— Тетушка, вы не одолжите мне свою чернобурку?
— Конечно, дорогая моя. Эстелла принесет ее к тебе в комнату.
Звонок в дверь заставил ее вздрогнуть, когда она уже заканчивала одеваться. «Приехал», — подумала она. В высоком зеркале перед ней предстало отражение, которому она с удовольствием улыбнулась. Тавернье оказался прав: платье ей шло, подчеркивая фигуру. Тем не менее, ее раздражало, что пришлось уступить высказанной в записке просьбе: «Наденьте прежнее платье, вы так в нем красивы!» В любом случае у нее не было выбора, это было ее единственное длинное платье.
Чтобы скрыть от теток голые плечи, она, прежде чем выйти из комнаты, накинула чернобурку. Сестры громко смеялись шуткам облокотившегося на камин Франсуа Тавернье, когда она присоединилась к ним в малой гостиной.
— Добрый вечер, Леа. Давайте поторопимся. Будет неудобно, если мы приедем позже президента.
— Действительно, поспешите, — сказала Альбертина, на которую упоминание о президенте произвело впечатление.
Франсуа Тавернье распахнул дверцу стоявшего у самого подъезда великолепного красно-черного «бугатти». Чертовски приятен был аромат кожи в роскошном автомобиле. Машина сорвалась с места с глухим ревом.
— Что за прекрасная машина!
— Был уверен, что она вам понравится. Таких чистокровных скакунов скоро перестанут изготовлять, так что пользуйтесь.
— И почему же? Ведь все больше людей будет ездить в автомобилях.
— Вы правы. Но в этих моделях выражен определенный стиль жизни, который исчезнет в этой войне…
— Только ни слова о войне. Иначе я сразу же выхожу.
— Извините меня, — он схватил ее руку и поднес к губам.
— Куда вы меня поведете?
— Не тревожьтесь. На благотворительный концерт, о котором я говорил вашим тетушкам, не поведу. Но будьте уверены, завтра вы сможете прочесть в «Тан» и «Фигаро», что «советник при министре внутренних дел месье Франсуа Тавернье присутствовал на благотворительном концерте в Опере в обществе восхитительной и элегантной мадемуазель Леа Дельмас».
— Как же так?
— У меня есть знакомые в этих газетах, и они согласились оказать мне маленькую услугу. Что вы скажете относительно того, чтобы выпить в баре ресторана «Куполь», бармен там готовит прекрасные коктейли, а затем послушать Жозефину Бекер и Мориса Шевалье в «Парижском казино»?
Леа нашла Жозефину Бекер великолепной, но Морис Шевалье ей не понравился.
— Вы не правы, — сказал ей Франсуа Тавернье, — именно он олицетворяет сегодня дух Франции.
— Значит, мне не нравится этот дух, состоящий из беззастенчивости, самодовольства, снисходительности к собственным порокам и врожденной пошлости.
— Какая вы все-таки странная девушка! И кокетливая, и глубокая! Какой женщиной вы будете? Мне бы хотелось посмотреть на вас уже взрослую.
В просторном вестибюле «Парижского казино» толпа сгрудилась у дверей, видимо, обсуждая понравившийся спектакль.
— А я проголодалась, — сказала Леа, беря под руку своего спутника.
— Сейчас поедем. Я хотел свозить вас в «Монсеньор», но там даже для меня не нашлось свободного столика. Заказал столик в «Шехерезаде», где выступает Лео Мержан. Тамошний русский оркестр — один из лучших в Париже. Думаю, вам он понравится.
То ли водка, то ли черная икра, то ли шампанское и скрипки, но Леа почувствовала, что ее охватила и понесла радость жизни, от которой ей захотелось громко смеяться и опустить голову на плечо Тавернье. А тому было забавно наблюдать, как молодая женщина расцветает от удовольствия. Она попросила оркестр сыграть медленный вальс и без церемоний пригласила своего спутника. Была она такой гибкой, двигалась с таким чувственным изяществом, что вскоре весь зал смотрел на медленно скользящую пару.
Франсуа Тавернье чувствовал, как трепещет она в его объятиях. Он прижал ее крепче, и вскоре они двигались по танцевальной площадке как, казалось, единое существо.
И после того, как музыка стихла, они продолжали вальсировать. Потребовались смех и аплодисменты зала, чтобы они «спустились на землю».
Не обращая внимания на посетителей, Франсуа Тавернье не отпускал Леа от себя.
— Вы прекрасно танцуете, — убежденно заметила она.
— Вы тоже, — восхищенно ответил он, провожая ее к столику.
— Как прекрасна жизнь! Пить, танцевать — вот так бы мне хотелось провести ее всю! — воскликнула Леа, протягивая пустой бокал.
— Девочка, вы уже много выпили.
— Нет, хочу еще.
Франсуа Тавернье махнул метрдотелю. Почти мгновенно возникла новая бутылка шампанского. Оркестр исполнял «Очи черные», и под чарующие звуки этой мелодии они молча выпили.
— Поцелуйте меня. Хочу, чтобы меня целовали.
— Даже я? — наклоняясь, спросил он.
Настойчивое покашливание совсем рядом прервало их поцелуй. У стола стоял очень бледный молодой человек со шляпой в руке.
— Лорио, что вам угодно, старина?
— Могу ли я поговорить с вами, месье? Это крайне важно.
— Простите, я ненадолго.
Тавернье проследовал за Лорио к бару. После короткого и оживленного разговора он с угрюмым лицом вернулся к Леа.
— Пойдемте. Мы уезжаем.
— Уже? А который час?
— Четыре утра. Ваши тетушки будут волноваться.
— Да нет. Они знают, что я с вами. По их мнению, вы человек очень приличный, — фыркнув от смеха, произнесла она.
— Хватит, пора ехать.
— Но почему?
Не отвечая, он бросил на столик несколько купюр и схватил Леа за руку, торопя встать.
— Гардеробщица, пальто мадемуазель!
— Выпустите меня. Объясните, в конце концов, что происходит?
— А то, дорогая, — ответил он глухо, — что в этот момент немцы бохмбят Кале, Булонь и Дюнкерк, с воздуха захватывают Голландию и Бельгию.
— Ах нет! Боже мой, Лоран!..
Еще несколько мгновений назад напряженное лицо Франсуа Тавернье стало злым. Какую-то долю секунды они взглядами мерили друг друга. Дама из гардероба прервала эту немую схватку, помогая Леа накинуть чернобурку.
На обратном пути они не обменялись ни словом. Подъехав к дому на Университетской, Франсуа Тавернье проводил Леа до двери. Когда она вставляла ключ в дверной замок, он повернул ее к себе и, сжав ладонями ее лицо, страстно поцеловал. Она равнодушно не сопротивлялась.
— Раньше вы мне нравились больше.
Ничего не ответив, она спокойно повернула ключ в замке, вошла и захлопнула за собой дверь.
В тиши той майской ночи она слышала только стук собственного сердца и шум удаляющегося мотора.
Добравшись до спальни, она расшвыряла свою одежду, взяла лежавшую на разобранной постели ночную рубашку и скользнула под одеяло, натянув его себе на голову. Конечно, совсем не то, что ее кроватка в Монтийяке, но какое-никакое, а убежище.
Она заснула с именем Лорана на устах.
— Альбертина… Эстелла… Леа… боши идут, идут боши…
Первой выскочила из кухни с выпачканными в муке руками Эстелла, затем Альбертина, одетая в строгое домашнее платье из белой шерсти и державшая в руке авторучку, наконец взлохмаченная Леа в наброшенной на ночную рубашку чернобурке.
— Что ты так орешь? — строго спросила Альбертина.
— Боши, — прорыдала Лиза, жалкая в своем розовом пеньюаре, — захватили Бельгию, об этом они передали по радио.
— Боже мой, — перекрестившись, проговорила Эстелла. Пальцы в муке оставили на ее лбу белые пятна.
— Значит, мне не приснилось, — прошептала Леа.
Альбертина молча поднесла руку к горлу.
Не переставая, звонил телефон. Наконец Эстелла сняла трубку.
— Алло… не бросайте трубку, мадам… мадемуазель Леа, вас.
— Да, это я… вызовите врача… Его нет дома? Хорошо, ладно, успокойтесь. Сейчас буду.
Леа объяснила: слушая радио, Камилла почувствовала себя плохо. Горничная перепугана, а врача нет на месте. Надо идти туда.
— Мне пойти с тобой? — осведомилась Альбертина.
— Спасибо, но, право, не стоит. Эстелла, не могли бы вы дать мне чашечку кофе?
Камилла уже пришла в себя, когда пришла Леа.
— Мадемуазель Леа, я так испугалась. Подумала, что мадам умирает.
— Ладно, Жозетта. Лучше помолчите. Вы оставили сообщение врачу?
— Да. Он придет, как только вернется из больницы.
В комнате Камиллы было темно; небольшая лампа слабо освещала лишь уголок постели. Стараясь не наткнуться на мебель, Леа приблизилась. Лицо Камиллы выражало такую боль, что жалость охватила Леа. Нагнувшись, она тихонько прикоснулась ладонью к ледяному лбу.
Открывшая глаза Камилла ее не узнала.
— Молчи. Доктор сейчас будет. Я с тобой. Спи.
Молодая женщина слабо улыбнулась и закрыла глаза.
Леа оставалась в доме до прихода врача, появившегося вскоре после полудня. Выходя из комнаты, он выглядел озабоченным.
— Сейчас в Париже вы — единственная родственница мадам д'Аржила? — спросил он.
