— Всегда готова услужить, мессир! — поклонилась она.
На каменной тумбе у ворот Деруиков сидели в ожидании загостившегося клиента девки. Завидев Росвена, они, словно собачонки по свистку хозяина, вскочили и — с такой же щенячьей радостью, хлопая в ладоши и повизгивая, — бросились к нему. Фрида, которая наблюдала эту сцену с порога, облила их ледяным презрением.
Что касается детей Корнелиса Деруика, им теперь было не до гостя, и они даже не поглядели вслед уходящему моряку. Виллем первым схватил письмо, Яспер его распечатал, Харриет осторожно развернула слипшийся от воды лист, и, наконец, Петра стала разбирать бледные, почти совсем размытые строки:
«Писано на борту „Свирепого“, идущего к берегам Бразилии, 25 июня 1635 года.
Милые мои дети,
Сожалею, что приходится писать вам при таких обстоятельствах и будучи еще вдали от берегов Америки — из такого места, которое даже ни на одной карте не помечено. И отправлено это письмо будет не из Пернамбуко. Увы! Морское приключение, о котором вам расскажет в подробностях мой гонец, приостановило наше начавшееся так благополучно плавание.
Не тревожьтесь обо мне: из пекла я вышел без малейшего для себя ущерба, если не считать выброшенного за борт сундука, а вместе с ним утонули моя лучшая одежда и подарки, которые я вез господину Нассау, губернатору наших владений в Бразилии. Бой с пиратами был жаркий, многие пали, из команды почти никого не осталось, и пассажирам, независимо от их звания и возраста, пришлось взяться за работу, порой нелегкую: когда задул сильный ветер, я и сам помогал ставить парус.
И все же я не жалуюсь. Иным кажется, будто Господь позабыл наше судно, и они, желая привлечь к себе внимание Небес, то и дело стреляют в воздух из аркебуз. Как это глупо! У наших несчастий есть тайный смысл, который когда-нибудь нам откроется, и тогда мы поймем, что Бог не без причины пробудил в нас стремление пересечь океан и не напрасно напустил на нас банду кровожадных разбойников.
Молитесь за вашего плывущего в Америку отца, как я каждый день молюсь о спасении и сохранении нашей семьи. Знайте, что мысли мои всегда с вами и что мне не терпится прижать вас к сердцу.
Любящий вас отец, Корнелис ван Деруик»
— Прекрасное письмо! — Виллем взял бумажный листок с расплывшимися буквами из рук Петры, чтобы перечитать про себя, молча. Затем примеру брата последовал Яспер, одолжив у того очки: оба мальчика с детства страдали легкой близорукостью, и очки у них были одни на двоих. После письмо перешло к младшей сестре, и Харриет тут же воспользовалась своим умением обращаться с засушенными цветами для того, чтобы привести бумагу в более пристойный вид: Фрида принесла немного песка, девушка присыпала им письмо, а потом, когда бумага стала сухой, а песок влажным — стряхнула его.
— Ну и что будем делать? — спросил Яспер, собирая песок со стола. — Тут же нет никаких… указаний!
Старший брат отряхнул рукава, с них тоже упало несколько песчинок.
— А что, по-твоему, тут могло быть такого, чего отец не сказал нам раньше?
— И пакет такой тонкий… — попробовал выразиться яснее младший.
Только в этот момент и скорее по уклончивости ответа и почти стыдливой интонации, чем из слов, сказанных братом, Виллем догадался, чем тот недоволен: дело было не в толщине письма, но в малой его ценности — денег-то, обещанных Корнелисом, в нем не оказалось!
— Отец едва вырвался из лап пиратов, а ты обвиняешь его в том, что денег не прислал! Какой же ты сын после этого?
Поняв, что позиция у него шаткая, Яспер отступил, и Виллем, отослав Фриду, которая всегда держала ухо востро, особенно — если дело ее не касалось, сразу же пошел в атаку.
— Вот Яспер тут горюет, что отец не прислал денег, — а ведь на нас только что свалилось целое состояние! Петра ждет не дождется жениха — но стоит наметиться прекрасной партии, воротит нос. А Харриет вообще только о том и думает, как бы украсить цветами наш дом — вот этот самый дом, у которого рушатся трубы и трескаются кирпичи. В вашем возрасте, молодые люди, неплохо бы иметь побольше того, что во Франции называют jugeotel.[32]
Иностранное слово, внезапно завершившее голландскую речь, задело младших детей Корнелиса сильнее, чем брошенные в их адрес обвинения. Им почудилось, будто голосом старшего брата заговорила сейчас та самая тень французского предка, которая мерещилась им порой в прямой, негнущейся фигуре отца, и ими овладела чуть ли не опасливая почтительность.
Виллем не преминул воспользоваться и этим:
— Мне кажется, отец слишком вас избаловал. Раньше этот благородный человек удовлетворял все ваши нужды, и от тех времен у вас осталась досадная привычка чуть что тянуться к отцовскому карману. Ну что ж! Поскольку он сделал меня рупором своей воли и мне одному поручил спасать семью, я обещаю навести в ней порядок и распределить обязанности… Я позабочусь о том, чтобы Петра еще до Рождества вышла замуж, а Яспер оставил не приносящую никакого дохода торговлю сукном, занявшись куда более выгодными тюльпанами. Что же касается Харриет — я требую, чтобы она оторвалась наконец от книг, в которые погрузилась с головой. Одно дело — чему-то выучиться, другое — стать не в меру ученой, способной лишь отпугнуть мужчину и остудить любого претендента на ее руку. Наша с вами сестра явно заучилась, самое время найти для нее занятие, более соответствующее ее возрасту и…
— …ее юбкам? — показав брату язык, закончила за него фразу Харриет.
— …ее положению в обществе, наглая девчонка!
От удара кулаком по столу с грохотом подпрыгнули пять стаканов, а лежавшее там же письмо Корнелиса, словно ветром подхваченное, устремилось в камин. Хорошо, что подоспела Фрида и в последнюю секунду спасла его из огня.
— Скажи, это тысяча гульденов сделала тебя таким спесивым, а, Виллем?
Яспер инстинктивно отодвинулся от Харриет, думая, что брат сейчас влепит ей пощечину, но услышал правдивое признание:
— А почему бы и нет? Зачем скрывать: эта кучка денег приятно оттягивает мне карман, и я, подобно кораблю, корпус которого обшили свинцом, обрел уверенность и не боюсь непогоды. Сейчас у меня есть тысяча флоринов, но завтра — как знать? — их будет, возможно, десять или сто тысяч, и соседи проникнутся ко мне таким почтением, что любой сдернет шляпу, едва завидев меня издали! «Посмотрите-ка на этого блондина в карете шестеркой! — скажут они. — Важный какой, да? И ведь совсем еще недавно он проходил мимо наших ворот, а мы его и не замечали!» Их дочери станут печь для меня вкусное печенье, а я, делая вид, что пресыщен и слегка утомлен, буду молча лакомиться им и выбирать из девушек ту, которая прелестнее всех и больше других заслуживает моей любви…
Старший брат вслух мечтал, поправляя воображаемые локоны, младший не сводил с него озадаченного взгляда, а девушки исподтишка посмеивались над внезапно разнежившимся братом.
— Виллем, выслушай меня, пожалуйста! — проговорил, наконец, Яспер, стирая со стола большим пальцем отпечаток мокрого стакана. — Никто и не сомневается в том, что в делах подобного рода следует руководствоваться только разумом! И мы, голландцы, наделены могучим здравым смыслом — добродетелью, куда более необходимой торговцам, чем красноречие или умение сплутовать. Пока француз чешет языком, а итальянец попусту кипятится, голландец смотрит в оба и трезво взвешивает все за и против.
— Тебя послушать — ну чисто Элиазар! — проворчал старший брат. — Вы бы отлично спелись, оба большие мастера нагонять тоску! Странно, что вы еще не подружились…
Но Яспер не давал сбить себя нападками. Если он начинал рассуждать, собственные доводы защищали его лучше крепостных стен, и вытащить его наружу не удавалось никакими силами.
— А по-моему, Виллем, это у тебя ум затуманен, и это ты уже не способен о чем-либо судить здраво. Вот ты предлагаешь продать лавку, а ведь она всегда была и спасением для нашей семьи, и ее гордостью — не слишком ли торопишься?
— Нет, братец, это попросту решительные действия, которым научил меня ректор. Он объяснил, что в коммерции все как на войне, то есть победа чаще достается атакующему. Вы, ты и отец, пытаетесь укрыться за щитом, а я предпочитаю шпагу. Обнажив ее, я бросаюсь на врага и не страшусь никаких ударов, разве что смертельного.
— Но ведь перед тем как продавать лавку, надо посоветоваться с отцом и собрать всех заинтересованных родственников, — напомнил Яспер, не переставая, словно циркулем, измерять пальцами столешницу.
— Увы! На это у нас нет времени, — ответил Виллем, — ведь каждая падающая в часах песчинка будет потеряна дня тюльпанов! Ну, доверьтесь мне! До этого дня мои планы и впрямь ни на чем не основывались, но теперь все иначе! Теперь мы богаты, и это богатство, как ветер, наполняющий паруса корабля, придаст нам сил, и мы понесемся вперед. Смелее, братец, смелее, сестрицы! Мы сдержим обещание, данное Корнелису!
