Им подали устриц, затем вино. Любовь отнюдь не лишала Леа аппетита, и она жадно набросилась на устриц. Забыв о еде, Лоран замолчал и растроганно наблюдал за ней.
— Ты был прав. Они очень вкусны. А ты не ешь?
— Я не голоден. Хочешь еще?
— А можно? — с жадностью, вызвавшей улыбку на хмуром лице Лорана, спросила Леа.
— Что же ты хотел мне сообщить?
— Сегодня вечером я уезжаю.
— Сегодня вечером!..
— В полночь. Мне надлежит вернуться в полк, он в Арденнах.
Леа отодвинула блюдо с устрицами. В ее глазах вспыхнуло волнение.
— Ожидается немецкое наступление.
— Войска его остановят.
— Как бы мне хотелось обладать твоей уверенностью!
— Ты говоришь, как Франсуа Тавернье.
— Вероятно, Тавернье лучше, чем кто бы то ни было, информирован о ситуации. К сожалению, штаб генерала Гамелена к нему не прислушивается.
— Меня это не удивляет. Разве можно ему доверять? Что еще хотел ты мне сказать?
Не глядя на нее, Лоран бросил:
— Камилла ждет ребенка.
От этого удара Леа закрыла глаза. Она ухватилась за край стола. В отчаянии от вызванной им боли, Лоран, встревоженный ее бледностью, положил на ее ледяную ладонь судорожно сжатую руку.
— Леа, посмотри на меня.
Никогда ему не забыть этого взгляда раненого зверя. Ее немое страдание было свыше того, что он мог перенести. А одинокая слеза, сбегающая по нежной щеке, исчезнувшая было в уголке рта, но снова возникшая и стекающая вниз по подбородку к шее, оставляющая влажный след!
— Любовь моя, не плачь. Мне хотелось тебе сказать, что и я тебя люблю.
Что он произнес? Что любит ее? Но это значит, что ничего еще не потеряно! Зачем же она плачет? Камилла ждет ребенка. Ну и великолепно. На долгие месяцы это сделает ее страшной, в то время как она… Сейчас не время портить себе лицо слезами. Он любит ее, он только что сам в этом признался. Жизнь чудесна!
Без всякого перехода она вдруг рассмеялась, вытирая глаза салфеткой.
— Если ты меня любишь, остальное неважно. Мне совершенно все равно, ждет Камилла ребенка или нет. Я хочу тебя одного.
С усталой улыбкой посмотрел он на нее, затрудняясь дать ей понять, что, по его убеждению, у их любви нет будущего. А теперь он еще и был сердит на себя за то, что считал предательством по отношению к своей жене.
— Повтори, что ты меня любишь.
— Люблю я тебя или нет, это ничего не меняет в наших отношениях. Камилла — моя жена.
— Меня это не интересует. Единственное, что я знаю: ты меня любишь, а я люблю тебя. Ты женат, ну и что? Неужели это нам помешает заняться любовью?
Какой она была желанной, произнося слова, смысла которых, наверное, не понимала. Но следующая фраза Леа доказала ему, что невинен-то был он.
— Мы могли бы пойти в гостиницу. Их множество на Монпарнасе.
Не веря своим ушам, он покраснел, и прошло какое-то время, прежде чем он смог ответить.
— Об этом не может быть и речи.
Глаза Леа округлились.
— Но почему? Ведь я же сама тебе предлагаю?
— Хочу забыть то, что слышал.
— Сам не знаешь, чего же ты хочешь. Желаешь меня и не осмеливаешься себе в этом признаться. Ты жалок.
Подавленный Лоран с грустью на нее посмотрел.
Перед ними остывала рыба, к которой никто из них не притронулся.
— Мадемуазель, вам не понравилось? Не хотите ли что-то другое?
— Нет, все было очень хорошо. Дайте мне счет.
— Хорошо, месье.
— Налей мне выпить.
Сдерживая напряжение, переполненная глубоким отчаянием, Леа не спеша выпила.
— О чем ты хотел меня попросить?
— К чему говорить об этом? Ты все равно не согласишься.
— Позволь мне судить самой. Так о чем речь?
Лоран со вздохом ответил:
— Я бы хотел, чтобы ты приглядела за Камиллой. Доктор опасается тяжелого течения беременности и настаивает на том, чтобы она до родов соблюдала постельный режим.
— Как это мило вспомнить обо мне! — с иронией произнесла Леа. — Неужели нет никого, кто мог бы о ней позаботиться?
— Нет. У нее был брат, но теперь остались только отец да я.
— Почему бы не отправить ее в Белые Скалы?
— Врач боится дорожных осложнений.
— А ты сам не боишься оставлять твою драгоценную беременную женушку на руках ее соперницы, уж не говоря о немцах, которые, если верить тебе и твоему дружку Тавернье, очень скоро будут в Париже?
Лоран закрыл лицо руками. Этот жест отчаяния взволновал Леа, но она не смогла сдержать улыбки, видя, как держит себя ее возлюбленный.
— Ну, хорошо. Я позабочусь о твоей семье.
Лоран недоверчиво поднял на нее глаза, в которых стояли слезы.
— Так ты согласна?
— Я же говорю тебе. Но не думай так дешево от меня отделаться. Я тебя люблю и сделаю все, чтобы ты забыл Камиллу.
И через восемь дней после отъезда Лорана Леа все еще не могла понять, какому порыву поддалась. Когда, уступая настойчивым приглашениям, она, наконец решилась, оказанный ей Камиллой сердечный прием был просто невыносим.
Камилла лежала в постели в своей комнате. При появлении Леа хотела подняться, но ее остановило головокружение. Она протянула к гостье свои похудевшие руки.
— Дорогая, я счастлива тебя видеть.
Леа присела на краешек кровати и, несмотря на отвращение, не могла не ответить на поцелуй. Со злобным удовлетворением заметила она, как скверно выглядит молодая женщина, какие круги у нее под глазами.
— Лоран рассказал тебе о ребенке? — покраснев, спросила она, сжимая в горячих ладонях нехотя оставленную ей руку.
Леа молча кивнула.
— Он сказал, что ты согласилась присмотреть за мной. Как мне тебя благодарить? Ты так добра. После отъезда Лорана я чувствую себя совершенно одинокой. Если перестаю о нем думать, то сразу же вспоминаю бедного, так глупо погибшего брата. Трепещу за ребенка, которого ношу… Мне в этом стыдно признаться, но тебе-то я все могу сказать, не так ли? Я боюсь, ужасно боюсь боли и боюсь умереть.
— Не будь дурой. Никто не умирает, производя на свет ребенка.
— То же самое мне говорит и врач, но я чувствую себя такой слабой. Ты пышешь здоровьем и силой… Тебе меня не понять.
— От стенаний тебе лучше не станет, — в раздражении остановила ее Леа.
— Ты права, извини.
— Есть известия от Лорана?
— Да, у него все хорошо. На фронте тихо. Он не знает, чем занять своих людей, которые скучают и убивают время за картами и вином. Единственная его радость — это лошади, к которым он снова вернулся. В последнем письме он подробно описал Дикарку, Мальчугана, Спешитихо и Таинственного.
В дверь постучали — горничная сообщила о приходе врача. Леа воспользовалась его появлением, чтобы распрощаться, пообещав вернуться завтра.
На следующий день Леа, верная данному обещанию, снова отправилась повидать Камиллу. Погода стояла замечательная. На тротуарах, на террасах кафе Сен-Жерменского предместья было людно, словно все парижане вышли на прогулку. На углу улицы Бак и Сен-Жерменского бульвара образовалась огромная пробка. Скорее от веселья и желания пошуметь, чем от нетерпения клаксоны автомашин гудели не переставая. Если бы не довольно большое количество солдат и офицеров, никто бы не подумал, что страна воюет.
Проходя мимо книжного магазина «Галлимар» на бульваре Распай, Леа решила туда заглянуть, чтобы купить Камилле книгу. Совершенно не представляя литературных вкусов приятельницы, она в растерянности остановилась перед рядами выставленных книг.
— Не могу ли я вам помочь, мадемуазель?
Обратившийся к ней мужчина был одет в элегантный серый костюм, высок ростом, с круглым, чуть полноватым лицом, с ярко-синими глазами под густыми длинными ресницами, придававшими его взгляду нечто женственное. У него был сочный, хорошо очерченный рот. Машинально мужчина поправил желтую в зеленый горошек бабочку. Приняв его за книготорговца, Леа ответила:
— Благодарю за предложение. Для больной подруги ищу нечто такое, что может ее развлечь. Но не знаю, что ей нравится.
— Возьмите для нее вот эту книгу. Она наверняка ей понравится.
— «Школа покойников»… Луи-Фердинан Селин… Вы думаете? Выглядит она несколько зловеще.
— Очевидно, — заметил мужчина, с трудом сдерживая насмешливую улыбку. — Селин — самый подходящий автор для человека в подавленном настроении. Читать его легко, стиль неподражаем, а рассуждения, одновременно комичные и возвышенные, ставят его в первый ряд писателей нашего времени.
— Благодарю вас, месье. Беру эту книгу. Сколько я вам должна?
— Не знаю. Кассирша вам скажет. Извините меня, мне пора идти.
Взяв со стола серую фетровую шляпу, он, уходя, поклонился Леа.
— Вы берете эту книгу, мадемуазель? — спросила продавщица.
— Да, мне ее порекомендовал только что вышедший господин. Она хорошая?
