– Совершенно уверена. Там достаточно места. Еще раз прости, что обидела тебя.
– Все нормально.
Что ж, эта сцена ему явно удалась.
* * *
– Изабелла!
– Да, папа?
– Маленький тост.
В столовой они сидели одни, в поздних сумерках майского вечера. Себастьян открыл французские окна. Это был настоящий лондонский закат. Розовая дымка, а чуть выше – бледно-серое небо. В саду вовсю цвели яблони и вишни, глицинии и ломонос. Где-то в ветвях завел вечернюю песню дрозд. Пара ласточек опустилась на крышу шатра и тут же опять вспорхнула вверх.
– Правда, красиво?
– Да, папа. Очень красиво.
– Твоя мама любила это время.
Отец крайне редко говорил про мать. Эта тема была для него очень болезненной.
– Она любила весну?
– Да, и особенно май. Вот почему она так радовалась, что ты должна родиться весной.
– Да, папа.
– Изабелла, ты очень на нее похожа.
– Знаю. Я хотела сказать, другие мне всегда это говорят.
– Боюсь, многие годы я был тебе не очень-то хорошим отцом.
– Папа, это не так.
Опять эти слезы! Горячие, опасные слезы.
– Так. Я держался весьма отчужденно. Особенно в твоем раннем детстве. – (Иззи молчала.) – Я хотел тебе сказать… Я знаю: если бы твоя мама увидела тебя сегодня, она бы очень гордилась тобой.
– Ты так думаешь?
Вряд ли ее мать гордилась бы неблагодарной дочерью, затеявшей побег с празднования дня рождения. Страшно даже думать, как это ударит по отцу.
– Уверен. Твоя мама была замечательной женщиной. Она обладала удивительно свободным духом.
– Да, папа.
Наверное, эту свободу духа она и унаследовала от матери.
– А еще она была смелой. Очень смелой.
И она завтра будет смелой. Должна быть.
– В общем… – Голос отца изменился. – Словом, у меня есть для тебя подарок. Я тебе говорил, что вручу его завтра во время торжества. Но мой подарок очень личный. Поэтому я подумал: пусть у нас с тобой сегодня будет маленькое семейное торжество… Изабелла, прими это вместе с моей любовью. С днем рождения тебя! – Себастьян достал футляр. Не новый, с потертой бархатной поверхностью. Иззи довольно нервно открыла футляр. Внутри лежала двойная нитка жемчуга. Слегка розоватые, удивительно ровные жемчужины красиво переливались в сумеречном свете. – Это ожерелье твоей матери. Я подарил ей его в день нашей свадьбы. Она всегда его носила. А потом… потом оно лежало в этом футляре. Много лет. Вот я и подумал: зачем же ему лежать дальше?
– Ой, папа! Какой красивый жемчуг. Он… – Она больше не могла сдерживаться и заплакала.
Плакала Иззи достаточно долго. Она прекрасно знала причину своих слез. Дело было не только в драгоценном подарке и редкой отцовской щедрости – особой щедрости, которую смогли бы понять лишь немногие. Этот подарок становился символом ее предательства. Она предавала и отца, и его щедрость, и его любовь. Его непростую, полную страданий любовь.
– Ну что ты, что ты, – несколько смутившись, твердил Себастьян, нежно гладя ее по руке. – Хватит плакать. Лучше надень ожерелье. Или я сам тебе надену.
– Нет, – возразила Иззи, укладывая ожерелье обратно в футляр. Надеть ожерелье сейчас казалось ей равнозначным принятию тридцати сребреников. – Папа, я сейчас не могу. Пусть немного полежит в футляре. Я хочу… привыкнуть. И получше рассмотреть.
– Странная ты у меня девочка, – произнес Себастьян. – Пусть будет так. Оно теперь твое. Но завтра я прошу тебя его надеть. Обещаешь? На торжестве я хочу видеть на тебе этот жемчуг.
– Да, – торопливо ответила Иззи. – Завтра обязательно надену. Спасибо тебе, папа. – Она поцеловала отца и вдруг снова заплакала.
* * *
– Странная она какая-то сегодня, – сказал Себастьян, через некоторое время позвонив Селии. – Я подарил ей жемчуг. Она была очень рада. Улыбалась. А потом расплакалась и никак не могла остановиться. Я был просто ошеломлен и не знал, что делать.
– Возможно, у нее просто начались месячные, – коротко ответила Селия. – Прости, Себастьян. Знаю, ты не любишь все эти признаки ее взросления. Но девочки в такие моменты бывают очень слезливы. Могут заплакать вообще без причины. Мои близняшки каждый месяц ревели взахлеб. Насколько знаю, это у них продолжается и сейчас. Так что не волнуйся. Завтра она будет смеяться.
– Надеюсь, – произнес Себастьян, однако по голосу чувствовалось, что слова Селии не успокоили его до конца. – Мне почему-то кажется, дело не только в особенностях ее организма. Возможно, только кажется. Хочу надеяться, ничто другое ее не тревожит.
– Разумеется, нет. Что еще ее может волновать? Завтра я приеду к двум. Привезу Кита. Кстати, он сегодня тоже в каком-то странном состоянии. Очень напряженный. Да, передай Иззи, что Адель будет ждать ее в половине десятого в магазине «Вуллэндс». В отделе вечерних платьев. Это явно повысит ей настроение.
* * *
Им нельзя уезжать. Никак нельзя. После всего этого… нет. Она не имела права причинять боль отцу. Он никогда этого не поймет и никогда не привыкнет, как до сих пор не привык к маминой смерти. Надо сказать Киту, что они должны повременить. Подождать. Возможно, они что-нибудь…
– Изабелла, ты еще не спишь?
– Нет.
– Кит звонит. Спрашивает насчет пластинок на завтра. Я сказал, что только ты знаешь, какие пластинки привозить. Он сейчас на линии. Поговоришь с ним? Или пусть позвонит утром?
– Нет, лучше мы выясним это сейчас. Спасибо, папа.
Можно ведь все сказать ему прямо сейчас, по телефону.
Иззи встала, прошла в отцовский кабинет, взяла лежащую на столе трубку.
– Алло.
– Иззи, это я. Как ты? Мама говорила, ты сегодня плакала.
– Да. Было такое. Кит…
– Я звоню не из-за пластинок. Я хотел сказать, что люблю тебя. Если завтра нам что-то помешает, я этого просто не выдержу. Дорогая, я понял, почему ты сегодня плакала. Тебе тревожно, и ты нервничала. Успокойся. Я о тебе позабочусь. Обещаю… Мне пора. Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя.
Нет, ей нельзя отступать от задуманного. Завтра они должны уехать. Киту она нужнее, чем отцу. Отец неплохо пожил. Много лет подряд он был веселым и счастливым. Она видела его фотографии. Известный писатель, успешный человек. У него было множество друзей, да и сейчас достаточно. А Кит уже больше пяти лет вынужден жить совсем не той жизнью, о какой мечтал. С нею ему будет намного лучше. С нею он будет счастливее. Она нужна Киту, а Кит нужен ей. Больше, чем кто-либо в целом мире.
– Оливер, мне кажется, мы должны им рассказать.
– Кому и что?
– Ты прекрасно знаешь кому. Детям. Рассказать о существующих проблемах.
– Я так не думаю. Ну зачем их расстраивать?
– Оливер! Издательство на грани банкротства.
– Чепуха! Откуда у тебя такая бредовая идея? Я всего лишь говорил, что мы испытываем некоторые трудности…
– Это неправда. Я заглянула в цифры.
– Дорогая, ты не имела права это делать.
– У меня есть все права. «Литтонс» не только твое издательство, но и мое тоже. И не надо пытаться сбить меня с толку общими фразами. Хотя юридически я всего лишь «одна из», после квартального дня издательство фактически окажется под моим руководством. И это для меня важно.
– Селия…
– Не перебивай меня. Я видела цифры и поняла, что от банкротства нас отделяют считаные недели. Мы живем во времени, взятом взаймы, живем на деньги, взятые взаймы. Ситуация напоминает тогдашнюю, если не хуже.
– В этот раз на нас не висит дорогостоящий судебный иск по обвинению в клевете.
– К счастью, нет. Но наше финансовое положение ничуть не лучше. Оливер, это ужасно. Почему ты не сказал мне раньше? Я не представляю, чем оплачивать аренду на следующий квартал.
– К нам поступят деньги от продаж.
– Очень скромные.
– Я постараюсь найти иные источники финансирования. Обращусь к Бою.
– Я несколько раз слышала от Венеции, что Бой сейчас очень стеснен в средствах.
– Быть того не может. Он же богат, как Крез.
– Даже у Креза есть пределы возможностей. Как я выяснила, Бой скупил половину Хай-Холборн-стрит и ожидает завершения еще нескольких сделок. Он не знает, сколько это будет ему стоить. Сомневаюсь, что он захочет рисковать своими деньгами ради спасения издательства.
– Я этого не знал. В Лондоне достаточно банков.
– Да. И нам уже пора к ним обращаться.
– Хорошо, обратимся. Но я совсем не хочу, чтобы дети знали о существовании каких-либо проблем. Это должно оставаться между нами. Дурные вести распространяются с чудовищной скоростью, и в этой ситуации потерять уверенность куда страшнее, чем потерять деньги.
– Согласна. Но тебе, Оливер, нельзя тянуть с поисками источников рефинансирования. Тебе придется этим заняться в самые ближайшие дни.
– Я посмотрю, что можно сделать.
– Посмотреть мало. Надо уже начинать что-то делать. Если хочешь, я могла бы…
– Нет, не надо. Я же сказал, что займусь этим сам. И повторяю: не надо тревожить детей.
Селия отправилась к Киту. Им пора было ехать в Примроуз-Хилл. Идя в комнату сына, она продолжала думать о разговоре с Оливером. Как благородно! Он не хочет тревожить детей! Нет, Оливер. Тут есть еще одна причина. Ты просто боишься, что они поймут, насколько неумело ты управлял издательством. А теперь мы все пожинаем плоды твоей некомпетентности: «Литтонс» на грани финансового краха.
