Марианна Федорова - Игнач Крест

- Отце наш, спаси и помилуй нас, грешных, - перекрестился Афанасий.

- Они подошли к Торжку, чтобы перерезать путь к Новгороду с юга. Их бесчисленное множество. Они окружили Торжок тыном. Оттуда теперь и птица не вылетит. Надо быстрее предупредить… Не пройдет и трех дней, как Торжок падет. Его уже не спасти. Дорога на Новгород будет открыта…

Боярин с трудом встал, пошатываясь подошел к своему коню, вдел было ногу в стремя, но, внезапно побледнев, охнул и тяжело осел на лед, который сразу же окрасился кровью, пропитавшей его красный плащ и потому незаметной раньше.

- Прости, боярышня, я… - успел проговорить всадник и потерял сознание.

Афанасий наклонился, выхватил из-за голенища длинный засапожный нож, быстро расстегнул запону* у корзно и разрезал шерстяную свиту*, а потом и белую окровавленную сорочку боярина, обнажив плечо. Стала видна тугая повязка, набухшая от крови. Александра достала из котомки в санях два больших рушника, украшенных богатой вышивкой, и отдала Евлампию. Тот разодрал их, и Афанасий сделал новую повязку.

Между тем боярышня вытащила из котомки берестяной свиток и бронзовое писало* и стала что-то им быстро процарапывать. Закончив писать, она завернула бересту в чистую тряпицу и протянула Митрофану:

* П и с а л о - заостренная металлическая или костяная палочка для процарапывания букв на бересте.

- Возьми моего коня - он самый резвый. Скачи во весь дух в Новгород. Отдашь грамоту моему батюшке.

- Самому посаднику в руки?

- Да. Только ему. И сразу назад. Встретимся у Евстигнея.

Митрофан молча поклонился, положил тряпицу с грамотой в шапку, пристегнул меч, и вот уже подковы его коня звонко застучали по льду. Постепенно звук становился все слабее и наконец совсем затих вдали.

- Как чувствуешь себя, воин? - спросила Александра у всадника, лежавшего в санях, заметив, что тот открыл глаза и приподнялся.

- Ничего, ожил. А почему вы сами не возвращаетесь в Новгород?

Александра нахмурилась и медлила с ответом. Потом все же сказала:

- Надо дождаться охотников - они тут неподалеку пушного зверя промышляют. К полудню подъедут, тогда и отправимся домой. Ты отдохни пока, а потом мы возьмем тебя с собой.

- Спасибо… только мне надо быстрее назад вернуться…

- А вот скажи, воин, - испытующе взглянула на него Александра, - знаешь ли ты, что значат наши священные изображения?

- Я ведь боярин, а не поп, - уклончиво начал всадник, - однако кое-что слышал.

- Скажи тогда, что значат крест, якорь и сердце?

- Вера, надежда и любовь, - чуть помедлив, ответил раненый.

- Сердце с крыльями?

- Дух любви.

- Голубица, держащая в клюве ветвь?

- Дух милосердия.

- Катящиеся огненные колеса?

- Дух жизни. Да помилосердствуй, боярышня! - взмолился раненый. - Ты вот мне лучше сама скажи: откуда ты эту премудрость знаешь? Почему грамоте обучена?

- Что тут дивного, - усмехнулась Александра. - Это у вас, - она запнулась и изучающе посмотрела на боярина, - девицы только и знают, что по светелкам сидеть да рукоделием заниматься. А у нас в Новгороде девушки, как и парни, наукам учены. А грамоту у нас не только боярские дети, а и многие смерды и холопы знают. Вот хоть у Афанасия спроси.

Афанасий неприязненно взглянул на незнакомца, почувствовав немалый его интерес к боярышне, и опять опустил глаза.

- Так-так… - протянул воин. - Вот скажи ты мне, чернец, ведь у вас, монахов, положено жить в бедности да в смирении? А у тебя нож булатной стали, кожух на волчьем меху.

Афанасий, молчавший все утро, совсем прикрыл веки и негромко, нараспев ответил:

- Аз есмь смиренный мних, обаче молюсь: ни богатства ми, ни убожества, Господи, не дай ми. Аще буду богат - гордость восприму, аще ли буду убог - промышляю на татьбу* и разбой. А что оружие доброе - так мы все здесь воины. На краю русской земли живем.

- Ты и Даниила Заточника читывал! - усмехнулся всадник. - Новгородцы не лыком шиты.

В это время Трефилыч заметил, что одно из удилищ запрыгало в проруби. Александра, Евлампий и Афанасий кинулись к нему. Мужчины с трудом вытащили удилище из колодчика и стали тянуть его вверх, а Трефилыч заплясал у края отверстия с железной сулицей*.

Вот из колодчика показалась широкая, сильно приплюснутая голова с одним толстым усиком на подбородке и двумя тонкими у ноздрей. Челюсти огромной рыбины открылись, и стали видны мелкие, но острые зубы. Светло-коричневая с темными крапинками голова и верхняя часть туловища, приподнятые надо льдом, судорожно вздрагивали. Трефилыч прицелился и с неожиданной для его щуплой фигуры силой проткнул рыбу сулицей насквозь под самой головой. Небольшие желтые глаза налима стали тускнеть. Евлампий и Афанасий перевели дух, а потом уже все вместе не без труда вытащили рыбу на лед. Налим еще трепыхался. Закругленный хвостовой плавник его мелко дрожал. Он несколько раз открыл пасть, хлопнул, словно хлопушкой, узкими жабрами и затих.

Александра отвернулась.

- Цуть-цуть не два пуда будет, боярышня, - обратился к ней Евлампий, цокая, как все новгородцы. Но тут он заметил знак Афанасия и прикусил язык.

- Река, - начал Афанасий, словно ни к кому не обращаясь, - текущая в берегах сих сквозь дубравы, напояюще целовеци и звери, и рыбы жизнь дающе. И кажд свою долю имаше, и сей налим мнозе мелкие рыбицы едох. Не мы сие промыслили, но промысел божий…

- Погоди, - прервал чернеца Евлампий, - оглянись! Всадника-то нет!

Александра и Афанасий посмотрели вокруг - боярин и его конь действительно исчезли.

- Э-хе-хе! - закричал Евлампий своим зычным басом двум рыбакам, которые ушли уже довольно далеко, продолжая пробивать колодчики. - Всадника в красном корзне не видали?! Мимо не проезжал?!

- Не видали! - прокричал в ответ Илья, а Миша только рукой махнул.

- Что-то тут нечисто, - недовольно пробурчал Евлампий. - Вот смотри, боярышня, тут подковы твоего коня, на котором Митрофан уехал, отпечатались, а других следов нет. В какую сторону боярин направился, неизвестно.

- Не превратился же его конь в птицу, не улетел же он, - с досадой обронила Александра. - Чудеса какие-то!

- Не в одном этом чудеса, - взволнованно сказал Афанасий. - Кто он такой вообще, сей всадник? Черноволос, лицом темен, бородка растет плохо. Русский ли он? Когда я сороцицу разрезал и плечо ему перевязывал, что-то на нем креста не заметил. Правда, не до того было… Да и конь у него не наших статей.

- Может, конь у него некованый, - хмуро сказал Евлампий. - Поганые лошадей не подковывают, может, потому и следов нет на льду.

- А сабля? Русский бы воин носил меч, - поддержал его Афанасий.

- Теперь и наши сабли имеют, - не согласилась Александра. - Однако твоя правда: сразу не поймешь, кто он. Вот описал нам все бедствия, которые на Русь обрушились, а сам и не сказал, из какого войска. И имени своего не назвал. Но кто бы он ни был, - твердо добавила она, - это наш друг, потому и предупредил о планах Батыя идти на Новгород. А потом, он хорошо знал наши символы.

- Слишком хорошо для воина, - не сдавался Афанасий.

Но тут их спор был прерван - из леса показалась группа верховых охотников-лучников на разномастных лошадях. К седлам у них были приторочены лыжи, туши кабанов, сзади свисали белки, горностаи. Один из всадников направился прямо к Александре и глухо сказал:

- Боярышня! Во время охоты пересекли мы Серегерский* путь, и нам повстречались два беженца из Торжка. Один сразу помер, а другой - вот.

Староста Бирюк в одной свите придерживал могучей рукой человека, завернутого в его кожух. Спешившись, он бережно снял раненого с коня и вместе с тулупом положил на сани. Смертельно бледное лицо молодого парня исказилось от боли и покрылось испариной. Густые светлые волосы, стянутые на лбу кожаным ремешком, слиплись от крови. Кровь запеклась и на белой льняной рубахе, и на кожаном фартуке. Парень прерывисто и часто дышал. Афанасий наклонился и приоткрыл ему рот, а Евлампий влил немного воды из глиняной баклажки. Парень приоткрыл серые ввалившиеся глаза и голосом слабым, но ясным сказал: