говорил с ним. Ставни на окнах были раскрыты, и Эльзе сверху было слышно, как громко и сердито звучал необычный голос свёкра. Магистр не остался на ночлег и в тот же день исчез.
В Крестовый поход Лоэнгрин не поехал.
И вот снова этот человек — в их замке. В замке её отца. На Эльзу вдруг накатило глухое, невнятное бешенство. Как смеет мерзкий колдун приезжать в её родовую цитадель?! Что ему здесь надо?! Она тут же опомнилась — ведь сама, соглашаясь стать женой Лоэнгрина, клялась ему, что не спросит до венчания, кто он и кто его отец. Тогда ей это было всё равно. Да и после венчания признание мужа её не так уж и испугало. Ну, магистр, ну тамплиеры! В семнадцать лет она о них и не слыхала почти ничего. Сомнения и страх пришли позже — когда она впервые увидала Парсифаля.
Осторожно подбирая подол платья (хотя до того спускалась по лестнице и не думала о возможности оступиться), Эльза сошла в зал. На деревянной скамье, покрытой шкурами рыси, сидели рядом Лоэнгрин и его отец. Но был в зале и третий человек. С первого взгляда незаметный, потому что он притаился (именно притаился!) в глубокой нише, позади скамьи. Там стоял стул, и этот третий сидел на нём, немного согнувшись, опираясь локтями о колени, а подбородком — на сложенные кисти рук. Сперва Эльза разглядела лишь большой чёрный берет, свисающий по обе стороны головы, да необычайно крупный, толстый крючковатый нос, сильно выступающий вперёд и блестящий, словно его специально намазали маслом. Одет человек был в широкий кафтан из дорогого зелёного сукна и длинный чёрный камзол, несмотря на летнее время, подбитый мехом.
— А вот и Эльза! — преувеличенно бодрым голосом воскликнул Лоэнгрин. Но не встал, как обычно, при появлении жены. — Доброе утро, моя милая герцогиня! Приветствуй гостей: к нам приехал мой отец и с ним — один из друзей ордена.
Как ни наивна была Эльза, она хорошо знала, что обычно говорится «брат ордена», а не «друг ордена». Значит, человек с толстым носом — не тамплиер, но имеет к ним какое-то особое отношение — ведь, не будучи посвящённым, называться «другом ордена», то есть вообще быть с ним как-то связанным, никто не имел права.
Молодая герцогиня низко поклонилась. Парсифаль остался на своём месте, лишь улыбнулся и наклонил голову. За десять лет, что она его знала, магистр ничуть не переменился — то же длинное бледное лицо, те же кустистые брови с искрами седины, те же жуткие, пронизывающие глаза, взгляд которых — острее меча.
— Здравствуй, Эльза! — произнёс Парсифаль, скользнув глазами по статной фигуре герцогини. — Ты стала ещё красивее. Хотя с чего тебе дурнеть? Насколько я знаю, у вас здесь живётся спокойно. А я приехал навестить сына.
Она даже не заметила этого оскорбительного «навестить сына» — как будто ни её, ни детей, его внуков, вообще не существовало, они были совершенно безразличны. Эльзе хотелось лишь скорее избавиться от общества свёкра, больше ни о чём она не думала.
— Ты куда-то собралась? — спросил между тем Лоэнгрин, наконец встав и подходя к жене.
Она даже вздрогнула от неожиданности:
— Но... Ты же знал... Мы... Я собиралась в храм. В Гент.
— Ах, ну да. Конечно! Там сегодня старый епископ Доминик будет служить, а потом целый час говорить, как важно помогать бедным, и как много страстей и страданий на нашей грешной земле! Поезжай, милая, поезжай.
Обычно он никогда так не отзывался о священниках, о службе и проповедях. Впрочем, он вообще не говорил на эти темы, избегая их, — словно боялся сказать что-то не то. И эти слова, произнесённые деланно-шутливым тоном, покоробили Эльзу. Впервые за десять лет супружества она испытала к нему нечто похожее на недоумённое презрение. И впервые осмелилась твёрдо возразить:
— Но ведь и ты собирался поехать со мной, милый. Я даже приказала оседлать коней для нас обоих.
Краем глаза Эльза заметила злобный взгляд Парсифаля, в этот раз устремлённый на его сына. Лоэнгрин смешался и опустил голову.
— Да, я хотел было тоже послушать. Но видишь, обстоятельства изменились. Поезжай без меня. И надеюсь, к ужину ты вернёшься.
Она почти выбежала во двор замка, не понимая, какое чувство в ней сильнее: прежний страх перед магистром или негодование из-за трусости мужа. И что же? Выходит, Парсифаль запрещает ему бывать в храме?! Но ведь тамплиеры везде заявляют, что они тоже — рыцари Креста!
— Лошади ждут, герцогиня! — доложил конюх Хельмут. — Ваши пажи уже в сёдлах. А где же герцог?
— Он не поедет! — не скрывая злости, отрезала Эльза. — Прикажи опустить мост.
— Слушаюсь. — Хельмут или не удивился, или очень хорошо скрыл своё удивление. — Деток, стало быть, вы тоже не берёте?
— Дети с кормилицей будут на службе в здешней церкви. С ними нужно тоже отправить двух-трёх пажей.
— Слушаюсь.
Старый конюх, хорошо зная привычки хозяйки, оседлал для дальней поездки её любимого коня — серого в яблоках жеребца Либена. Либену было уже двенадцать лет, но он и не думал стареть — стройный, гладкий, удивительно спокойный, и в то же время необычайно резвый, — это был лучший конь в конюшнях замка. Некогда серого годовалого жеребёнка подарили ей на шестнадцатилетие. Подарил рыцарь, который верно служил её отцу и прославил его. И которому, как все тогда поговаривали, старый Готфрид Брабантский непременно отдаст в жёны свою красавицу-дочь...
— Фридрих! — прошептала Эльза, обнимая шею ласково потянувшегося к ней коня и окуная лоб в пушистую белую гриву. — Фридрих Тельрамунд! Если бы ты сейчас был здесь! Как всё было бы просто и спокойно!
Она сама испугалась этих невольно вырвавшихся слов. Никогда ещё герцогиня так
