В себе он смутно чувствовал растущие дарханские силы. Порой он бывал уверен, что ни один на свете шаман не сможет повлиять на него своим колдовством, а сам он сумеет любого человека, даже самого Таргудая, заставить пойти по нужному для него пути. Однако, помня наказ старых шаманов племени, он берег свои силы, остерегался тратить их на истоке.
Джэлмэ как-то съездил к своему отцу, кузнецу Джарчиудаю, и привез с собой дарханское снаряжение – малую наковальню с мехами и молотом. Для него на дальнем краю поляны, под горой, построили небольшую землянку для кузни. И теперь в ночь каждого полнолуния оттуда подолгу доносились звон железа и крики его взываний. Тэмуджин иногда ходил к нему, слушал его молитвы, а один раз даже взялся за молот и пробовал бить по раскаленному пруту на наковальне, ловя в себе какие-то невнятные, волнующие душу отзвуки.
Поначалу все в семье, да и Тэмуджин тоже, без особого почтения смотрели на дарханские корни Джэлмэ, считая, что не очень-то он искушен в тайных искусствах своих предков. Но однажды мать Оэлун обратила внимание Тэмуджина на то, что черный жеребец Джэлмэ, всю ночь простояв у коновязи, к утру вдруг становится мокрым от пота – даже пеной покрываются шея и круп, словно он в непрерывной скачке покрыл далекое расстояние, а сам Джэлмэ в такие дни спит до полудня, тогда как с вечера ложился вместе со всеми, с темнотой.
– Не иначе, – украдкой от других говорила ему мать, – этот Джэлмэ ночью во сне отправляется на своем коне куда-то по своим делам и возвращается к утру. Оттого и спит он долго.
Такие необычные случаи были замечены за ним несколько раз, и в семье Есугея без лишних разговоров признали его большим дарханом. Мать Оэлун даже попросила его погадать о будущем на бараньей лопатке. Вышло поначалу не все гладко, однако, в конце концов, лопатка показала благополучный исход, и она осталась довольна.
Тэмуджин еще в конце лета, почти сразу после того, как вернулся из поездки к кереитскому хану, перебрался со своим айлом с Бурхан Халдуна в горную долину верхнего Керулена. С одной стороны, здесь было безопаснее от ононской степи, где безумствовали в разбойных набегах монгольские рода. С другой – он дотошно, до самых мелочей обдумав свои отношения с Таргудаем, решил, что в такое время надо быть подальше от тайчиутского нойона. Рано или поздно тот должен был узнать о его женитьбе на дочери керуленского нойона, нынешнего врага борджигинов. Да и отцовский тумэн находился у джадаранов, значит, теперь считалось, что он, Тэмуджин, тоже стоит против тайчиутов.
«У Таргудая теперь все причины, чтобы вновь начать охоту на меня, – окончательно решил он. – И на этот раз он не будет возиться долго, постарается скорее покончить со мной. Значит, мне нечего тут дожидаться».
Давнее обещание Мэнлига оградить его от Таргудая теперь казалось ненадежным. После разговора с ним и с Кокэчу на своей свадьбе Тэмуджин стал по-другому относиться к ним. Из добрых друзей и нукеров, готовых честно стараться для него, те в его глазах превратились в таких спутников, которые только и смотрят, чем от него поживиться. Таким нельзя было доверять до конца.
Однако Тэмуджин знал, что они и дальше будут помогать ему – из своих же алчных устремлений – лишь бы он сам был покладист с ними. И после долгих раздумий над трудными и неясными их отношениями он пришел к твердому решению, что на первых порах цель у них одна – вернуть ему отцовский улус. Но после этого они неизбежно должны будут перейти в противостояние: те захотят забрать над ним власть и распоряжаться его улусом по своей прихоти, тогда как он хочет править своим владением, не спрашивая у них советов. И теперь, имея за своей спиной могучую силу кереитского хана, уже не боясь Мэнлига и Кокэчу, Тэмуджин решил по-прежнему использовать их с целью возвращения отцовского улуса. О дальнейшем, успокаивая себя, он думал: «Когда откроется, что мне помогает сам кереитский хан, они осознают никчемность своих потуг и сами отстанут от меня».
Новым местом для своего стойбища Тэмуджин выбрал укромную теснину Бурги-Эрги – там, где прошлым летом простились со сватами – матерью и братьями Бортэ, провожая их со свадьбы. Он еще тогда приметил и запомнил это место. Именно отсюда он ехал, проводив сватов, когда его вдруг осенила спасительная догадка обратиться за помощью к кереитскому хану. Он придавал этому большое значение: значит, место это для него благоприятное, здешние духи благосклонны к нему и будут охранять его от опасностей. Затерянное глубоко в горах, во много раз отдаленнее от борджигинской степи, чем прежнее их место в верховье Онона, это урочище было вполне надежным: большинство ононских монголов о нем и знать не могло, а до керуленских была прямая дорога вниз по реке.
Придя сюда, он первым делом вместе с Джэлмэ возжег огонь и обратился к духам-хозяевам местности с просьбой взять его под свою защиту. Безлунной ночью зарезав черного барана, они принесли им жертву мясом и кровью, а солнечным утром матери Оэлун и Сочигэл принесли жертву белым духам – молоком и маслом.
Поставив все четыре юрты на чистом месте под горой, перед ровной травянистой поляной, семья Есугея зажила новой жизнью. В большой юрте теперь жили Тэмуджин с Бортэ, Оэлун с дочерью перебрались в малую юрту, к Сочигэл, а остальные братья вместе с нукерами поселились в бывшей кожевенной юрте. В молочной юрте держали запасы еды и сундуки с домашним скарбом. Там же, у теплого очага, среди котлов и туесов ночевала единственная их рабыня Хоахчин.
С женитьбой Тэмуджина и приходом нукеров в айле Есугея стало намного веселее. С появлением новых людей братья и матери словно встряхнулись от какой-то занудной дремы, окутавшей было их за последние годы, отбросили прижившуюся между ними застарелую тоску.
Больше всех оживились младшие братья. Тут и там по окрестностям стойбища теперь гремели звонкие их голоса. Между юртами часто раздавался беспечно-веселый молодой смех. Даже споры и ругань, то и дело вспыхивавшие между делом, стали звучать по-новому – веселее, беззлобнее. Однако сильнее всего воодушевляла всех летняя поездка Тэмуджина к кереитскому хану и обещание того помочь им вернуть отцовский улус. Теперь им порукой была не та смутная, ничем не подкрепленная надежда на справедливость, которую они лелеяли прежде, а твердое слово сильнейшего в степи властителя, имеющего несметное войско, могущего одним разом наголову разгромить нынешних тайчиутов вместе со всеми борджигинами. И отныне семья Есугея ждала лишь совершеннолетия Тэмуджина, когда по закону ему будут возвращены подданные и табуны, – и тогда заживут они, как прежде, в большом многолюдном курене, весело и счастливо.
Шум в их стойбище не стихал и вечерами. Часто младшие братья вместе с нукерами до ночи засиживались у огня в своей юрте. До других юрт доносился звонкий, заливистый смех и гомон, радуя матерей, оживляя их истосковавшиеся сердца. Они и Тэмулун зачастую отправляли к братьям, чтобы посмеялась вместе с ними, чтобы не зачерствело ее детское сердце. Тэмугэ и Хачиун, бывало, прогоняли ее, не желая допускать ее в мужской круг, она возвращалась к матерям заплаканная, те приходили защищать ее, заставляли братьев признать за сестрой право быть вместе с ними…
Иногда Джэлмэ, хорошо знающий старину, рассказывал древние сказания, которых он держал в своей голове бесчисленное множество. И матери время от времени звали его в свою юрту, чтобы послушать былины, и тогда вся семья перебиралась в жилище матерей. За накрытым столом вдоволь угощались пенками, перетертыми ягодами со сливками, вареной сметаной, а старшим наливали крепкий айрак.
Чутко сторожа тишину, под треск костра слушали они удивительные сказания о жизни своих дальних предков, о их жестоких войнах с многоголовыми чудовищами-мангадхаями, некогда заполнившими ононские и керуленские степи, о походах древних воинов на дальний запад, за пять соленых морей и семь великих рек. Туда, на край земли, вслед за солнцем уходили тумэны молодых багатуров, а возвращались лишь немногие – поседевшие, истощенные в дальних походах старцы, решившие умереть на родной земле, где зарыты их тоонто[2].
Много удивительного узнавали они о великих волшебствах древних шаманов и дарханов, умевших во время битв призывать на помощь духов – черных всадников из мира предков. Те же тысячами и тумэнами появлялись вдруг ниоткуда перед вражескими войсками, неслись на них жуткими безмолвными тенями, ввергая их в смертельный ужас, заставляя их бежать без оглядки с поля битвы…
Осень выдалась теплая, солнечная. Здесь, вдали от степей, в глуши и безлюдье непуганые стада нагулявших жира косуль, изюбров и лосей паслись прямо за ближними зарослями. Черными косяками бродили кабаны. Радуясь этому, братья и нукеры успевали добыть побольше зверей, вялили и сушили мясо на зиму.
