Король всегда любил самые незамысловатые доспехи, не имея склонности к их украшению, и сейчас ничем не отличался от простого рыцаря. Это его и спасло, сарацины не знали, что перед ними король, думая, что сражаются с рядовым воином. Перспектива завалить христианского короля обеспечила бы Людовику куда большее численное преимущество врагов. А сейчас магистру и его рыцарям стоило прикончить несколько сарацин, как остальные тут же разбежались, не усматривая надобности отдавать жизни в рядовой, как они полагали, схватке.
Людовик был ужасен и великолепен. С ног до головы забрызганный кровью, он стоял, широко расставив ноги и опустив свой огромный меч, который по-прежнему держал двумя руками. Тяжелое дыхание делало его улыбку не столько радостной, сколько виноватой.
— Вы, как всегда, вовремя, мессир Эврар, — сказал король, как будто битва была уже закончена и больше никаких проблем не оставалось.
Де Бар не пытался определить, что преобладает в словах предводителя крестового похода: горькая ирония или детская наивность. Он очень тихо и по деловому отрезал:
— Нам надо прорываться в долину, ваше величество. Добрую половину войска ещё возможно спасти. А если мы завязнем здесь в мелких стычках, с перевала ни один рыцарь не уйдёт живым.
— Командуйте, мессир. Теперь всё войско видит, кто у нас главный.
— Войско любит своего короля и будет сражаться там, где король. Командовать можете только вы, ваше величество. Сарацины сейчас явно не пытаются преградить нам дорогу вниз, у нас есть достаточный кулак, чтобы пробиться и вытянуть оставшихся за собой.
Не желая больше тратить времени на уговоры, Эврар, что есть мочи, крикнул:
— С нами король! С нами великий король Людовик! Вперёд, за королём! Так хочет Бог!
Сотни глоток сразу же подхватили:
— За королём! Так хочет Бог!
Железный рыцарский кулак, всё сметая на своём пути и больше не отвлекаясь на мелкие стычки, устремился вперёд. К ним присоединялись всё новые и новые рыцари, сержанты, туркополы. Никто не хотел отставать, организованный прорыв уже казался всем победоносным наступлением. Да и куда им всем было еще хлынуть, как не вперёд — тамплиеры жёстко державшие фланги, к величайшей досаде разгорячённых рыцарей успешно лишали их возможности преследовать охотно разбегавшихся во все стороны сарацин. Магистр скомандовал своим адъютантам, чтобы скакали на фланги и передали приказ: «Держать фланги по-прежнему. Когда уходящее войско освободит пространство позади себя — смыкаться и прикрывать отступление».
Постепенно всё войско вновь стало единой монолитной лавой. Впереди — король, магистр и шеренги белых тамплиерских плащей, позади так же белые плащи. Сарацины уже почти не пытались жалить их в спину, быстро усвоив, что эти невиданные войны никак не реагируют на провокационные наскоки. Теперь уже для сарацинов пришло время погрузиться в парализующую растерянность. Оказавшись в привычной для себя атмосфере хаоса и буквально распылив по перевалу войско франков, многократно использовав любимую тактику ложных отступлений, они уже чувствовали себя хозяевами положения. То, что войско противника вновь обрело единство и монолитность, выглядело для них не просто неожиданностью, а настоящим чудом. Воины в белых плащах начали казаться им ангелами смерти, не только не знающими страха, но и не ведающими страстей — ведь при всей своей ярости, они не давали себя увлечь обманными манёврами и никогда не ломали строй.
Бывший на поле боя арабский летописец, до той поры с наслаждением живописавший победы воинов ислама, теперь бормотал себе под нос: «Проклятые белые всадники… Если бы не эти раскалённые угли франков… Нет, это не угли… Раскалённые льдины. Страшная лава раскалённого льда!». Арабу очень повезло, что никто из воинов — тюрков не услышал его бормотания: «Велик и славен христианский Бог!».
* * *
Войско франков теперь уже спокойным походным маршем спускалось в долину. Король так много всего хотел сказать магистру, но де Бар, казалось, опять погрузился в своё привычное полусонное состояние и присутствие рядом с ним «великого короля», как и до боя, его ни сколько не интересовало.
— Мессир Эврар, вы вечно как будто спите, если, конечно, не сражаетесь.
— Я пытаюсь молиться, ваше величество. И как всегда, у меня ничего не получается.
— Как это молитва может не получаться? Разве это трудно — прочитать «Патер ностер» десять раз?
— Очень трудно, если пытаться не разу не отвлечься на мирские суетные помыслы. Молитва — искусство искусств. Нет ничего труднее.
— А мне показалось, что нет ничего труднее, чем бой в горах. Вот уж где требуется искусство, и вы им в совершенстве владеете, Эврар.
— Чтобы забивать быков на бойне тоже нужны немалые навыки, но не дерзнул бы назвать это искусством. Бой без молитвы — та же бойня.
— Так вы что же, и во время боя молились?
— Пытался. Но получалось, как всегда, плохо.
Король решил выбраться из этого непонятного разговора. Слушая магистровы рассуждения про молитву, он чувствовал себя ещё более неуютно, чем на горной дороге, и повернул в привычную плоскость:
— Сегодня, Эврар, вы себя показали, как отменный полководец. Мы вырвались только благодаря вашим командам и благодаря вашим тамплиерам, вокруг которых сплотились все мои рыцари. Вы вправе требовать себе любой награды.
— Какой награды может пожелать для себя нищий монах, которому вообще нельзя иметь имущества?
— Вы прежде всего рыцарь!
— Я прежде всего монах!
— Тогда вы должны стать верховным предводителем ваших рыцарей-монахов — великим магистром. Почему вы до сих пор остаётесь главным только над французскими тамплиерами?
— Если вы, ваше величество, желаете мне добра, помогите избежать непосильной для меня ноши великого магистра.
— По сему не быть! Моя воля — воля короля!
— Осмелюсь напомнить, ваше величество, что не принадлежу к числу королевских вассалов. Тамплиеры подчиняются только римскому первосвященнику.
— Со мной ещё никто не решался так разговаривать. Такое может позволить себе только тамплиер. Знаете, Эврар, я уже подумываю, а не вступить ли мне в ваш Орден? Примете?
— Иметь в своих рядах такого рыцаря, как вы, ваше величество, было бы большой честью для тамплиеров. Но вы не монах. Вы женаты.
— А что если я разведусь с Алиенорой?
— Тогда Францию ждут неисчислимые бедствия. В чьи руки попадёт её приданное — герцогство Аквитанское?
— Да вы политик, а не молитвенник.
— Боюсь, что вы правы. Орден тамплиеров — по уши в политике. А жаль.
Войско, которое они тем временем увидели перед собой, было на сей раз действительно их авангардом, о чём возвестили радостные крики: «Да здравствует король!». На встречу им скакали Алиенора и Жоффруа де Ранкон. Алиенора казалась самой счастливой женщиной на свете, жизнерадостно приветствуя своего венценосного супруга:
— Как мы рады, что вы, наконец, в безопасности, ваше величество! Господь не покидает наше крестное воинство!
Казалось, что сладостно журчащая речь беспечной Алиеноры попросту разбилась о королевские доспехи, не достигнув сердца, но это было не так. Голос по-прежнему любимой жены как стрела вонзился в сердце Людовика. Ему потребовалось всё его мужество, чтобы этого ранения никто не заметил, чтобы все подумали, что он вообще не обратил внимания на жену. Не сказав ей ни слова, со стрелою в сердце, Людовик сразу обратился к де Ранкону:
— Мессир, вы ослушались моего приказа, по вашей вине погибли сотни рыцарей.
— Ваш недостойный слуга заслужил казнь, — голос Жоффруа, казалось, был голосом мертвеца, как будто сама преисподняя изрыгнула эти безжизненные слова.
Король подумал: «Как это ничтожество не похоже на Эврара! Алиеноре вряд ли пришлось слишком усердствовать, чтобы его зацепить. И сейчас он воображает себя рыцарем, готовым умереть ради прекрасной дамы. Ничтожество».
Король и впрямь уже был готов отдать приказ обезглавить де Ранкона, когда услышал у себя над ухом тихий, бесстрастный, но удивительно проникновенный голос Эврара: «Пощадите его, ваше величество». Король сразу же понял: верный Эврар бережёт честь монарха. Людовик никогда потом не смог бы доказать, что поступил так не из ревности. Только Эврар ему друг. Не вассал и не слуга. Друг. Бешенство отхлынуло от монаршего сердца удивительно быстро. Невольно подражая бесстрастной интонации магистра, Людовик сказал:
— Мессир Жоффруа, с этого момента и до окончания похода я запрещаю вам иметь под своим началом хотя бы одного рыцаря. Прочь с моих глаз. Мессир Эврар, ваши тамплиеры понесли большие потери?
— От боевого монастыря, то есть от трёхсот рыцарей, осталось чуть больше сотни копий.
