Аннелизе Ихенхойзер - Спасенное сокровище

— Рот фронт! — кричали они.

— Рот фронт! — отвечали им горняки снизу, из переулка.

— Чертово племя! — буркнул Шульце и захлопнул окно.

— Свободу заключенным!

Громкие возгласы проникали в комнату даже сквозь закрытые окна. В дверь постучали.

— Войдите! — устало пробормотал Шульце.

Вошел Рихард Кюммель и нерешительно остановился на пороге:

— Здравствуйте.

Секретарь профсоюза недовольно поднялся с кресла, но тут же взял себя в руки и радушно улыбнулся:

— Заходите, коллега…

— Кюммель, — робко представился Рихард.

— Да заходите же, коллега Кюммель. Садитесь!

Он указал Рихарду на высокий стул с прямой спинкой, а сам развалился в кресле за письменным столом.

— Ну, что нового, мой юный коллега?

Рихард вертел в руках шапку.

— Я бы хотел выяснить один вопрос…

— Так, так, коллега…

— Кюммель, — подсказал ему Рихард.

— Пожалуйста, коллега Кюммель, говорите смело. Как секретарь профсоюза и как член окружного правления социал-демократической партии я в политике и в профсоюзных делах не новичок, говорю вам это без ложной скромности. — Шульце самодовольно улыбнулся. — Двадцать лет руководящей профсоюзной деятельности, это, дорогой мой, что-нибудь да значит. — Он погладил себя по лысому черепу.

Эта длинная речь ободрила Рихарда, и он проникся доверием к секретарю профсоюза.

— Я вот никак не разберусь кое в чем, — смущенно сказал он. — Наши горняки уверяют, что руководство профсоюза заодно с хозяевами. — Рихард проглотил слюну и, сделав над собой усилие, чуть слышно произнес: — Говорят, профсоюзные руководители обещали медным королям прекратить стачку. Говорят, что они предали нас!

Улыбка исчезла с лица Шульце. Он снял пенсне и, хотя стекла были абсолютно чистыми, принялся усердно их протирать.

— Так, так, юный коллега. Значит, вот что о нас говорят?

Рихард кивнул.

Но Шульце уже овладел собой. Он ударил кулаком по столу так, что тарелка с колбасой подпрыгнула.

— Это просто неслыханно!

Потом улыбка снова заиграла на его лице.

— Боже мой, коллега… коллега Куммер, — начал он вкрадчиво, — в конце концов профсоюзы не могут отказываться от переговоров, нужно всегда иметь запасной выход. Но мы никому ничего не обещали, даю вам слово. Вопрос по-прежнему остается открытым.

«Этого парня я во всяком случае должен успокоить», — думал Шульце.

Зазвонил телефон.

Шульце снял трубку.

— Да! — небрежно сказал он и кивнул Рихарду. — Секретарь профсоюза Шульце слушает. Что? — Он даже привстал. — Галле? Да, да, это комитет профсоюза. Алло, алло! Пожалуйста, фрейлейн, я подожду. Алло, алло! Галле, алло! — взволнованно кричал он в трубку. — Да? Коллега Грабер? Да, это я! Я! Фрейлейн, я же разговариваю. Алло, Галле! Ну, Грабер, что нового, старина? Что, что?.. Ах, вот как, ты звонишь по поводу забастовки. — В голосе его зазвучало явное разочарование. — Так вы опять совещались с предпринимателями? Ну и что?

Рихард слышал торопливый, прерывающийся голос на другом конце провода, но не мог разобрать ни слова. Он только заметил, как округлились глаза Шульце.

— Что? — прервал Шульце поток слов в телефонной трубке. — Прекратить? Профсоюз уже принял условия дирекции? Нет, нет, этого я еще не знал. Ну, если так решено в Берлине, о чем еще говорить? — Он равнодушно пожал плечами. — Мы сейчас же прекратим. Я и без того уже сыт по… — Шульце поднес руку к горлу. Но тут он вдруг вспомнил о Кюммеле и, поспешно прикрыв телефонную трубку, зашептал: — Это неслыханно! Я так возмущен! — И затем снова в трубку: — Что? Нет, нет, я слушаю. Просто у меня такой кашель, прямо задыхаюсь… Хорошо, Грабер. Будет сделано. Что? Да, да, великолепно. — Шульце повертел тарелку с куском колбасы. — Алло, фрейлейн, мы еще разговариваем. Итак, Грабер, привет всем. До свиданья, старина! — Он положил трубку и повернулся к Рихарду, который сидел совершенно подавленный. — Ну, ну, не так уж все скверно, — сказал он и, обойдя вокруг стола, доверительно похлопал Рихарда по плечу. — Вы опять будете работать. Вы ведь любите свою работу, не так ли? В конце концов не вечно же бастовать. К тому же акционерное общество Мансфельд согласно немедленно выплатить отпускные, да еще и аванс. Вам ведь нужны деньги, не так ли?

— Деньги нужны, — глухо отозвался Рихард, — но не такой ценой…

Шульце не дал ему договорить. Он шагал взад и вперед по комнате, заложив руки за спину и подняв глаза к потолку.

— Поверьте мне, коллега… коллега…

«К черту, не стану я больше повторять ему свое имя», — решил Рихард.

Выждав немного, секретарь профсоюза продолжал:

— Как я уже сказал, в профсоюзных делах я не новичок. Забастовка проведена очень удачно, очень смело. Но ведь стену головой не прошибешь. Теперь наступит спокойное время. Да, да, спокойное время, мой юный коллега… — Но не успел он закончить фразу, как с улицы донеслись пронзительные свистки, цокот копыт, крики.

Рихард побледнел. Он бросился к окну и распахнул его. Шульце осторожно выглянул из-за его спины.

С обоих концов в переулок стекались конные и пешие отряды полицейских. Стальные шлемы и винтовки сверкали на солнце.

— Наши окружены со всех сторон, — в смятении пробормотал Рихард.

Конные полицейские уже врезались в толпу. Какой-то молодой парень лежал на мостовой, ноги его были босы, деревянные башмаки скатились в водосточную канаву.

— Освободите наших товарищей! — раздался из толпы громкий возглас, в котором звучала железная воля и неустрашимость.

У Рихарда болезненно сжалось сердце: он увидел, как полицейский бил женщину. Он видел ее искаженное лицо, широко раскрытые глаза, видел, как, резко повернув голову, женщина вонзила зубы в руку полицейского и тот, вскрикнув, отпустил ее. Рядом другая женщина, раскинув руки, защищала от ударов мужа, которого полицейские старались свалить с ног дубинками. Они ударили эту маленькую щуплую женщину по голове, и она упала. Муж, опустившись на колени, пытался, в свою очередь, заслонить ее от копыт лошадей, но полицейские оттащили его прочь. По всему переулку полиция хватала рабочих.

Ножом резанул Рихарда крик ребенка. «Я же знаю этого кудрявого, — подумал он. — Как он сюда попал?»

Мальчик, пошатнувшись от удара, упал на мостовую, прямо под копыта лошадей.

— Негодяи, они затопчут его! — вскрикнул Рихард.

Но в эту минуту чьи-то сильные руки подхватили мальчика. Отто Брозовский! Рихард облегченно вздохнул.

Рабочие отбивались кулаками. Внезапно кто-то запел. Сначала песню подхватило лишь несколько голосов, потом она стала расти, шириться, звучала все смелее, увереннее заглушая цокот копыт и свистки полицейских, удары дубинок, крики детей и женщин.

У Рихарда на глаза навернулись слезы. «Они безоружны, но борются с полицией потому, что верят в победу, — думал он. — Если бы они знали, что их уже предали! Какая подлость!» Он круто повернулся и взглянул на бледное, но бесстрастное лицо Шульце.

Тот отступил на шаг.

— Что… что вы хотите, коллега… Куммер? Я же бессилен им помочь, честное слово. Я не ожидал этого…

Он боялся, что Рихард ударит его, но тот лишь сказал:

— Я иду к ним! — и направился к двери.

В это время в переулке прогремел выстрел.

— Закрыть окна! — закричали полицейские с улицы.

Шульце оттолкнул Рихарда и поспешно захлопнул окно. У него дрожали руки. Внизу раздавались выстрелы. Люди в панике бежали мимо полицейских, мимо ставших на дыбы лошадей. Не прошло и трех минут, как переулок опустел.

Но на земле, прямо под окнами тюрьмы, остался лежать человек. Это был забойщик Густав Леман, отец шестерых детей.

Снова на мансфельдской земле пролилась кровь рабочих, как лилась она и в 1921 и в 1909 годах, как лилась она еще в мятежные времена Томаса Мюнцера.[11]

Снова кружились колеса подъемника, снова спускались горняки в шахту. Но в дни получки они со страхом подходили к кассе: только бы в конверте не лежала записка!

Да что пользы надеяться! То один, то другой рабочий вынимал из конверта зловещий листок, означавший, что он уволен.

И с каждой неделей таких листков становилось все больше. Потеряли работу и Геллер, и старый Энгельбрехт, и однорукий Ленерт, и Вальтер Гирт.

Все короче становилась очередь горняков на приемной площадке перед спуском в шахту, и все длиннее очередь перед биржей труда. Медные короли мечтали о войне и финансировали нацистскую партию, эту шайку убийц, готовившихся потопить мир в крови.

Однажды вечером Отто Брозовский и Вальтер Гирт возвращались с собрания домой. Холодный, осенний дождь хлестал по крышам и мостовым Гербштедта. Подняв воротники и засунув руки в карманы, они шагали навстречу ветру.