За миллионами книжных переплетов жили мысли, фантазии, научные догадки, гениальные открытия многих столетий. Редко кто умел, подобно Карлу, чувствовать и понимать книгу. С ранних лет она была ему нужна, как хлеб, воздух, вода. Он не помнил себя без книги. Тысячи и тысячи их перебывали в его руках, будоражили мысли, смягчали горести, рождали негодование или улыбку. С годами, узнавая все больше и больше, он становился требовательнее. Все труднее было найти желаемое, и тем больше радости приносили те книги, которые помогали работе и давали высокое наслаждение уму или хороший отдых.
Маркс, как верного друга, полюбил читальню Британского музея.
Хрупкие листы бумаги, буквы обладают заманчивой тайной продления человеческого бытия. Перегруженные гигантские полки, упирающиеся в потолок, напоминают грандиозный колумбарий. Но в старинных кожаных или изящных матерчатых и обычных картонных переплетах — урнах — не хлопья пепла, а перешагнувшие века полнокровные, обжигающие, бодрящие, утешающие, звонкие, унылые, родящие смех, деловые и мудрые слова.
Но, как и кладбище, книжные шкафы, наперекор былым раздорам, соединили на одном пространстве — полке — лютых врагов и разбросали верных друзей в угоду расчетливым, умело составленным каталогам.
В обильном отделе французской революции опять встретились и поставлены рядом Дантон и Робеспьер, Марат и госпожа Роллан.
Одинок, как и в жизни, многотомный Данте.
Маркс, тщательно знакомясь с драгоценностями библиотеки, узнал, что в особом тайнике хранится до двух тысяч папирусов, извлеченных во время раскопок. Десятки ученых посвятили себя их расшифровке, проводя в читальне Британского музея большую часть жизни.
Рядом с Марксом за узеньким столиком сидел молодой астроном. Он просматривал античные небесные карты и зачитывался средневековыми многословными и неясными записями астрологов о затмении солнца и загадочных нашествиях комет. Поодаль уезжающий в Индию чиновник знакомился с разнообразными проявлениями тропической лихорадки, описаниями охоты на слонов, правовыми преимуществами англичан перед индийцами.
Французский историк приехал в Лондон, чтобы перерыть письма и счета Марата, долго жившего в Англии, а заодно перечитать любовный бред и памфлеты неугомонного политикана Мирабо. Историк жаждал оклеветать великого революционера Марата и воспеть продажного болтуна Мирабо. Не найдя достаточно материалов в Национальной библиотеке Парижа, он пересек Ла-Манш. В архивных хранилищах Британского музея много редкостных документов.
Неудачливый компилятор с важным видом выдергивал цифры из справочников, чтобы подтвердить ранее выкраденные и плохо перелицованные размышления и анализы знатоков вопроса. Весьма напыщенная дама читала исследование об особенностях фламандской школы живописи.
Иосиф Молль, соратник и друг Маркса, пал героически во время Баденского восстания в битве при Мурге. Девяностотысячное прусское войско с трудом, ценой большой крови, одержало победу над пятнадцатью тысячами солдат революционной армии. Иосиф Молль сражался до последнего патрона. Его смерть была тяжелым ударом для всей партии коммунистов.
Энгельса потрясла гибель Иосифа Молля. Чуткая, сильная и вместе крайне отзывчивая душа Фридриха горевала.
«Тем жертвам баденского восстания, — писал Энгельс, — которые в той или иной мере принадлежали к образованным классам, в прессе, в демократических союзах воздаются всякого рода почести в стихах и прозе. Но никто не поминает ни словом о сотнях и тысячах рабочих, которые вынесли на себе всю тяжесть боев и пали на полях сражений, о тех, которые заживо сгнили в раштаттских казематах, или о тех, которым теперь за границей, единственным из всех эмигрантов, приходится в изгнании испить до дна горькую чашу нужды… Наши «демократы» слишком невежественны и слишком проникнуты буржуазным духом, чтобы постичь революционное положение пролетариата, постичь будущее рабочего класса. Поэтому им ненавистны также те истинно пролетарские характеры, которые слишком горды для того, чтобы льстить им, слишком проницательны… Но если так называемые демократы не заинтересованы в том, чтобы оценивать по достоинству таких рабочих, то долг партии пролетариата — воздать им по заслугам. И к лучшим из этих рабочих принадлежал Иосиф Молль из Кёльна…
…После февральской революции он вернулся в Германию и вскоре вместе со своим другом Шаппером принял на себя руководство Кёльнским рабочим союзом. Эмигрировав в Лондон после кёльнских сентябрьских событий 1848 года, он вскоре вернулся в Германию под чужой фамилией, вел агитационную работу в самых различных местностях и принимал на себя выполнение миссий, которые отпугивали всех других своим опасным характером. Я снова встретил его в Кайзерслаутерне. И здесь он взялся за выполнение таких поручений в Пруссии, которые подвели бы его прямо под расстрел, если бы он был узнай. Возвращаясь из своей второй поездки такого рода, он благополучно пробрался через расположение всех неприятельских армий до самого Раштатта, где немедленно вступил в наш отряд, в безансонскую рабочую роту. Спу~ стя три дня он был убит. Я потерял в нем старого друга, а партия — одного из своих самых неутомимых, бесстрашных и надежных передовых бойцов».
Прошло немного времени со дня гибели Молля. Фридрих Энгельс жил в Швейцарии. Он изнемогал от тоски. Но вернуться в Германию означало быть немедленно арестованным и, может быть, даже казненным. Его друзья и соратники решительно требовали, чтобы он оставался за границей.
Тихо плескались в каменных берегах серо-синие чистые воды озера Леман. Было воскресенье.
Швейцарские города в воскресные дни бывали пусты, безжизненны, как будто эпидемия чумы или холеры загнала в дома все живое. Пятьдесят два дня в году Швейцария вычеркивала из календаря — этого счетчика времени, пятьдесят два интервала, пятьдесят две долгих паузы в жизни — пятьдесят два воскресенья. Молчаливые тени людей в темной одежде с молитвенниками в руках дважды в день отправлялись в храмы. Редкие полицейские дремали на пустых улицах. Кофейни, рестораны, двери и ставни жилищ были наглухо закрыты. Казалось, что по воле бессердечного Кальвина, чья религия утвердилась в Швейцарии, смерть пли опустошительное бедствие нависли над страной. Верующие шли молиться, опустив головы, как беженцы или как сопровождающие похоронную колесницу.
Энгельс, отбрасывая носком узкого штиблета камешки, прогуливался по чистенькой набережной Женевы. Приближались прозрачные сумерки, ранние в этой горной стране. Жаркий день сменился прохладой. На пышных каштанах созрели плоды; иногда они с шумом падали и раскалывались на песке приозерного бульвара.
Когда Энгельс подходил к пристани, его заметил молодой человек в поношенном, но тщательно выутюженном костюме, сидевший на скамье с газетой в руках. Юноша вскочил и, жестикулируя, бросился навстречу.
— Рад видеть вас, Энгельс.
— Добрый вечер, Либкнехт.
Они пошли рядом вдоль озера. У Вильгельма Либкнехта была очень привлекательная внешность. Особенно выразительны были большой нос с горбинкой и продолговатый овал лица. Выражение глаз и манеры молодого человека отражали застенчивость, маскируемую развязностью. Он часто краснел, то размахивал руками, то прятал их, вдруг замолкал в разговоре, как бы подыскивая нужные слова.
— Поймите меня правильно. Я считаю вас человеком чересчур резким, но ценю ваши знания и отвагу. Не только умом, но и талантом надо обладать, чтобы в столь молодые годы написать книгу о положении рабочего класса в Англии, быть таким колким публицистом, военным тактиком и теоретиком. Это удивительно.
— Вы говорите так высокопарно, точно готовите мне эпитафию, — попытался остановить похвалы собеседника Энгельс.
Но тот не унимался:
— Я видел немало так называемых великих мужей…
— Надеюсь, дорогой Либкнехт, вы не имеете в виду великих пигмеев, вроде Гейнцена и Струве, которых хорошо знавали, — расхохотался Энгельс, — Сравнение с ними я уж как-нибудь выдержу. Не огорчайтесь. У вас передо мной преимущество: шесть лет разницы в вашу пользу. Все приходит к тому, кто умеет ждать, — говорят французы, а я добавлю: бороться.
— Вы прозорливый человек. Я, право, хотел бы сражаться под вашим командованием.
— Не забывайте, что я всего лишь лейтенант Виллиха в пору Баденского восстания. Там сражались и вы, Вильгельм.
— Мне кажется, Фридрих, вы быстро ориентируетесь в любой сложной обстановке. Ваши статьи в «Новой Рейнской газете» о революционной войне в Венгрии всеми, кто их читал, приписывались крупнейшим военачальникам. Все, что вы в них предсказывали, сбывалось. Признайтесь, какими документами вы располагали? — допытывался Вильгельм.
