приношения для храмов и монастырей, никогда ни о чём не просил герцога, и если даже тот сам жертвовал на нужды церкви, то отец Доминик присылал за его даром кого-либо из монахов, сам же под любым предлогом отказывался от визитов в замок Лоэнгрина. За десять лет правления герцога эту странность замечали не раз и не два, но никто не решался прямо спросить у всеми любимого епископа, чем вызвано такое отношение.
Эльза была счастлива в замужестве. Безоблачная жизнь рядом с красивым и добрым мужем, трое детей — две дочери и сын — чего ещё может желать любая женщина, будь она хоть двадцать раз герцогская дочь? (Покойный отец Эльзы, герцог Готфрид Брабантский, мечтал сам выдать свою любимицу, единственную наследницу замуж, но нежданная болезнь и кончина помешали ему.)
Лишь немногие, с завистью взиравшие на безоблачное счастье прекрасной пары, подметили труднообъяснимую метаморфозу: до замужества красавица Эльза была хоть и надменна, однако весела — умела шутить и часто смеялась. За последние десять лет её смех слышали всего несколько раз, а шутки она, казалось, и вовсе позабыла. И больше уже не ездила на охоту, которую прежде так любила...
...В то утро герцогиня проснулась раньше обычного. Это было воскресенье, она собиралась в церковь и надеялась, что муж отправится вместе с нею. Лоэнгрин, как и подобает благородному рыцарю, иногда посещал храм, хотя в воскресные дни предпочитал часовню замка и ходил туда один — жена не решалась мешать его молитвенному уединению.
Но в минувшую субботу, услыхав, что из Антверпена приезжает сам епископ Доминик, дабы отслужить мессу в Гентском храме, Эльза настоятельно попросила мужа сопроводить её в город и пойти на службу. Втайне она всё время надеялась: странное отчуждение, которое благочестивый священник питает к герцогу Брабантскому, постепенно пройдёт, если Лоэнгрин будет появляться на церковных службах и выказывать перед епископом настоящее христианское рвение.
Белокурый рыцарь встретил просьбу жены, более похожую на требование, без особой радости. Однако уступил, как это делал обычно, если видел, что Эльзе очень чего-то хочется.
Служанки принесли своей госпоже воду для умывания и подали одежду. У себя в замке она одевалась всегда просто, но когда случалось куда-то ехать, выбирала туалет тщательно. Тем более что рождение третьего ребёнка заметно изменило её фигуру: Эльза похудела, а худоба не шла ей, и нужно было по возможности скрывать эти изменения.
На тонкую, сшитую из лучшего голландского полотна алую камизу [100] Эльза надела белое атласное платье, чуть не достающее до пола спереди, но более длинное сзади. Оно было нарядно расшито золотистым шёлком — рисунок в виде небольших роз шёл по подолу, вороту и по краям широких рукавов, из которых изящно выступали узкие рукава камизы. Поверх платья красовалась короткая, немного ниже колен котта [101] — бардовая, расшитая золотым шнуром и украшенная жемчугом. Головной убор молодой женщины был изыскан и достаточно смел: маленькая шапочка из бардового бархата оставляла открытыми виски и шею, не скрывая уложенных валиком справа и слева роскошных чёрных волос герцогини. Но сзади из-под шапочки спускался длинный шёлковый рукав, в котором, словно меч в ножнах, пряталась толстая, свисавшая едва не до пят, коса.
Посмотрев на себя в зеркало, Эльза осталась довольна. Целый год, с тех пор как родился её маленький сынишка, она чувствовала себя неважно, была бледна, словом — имела повод себе не нравиться. Но сейчас её лицо как будто вернуло былую округлость, а на щеках вновь расцвёл её знаменитый пламенный румянец. Пускай попробует Лоэнгрин заупрямиться и остаться в замке, пускай только помыслит отказать такой красивой жене!
Эльза спускалась по узкой каменной лестнице, ведущей со второго этажа угловой башни, где были устроены её покои. И тут снизу, из зала, до неё долетели голоса. Один принадлежал её мужу, второй... Она вздрогнула и остановилась. Эльза пыталась себя убедить, что ошиблась. Но нет, слух у неё хороший! С Лоэнгрином говорил его отец.
Парсифаля молодая герцогиня видела всего дважды. Первый раз даже не на своей свадьбе: магистр почему-то не приехал в Брабант, чтобы присутствовать на венчании сына. Он появился спустя почти полгода, и сразу Эльза ощутила, что нестерпимо боится этого человека. В первый момент её поразило несходство сына и отца. Трудно было вообразить, что стройный, белокурый и синеглазый Лоэнгрин родился от этого тощего, узколицего, горбоносого человека, с пронзительными чёрными глазами, от взгляда которых в первое мгновение юная Эльза едва не потеряла сознание: казалось, они сейчас пронзят её насквозь и вынут из неё душу. Потом она поняла, что боится не только взгляда Парсифаля, но и его голоса, его странной вкрадчивой улыбки, его движений, даже, казалось, его мыслей. Их молодая герцогиня не знала, но чувствовала, как они давят её, сжимают, окатывают холодом. Самый сильный ужас она испытала, представив, что он поцелует её, как и должен был любящий отец только что женившегося сына поступить в отношении своей невестки. Эльза подумала, что тогда, наверное, тотчас умрёт. Но Парисфаль лишь коснулся её лба своими холодными сухими пальцами, не благословив, а будто бы поставив печать.
Во второй раз герцогиня увидела его спустя почти восемь лет. У них с мужем уже росли две дочери, герцогство процветало, супруги жили в довольстве. Эльза знала, что время от времени (правда, нечасто) Лоэнгрин навещает отца, но он так и не говорил жене, куда именно к нему ездит. Он и вообще только после свадьбы признался Эльзе, что состоит в ордене тамплиеров, и что его отец — очень важный человек в братстве. Уже потом она от кого-то услыхала, кто такой Парсифаль и какая слава о нём идёт.
Тогда, во второй раз, магистр приехал в Брабант накануне Третьего крестового похода. Лоэнгрин (над которым окрестные рыцари потихоньку подшучивали, называя белокурой девицей, избегающей настоящих сражений) собирался отправиться в этот поход вместе с армией Фридриха Барбароссы. Не то чтобы ему этого хотелось, но насмешки стали слишком задевать благородного герцога. Особенно задевала одна: «И как же он мог победить в поединке самого рыцаря Тельрамунда, если и оружие-то в руки не берёт? Папаша наколдовал, не иначе!»
Навестив тогда сына, Парсифаль долго о чём-то
