неё была икона Богородицы, в другой — плошка с молоком. Маша сунула плошку под лавку к морде собаки и встала на колени перед Иоанном.
— Я пошевелю тебя немножко, дедушка, — ласково предупредила Маша, поглаживая Иоанна по лбу. — Я тебе вот тут подоткну…
Она с трудом подоткнула под плечи и под затылок Иоанна всякое тряпьё. Иоанн сквозь прищур разглядывал Машу. Он узнал её. Узнал и икону, которую подарил ей при встрече у Филиппа. Только теперь икона была облезлая и тёмная.
Маша тоже внимательно всмотрелась в Иоанна.
— Ой, дедушка… — поразилась она. — А я тебя знаю!.. Ты же царь!
Иоанн негромко застонал.
— Что же ты из дома своего царского убежал, бедненький? — шёпотом спросила Маша. — Ничего, матушка заступится за тебя — и вернёшься к себе. Матушка поможет. Ты же сам мне её образ подарил.
Маша сложила безвольные руки Иоанна у него на груди и всунула в них икону, установив её так, словно это было зеркало, в которое Иоанн смотрелся.
— Матушка государыня Богородица, помоги дедушке царю-государю, — шептала Маша, придерживая икону. — Помяли его, нету у него сил самому молиться… Я помолюсь, а ты считай, будто бы это он… И собачка пусть оживёт. Собачка добрая, никого не кусала.
