- Речь будут держать, reverendissime [Ваше преподобие (лат.)]. Неплохо бы и ваше ответное слово подготовить.
У отца Бруно даже слезы на глаза навернулись.
- Бедная моя паства! О, как она любит меня! Страх как любит! Но кто же все-таки с речью будет выступать?
- Патер Литкеи, вероятно. Наш лучший оратор! Ну конечно! Я уже вижу его. Не иначе как он и идет впереди! Собакой мне быть, если не он это.
Незачем было Гергею Доме оборачиваться собакой, поскольку навстречу им действительно шел отец Литкеи - его можно было узнать еще издали по широкополой шляпе и гигантскому росту. Только сопровождала его не приветственная депутация, а отряд турецких солдат, предводительствуемых висельником Али Мирза-агой.
- Добрый вечер, добрый вечер! - крикнул турок, проезжая мимо наших кечкеметцев. - Везете домой, добрые люди, своего попика? А мы - нашего!
Ага захохотал, отец Литкеи воззвал громогласно: "Иисусе Христосе!" -а отец Бруно помахал ему на прощание платочком:
- Выкупим и тебя, сын мой!
Вернувшись, отец Бруно действительно тотчас же приступил к сбору денег, необходимых для выкупа отца Литкеи. Вдова Фабиан, горбунья Галгоци и сухопарая Клара Булки вновь стали взывать к сердобольным мирянам:
- Не допустим, чтобы наш бедный монах погиб в руках у проклятых нехристей! Что подумает о нас христианство?
А там, где и такой довод не открывал кошельков, вдовушка Фабиан добавляла:
- И что станут говорить о нас в Надькёрёше?! Разумеется, перед такой угрозой патриот Кечкемета не мог устоять и тут же раскошеливался на несколько филлеров. Словом, отец Литкеи вскоре тоже вернулся домой.
Все было бы ничего, если бы на том дело и кончилось. Но торговля попами настолько вошла в моду, что стоило какому-нибудь военачальнику ощутить недостаток в деньгах, как он тотчас же отдавал распоряжение:
- Мне нужен один кечкеметский поп! (На денежном рынке это означало вполне определенную сумму.)
Некоторое время добрые горожане покорно выкупали святых отцов. Наконец бургомистр Янош Сюч положил конец столь бесстыдной эксплуатации Кечкемета, безбожно заявив;
- Коли бог не выручает своих слуг, чего ради мы должны делать это за него? В конце концов они ему служат.
После того как несколько монахов остались на шее у похитителей, цена их упала до нуля, и завоеватели стали изыскивать другие ценности. Их-то не проведешь!
На Петра и Павла сольнокские турки ворвались в город и увели с собой возвращавшихся из церкви женщин: молодую супругу бургомистра, а с нею заодно и жену Гергея Домы...
Город заволновался. Дело нешуточное, земляки! С попами куда ни шло, с ними ничего не случится, пока они сидят в неволе, ожидаючи выкупа. А женщины - совсем другое дело. Тут неладно получается.
Янош Сюч был столь огорчен происшедшим, что тотчас же отказался от должности бургомистра, продал один из своих каменных домов, и они вместе с Гергеем Домой отправились за женами. Сюч заплатил заявок" дражайшую половину двести золотых, а Гергей Дома предложил за супругу только двадцать пять, если ее выпустят, или сто - если турки навечно оставят ее у себя, с тем чтобы он мог жениться на другой. Зюльфикар-ага задумался на миг, а затем разочарованно сказал: - Вези-ка ты лучше свою бабу домой, дружище! Смятение объяло кечкеметцев, когда вскоре и куруцы совершили налет на город и похитили Вицу, дочь сказочно богатого Тамаша Вега, когда та гуляла на свадьбе у своей подруги. Прямо во время лётёгтете: танец был в самом paзгape кавалер Вицы, Михай Надь-младший, лихо вертел девушку, сжимая ее в своих объятиях, а та, грациозно покачивая станом, дробно отстукивала каблучками, - как вдруг дверь распахнулась, и в дом ворвались гусары господина Чуды.
Что ж теперь будет, господи! Прямо с супружеского ложа скоро начнут похищать наших благоверных?! А тут еще в крымский хан грозится: дескать, и он точит зуб на десять самых красивых кечкеметочек. Да и будайские турки тоже каждую минуту могли заявиться.
И хоть в те времена еще не сложили песню: "Паренек уж тем приметен, что жену взял в Кечкемете", однако кечкеметские девушки хороши были уже и тогда. Этого не отрицали даже надькёрёшские парни.
Нечего удивляться, что после этого случая весь город пришел в смятение. Кечкемет сделался похожим на те известные нам из сказок одетые в траур города, из которых семиглавый змей одну за другой похищает юных девушек. Чей-то теперь черед?
Такая неопределенность - будто незримая петля на шее! Покажется, бывало, облако пыли на дороге или ночью зашумят чахлые деревца в ближней рощице Талфайя, а перепуганным горожанам уже чудится топот мчащихся конных отрядов: "Ой,
снова едут грабители!"
По вечерам женщины набожно взывали к покровителю города, святому угоднику Миклошу, складывая в мольбе свои маленькие ладони. Может быть, хоть святой поможет им чем-нибудь (например, своим кривым посохом, воткнутым в козлиную голову, с которым он изображен на кечкеметском городском гербе).
(Подозреваю, - sub clausula, - что молитвы кечкеметянок содержали и такую просьбу: "А коли на то воля божья, то пусть уж меня лучше похитят гусары Чуды, чем татары с песьими головами или поганые будайские турки!")
Новый бургомистр. Новые обстоятельства
Отчаяние охватило город. Дела Кечкемета шли с каждым днем все хуже и хуже. Суды бездействовали с той поры, как отменили ярмарки, поскольку негде стало ловить судей: в Кечкемете были в обычае так называемые "ловленные суды", составленные в принудительном порядке из приехавших на ярмарку иноземцев2, А после того как Янош Сюч сложил жезл бургомистра, в городе не нашлось ни одного человека, согласного взять этот жезл в свои руки. Дураков-то нет получать на дню по четыре-пять невыполнимых приказов с ласковыми приписками вроде: "- иначе посажу тебя на кол". (А в этом сумасшедшем мире не удивительно, если автор послания однажды именно так и поступит!)
Народ начал вслух высказывать свое недовольство:
- Или уходить нам всем отсюда, или помирать... Только дальше так жить нельзя!
- Надо что-то предпринять.
- Но что? Самим же нам не прогнать турок, коли даже императору это не под силу!
Однажды, когда озабоченные сенаторы совещались в ратуше, услышали они - кто-то кричит им с улицы в окно:
- А я вам говорю, господа, не прогонять турок надо, а, наоборот, призвать их в Кечкемет!
Сенаторы повернулись на голос:
- Кто посмел так говорить? Кто этот безумец?
- Сын портного Лештяка!
- Да как он смеет вмешиваться в наши разговоры? - возмутился сенатор Мартон Залади и, подозвав гайдука, тут же приказал: - Прикрой-ка, милый, окно!
Зато Габор Поросноки вскочил со своего стула, словно подброшенный неведомой силой, и закричал:
- Неправильно делаешь, что парня прогоняешь! Надо выслушать его.
Серьезные отцы города покачали головами, но не решились возражать самому почтенному из сенаторов. Только Криштоф Агоштон проворчал:
- Отец - дурак, и сын в него. Школяра на консилиум приглашаем. Уж он-то даст вам консилиум, - сам недавно получил!
- Что такое? - поинтересовался любопытный Ференц Криштон.
- Consilium abeundi, ха-ха-ха! Выгнали его из Надьварадской семинарии. Пусть, пусть он вам совет даст! И так у нас с вами, господа, не бог весть какой авторитет, а после этого и вовсе не будет!
И сенатор начал рассказывать: родитель юноши-то и вправду придурковат, колесика в голове не хватает! На днях, например, святой отец Бруно послал к нему свое платье, чтобы тот удалил с него жирные пятна. Так вы подумайте только, портной пятна-то удалил, да только вместе с сукном. Вырезал их ножницами! Бедного отца Бруно чуть удар не хватил...
Тем временем гайдук Дюри Пинте с готовностью сбегал за Лештяком-младшим и привел его в зал.
Юноша был хорош собой, строен, а жесткие волосы делали его голову похожей на щетку.
- Сынок, - приветливо обратился Поросноки к молодому человеку, - ты сейчас крикнул нам, я слышал, что-то через окно. А ну, не смущайся, разъясни нам свою мысль поподробнее.
Но Мишка Лештяк ничуть не смутился, а ясно, толково принялся рассказывать:
- Я так думаю, почтенные господа, что по нынешним временам мертвые фирманы - письменные гарантии - не очень-то помогут нашему родному городу. В сто раз больше пользы было бы от живого бека или хотя бы чауса3, который, находясь в нашем городе, уберег бы нас от множества мелких неприятностей. Мы - свободный город, господа! Но свобода наша скована из цепей. Поищем-ка лучше себе тирана, чтобы как-то жить дальше!
Исключение из школы (лат.).
Сенаторы удивленно переглянулись, увлеченные мыслью юноши. Давненько не слыхивали они такой прекрасной, страстной речи; давно не звучал столь приятный, звонкий голос в этом зале. С самого утра сидят они здесь, не зная, что делать, и вдруг - будто светоч во мгле.
- Виват! - воскликнул Мате Пуста. - Наконец-то умное слово!
