– Ну, господин кузен, куда же запропастилась царица? – заговорил Бабунин, когда вновь прибывшие выбрались из колясок и немного прогулялись в сутолоке блестящего общества.
– Мы ее непременно увидим, говорю вам, и будем видеть еще довольно часто, она пробудет в Москве гораздо дольше, чем многие думают, тут серьезные дела затеваются; да-с, если позволите так выразиться, – вздохнул писарь и с достоинством закрутил между пальцами табакерку.
– Все, что бы наша матушка Екатерина не предпринимала, – заметил Самсонов, – будет, несомненно, делаться нам на пользу.
Чоглоков бросил на него странный взгляд и крепко закусил губу, как бы заставляя себя промолчать.
– Сказать тут особо нечего, – продолжал писарь, – и менее всего допустимо рассуждать об этом, но каждый может одобрить такое действие правительства, и притом в государстве, где только один господин, а все остальные рабы, такое неслыханное великодушие; вот англичане-то удивятся; и какие же после этого будут у них преимущества перед нами? Да абсолютно никаких преимуществ, ну ни малейших.
– О чем, собственно, ты толкуешь? – удивился Самсонов.
Табакерка как колесо точильщика закрутилась у писаря между пальцами.
– О чем я толкую? О государственной тайне. Уже несколько месяцев тому назад в самые отдаленные уголки империи были разостланы указы. Тогда не пришло время заводить речь об этом, потому-то я и помалкивал, не отваживаясь даже намекнуть на это… – впрочем, надо заметить, тогда он и сам ровным счетом ничего об этом деле не знал, – однако теперь можно отважиться… наша великая монархиня… словом, на днях выйдет манифест, созывающий сюда в Москву делегатов от всех национальностей России, чтобы обсуждать новые законы…
– Да вы, часом, не спятили? – крикнул капитан.
– Господин офицер, я этот манифест собственноручно… переписывал.
– Следовательно, мы должны получить такой парламент, как в Англии? – спросил Бабунин.
– По доброй воле и милостью царицы, – присовокупил Самсонов, – да, да, ничего не скажешь, великая и попечительная женщина, наша государыня Екатерина Вторая. Пусть здравствует она многие лета и царствует, многие ей лета!
Внезапно в скоплении народа возникло сильное оживление, волнение и толкотня.
– Императрица, в сопровождении княгини Дашковой, это ее золотая карета! – крикнул писарь.
В экипаже из позолоченного дерева, стенки которого образовывали листы венецианского стекла, сидели две женщины, одна красивая и величественная, в казачьей шапке, другую едва ли можно было назвать миловидной, но она отличалась грацией и живой одухотворенностью. Маша схватила капитана за локоть и быстро отвела его в сторону.
– Ты не должен смотреть на нее, – сказала она.
– На кого?
– На императрицу.
– Это почему же, глупенькая? – с недоумением спросил Чоглоков.
– Потому что… Я, собственно, и сама не знаю почему… – промолвила в ответ Маша, – но я всегда начинаю дрожать, когда заходит речь об императрице, может это предчувствие, что она отнимет тебя у меня. Ведь она выбирает себе фаворитов, нисколько не заботясь о мнении света, а ты… ты, почему ты не должен был бы ей понравиться?
– Ты успокоишься, если я скажу тебе, что Екатерина никогда не сможет стать мне опасной?
– Правда? Но ведь она такая красивая!
– Однако я ее ненавижу, – пробормотал капитан.
Маша, казалось, не поняла его.
– Да что ты говоришь, – наконец выдохнула она.
– Она тиранка, она велела убить своего супруга, – продолжал Чоглоков, – и обманывает Европу видимостью великих преобразований, тогда как сама обращается с народом более варварски, чем это позволяли себе когда-то Нерон и Калигула.
– Я не понимаю тебя, – помолчав в раздумье, сказала девушка, но мне вполне достаточно того, что ты не любишь ее.
– А этот русский парламент! Что это еще такое, что он должен означать? – продолжал капитан. – Все это лишь жалкая комедия, затеянная для того, чтобы ввести в заблуждение ее панегиристов в далекой Франции и вдохновить их на новые славословия, однако нас ей не провести, ты только представь, как смехотворно это закончится.
– Но в таком случае объясни мне, – неожиданно крикнула Маша, – если ты так сильно ненавидишь ее, почему тогда я так сильно боюсь Екатерины, объясни мне?
На сей раз господин Ямроевич действительно оказался в курсе всех политических начинаний. Императорский манифест, приглашавший прибыть в Москву делегатов от всех национальностей и племен России для обсуждения новых законов, был обнародован уже в ближайшие дни [1] и привел Европу в благоговейное изумление, но на самих русских нагнал немало страху.
Можно ли было намерение абсолютной самодержицы, запятнавшей себя кровью супруга и множества несчастных, составлявших заговоры для ее свержения, предоставить своему народу, подавляющая часть которого по-прежнему прозябала в унизительном бесправии, свободы Англии и участие в законотворчестве воспринимать всерьез, или то была лишь смелая шутка в духе Ивана Грозного, который пригласил влиятельнейших людей государства избрать наследника, и когда те объявили, что не находят человека, достойного бы занять после него престол, глумливо заявил им: «Ваше счастье, кабы вы такого нашли, я велел бы ему и вам заодно посрубать головы!».
Верные подданные Екатерины сначала вообще отказались выбирать от себя делегатов, а когда им было приказано воспользоваться-таки своим правом, они различными проволочками стали всячески препятствовать отправке данных в Москву, и только под угрозой использования полиции последовали призыву монархини. Парламент, депутатов которого пришлось бы точно преступников доставлять под конвоем, даже для екатерининской России выглядел бы слишком карикатурно. В конце концов выборные все-таки собрались в Москве [2]. Со времен Вавилонской башни не случалось видеть собранными в одном месте представителей столь разнообразных рас и национальностей и столь диковинных человеческих типов, они прибыли с ледяных просторов полярных территорий и со степей юга, с берегов Иртыша и Волги. Это было собрание, пытавшееся решить огромные задачи, но закончилось оно точно тем же, чем и строительство Вавилонской башни.
Депутаты из-за языкового барьера не могли объясняться друг с другом, но когда их через переводчиков познакомили с планами монархини, они тотчас же пришли к единодушному мнению, что она великая правительница, настоящая мать отечества. [3]
Впрочем, они, похоже, так и не поняли, чего от них требовали, и неколебимо стояли на том, чтобы не высказывать собственного суждения по поводу предложенных на их рассмотрение законов. Все, что матушка царица изложила на бумаге и без сомнения было выше всяких похвал, они всего лишь заново озвучивали, и находились здесь только затем, чтобы послушно исполнять ее повеления и во всем служить ей [4]. Однако править с таким соглашательским парламентом, не по нутру даже нероновской натуре Екатерины.
Таким образом она милостиво отослала делегатов домой [5] – то был для них высший момент деятельности на благо народов России – и на этом комедия свободы закончилась.
Для ее прославления были отчеканены золотые памятные монеты и распределены среди депутатов. Б?льшая часть их была продала в Москве местным ювелирам.
В день, когда достопримечательное собрание расходилось, Чоглоков появился у своей возлюбленной Маши в необычайном возбуждении. Он нашел ее в садике позади дома, где в китайском павильоне она вместе с сестрой Елизаветой занималась воспитанием маленьких мальчиков.
Капитан поприветствовал девушек и бросил на Машу выразительный взгляд, который та недвусмысленным образом переадресовала сестре. Елизавета, сославшись на работу по дому, оставила влюбленную пару наедине.
– Ты уже знаешь главную новость? – начал капитан.
– Откуда же мне что-нибудь знать? Кузен сегодня еще у нас не появлялся, а все новости мы узнаем исключительно от него.
– Ты помнишь мое предсказание первого мая? – продолжал Чоглоков.
– Да, помню, – ответила раскрасневшаяся девушка.
– Все именно так, как я говорил, и произошло. Только что собрание депутатов отправлено восвояси. На самом деле царица ничего другого делать и не собиралась, как разыграть перед Европой комедию, однако ее верные подданные во время этого спектакля повели себя вопреки ожиданию настолько нелепо, что боясь предстать посмешищем в глазах всех цивилизованных наций, Екатерина предпочла разослать по домам не в меру усердных и послушных исполнителей ее замыслов. И вот эту-то женщину превозносят такие люди, как Вольтер и Дидро! Маска гуманизма, любви к искусствам и наукам, однако, больше не должна вводить в заблуждение Европу и скрывать от нее лик Медузы [6], который за ней скрывается!
