за что погибать. И это
что было у всех одно — Москва. Никто из них не думал о матери, невесте, речном трамвайчике или теплой булочке. Ничего своего, ничего личного не было в комсомольских сердцах. Была одна Москва — одна на всех — с Кремлём и Красной площадью, по которой (это курсанты знали) гитлеровцы похвалялись пройти парадом. Увязнут в своей крови, не доползут фашисты до Москвы. Надорвутся.
Деревня казалась пустой, не слышно даже собак. Всё как вымерло. Точно ниоткуда перед курсантом, что был поставлен в охранение на южной околице, вырос паренек, как леший из сказки:
— Спокойно, свои, — никак не ожидавший, что его застанут врасплох, от такого своего промаха, курсант лишь винтовку сжал, и зубы от обиды стиснул. Вокруг него стояли молодые парни, никак не старше его самого, а были и вообще сопляки лет пятнадцати. Все в штатском, и с трофейным оружием.
— Партизаны? — нашелся, наконец, и плечи расправил, показывая, что он вот вообще не испугался.
— Диверсанты, — ответ.
— Ну, хватит умничать, — в круг вошел коренастый мужчина, черты лица крупные, взгляд пронзительный, если бы это случилось где-нибудь на окраине Подольска, то курсант сразу бы решил, что на банду нарвался, такой вот взгляд и весь вид был у подошедшего мужчины. Он, как и сами парни был в штатском и с немецким автоматом. — Командир разведывательно-диверсионного отряда, капитан Старчак, — вполне по форме представился он. — Пошли к командиру. Мы видели, как вы разгрузились. Решили слегка понаблюдать. Не робей! — вдруг по-простому, хлопнул он по плечу курсанта, который и правда, слегка оробел, но чуть-чуть. — Парни мои хоть и похожи сейчас на обормотов, но все комсомольцы, как и вы.
Россиков, что распоряжался, где ставить пушки, не менее своих курсантов удивился этому отряду в полсотни человек, где все до одного были такие же мальчишки, как и его курсанты. История отряда Старчака оказалась не менее неожиданная, чем его появление. Когда фронт был прорван, когда немцы вошли в Юхнов, Старчак, по собственной инициативе, собрав отряд из воспитанников разведшколы — 430 комсомольцев, проходивших у него парашютную науку, утром 5 октября рассредоточил отряд на Варшавском шоссе, у моста через Угру. Целые сутки стояли комсомольцы, держали, не пускали врага — головные колонны 10-й танковой дивизии 57-го моторизованного корпуса вермахта. 50 человек — всё, что осталось от отряда. Почти четыре сотни 16-17-летних парней остались там, на реке Угра. Услышав это, у Россикова невольно сердце защемило. За своих парней защемило. Сколько останется завтра от его двух сотен? Невольно мотнув головой, — отмахиваясь от таких мыслей, он слушал, что предлагал капитан-разведчик. А Старчак предложил следующее:
— Впереди, рукой подать, деревушка Красный столб. Там немцы. Выбиваем немцев. Занимаем это урочище 1, а там переправа через Угру. Мост мои ребята в клочья разнесли. Займем переправу, и пусть под вашими пушками эти… — Сторчак подобрал самое нужное и самое непечатное слово, — и строят переправу, а мы им будем аплодировать из всех стволов.
— Толково, — согласился Россиков. И немедля, батарею семидесяти шестимиллиметровых пушек капитана Базыленко поставили на закрытую позицию у деревни Стрекалово. А сорокопятки лейтенанта Носова — на прямую наводку — поддерживать атаку, теперь уже сводного отряда.
Как только обе батареи были готовы, курсанты и разведчики пошли в атаку, бодро и весело — как могут только идти семнадцатилетние парни, в первую свою атаку — которую не то, что ждали, во сне многие видели.
* * *
Солнце только поднималось, освещая рассветом верхушки леса. Отряд, примкнув штыки, бодро, скорым молодым шагом, несколькими линиями двинул от Стрекалово к Красному столбу, крохотной лесной деревеньки в несколько домов. За отрядом поспевали расчеты сорокопяток 2 — курсанты катили свои пушечки легко, как тачки катят на стройке, разве что песни в голос не пели. Три километра меньше чем за полчаса прошагали молодые ноги.
— Огонь! — скомандовал лейтенант своим орудийным расчетам. Залп, и следом:
— Ура-а-а-а!!! — ноги сами, невольно, понесли юных бойцов, только глаза увидели подскочившие от разрывов дома и деревья, а среди домов и деревьев немцев. Курсанты в азарте и забыли, что винтовки могут стрелять! Наперевес, без малого две сотни острых штыков, точно греческая фаланга, — орущим «ура!» ежом, без единого выстрела, вломилась в деревушку. Тресть! Хресть! — врезались штыки в немецкие мундиры. Ура! — оглушал врага курсантский кличь! В молодой ярости, не видя, не слыша, не чувствуя — по прямой сквозь дома гнали 16-ти и 17-тилетние мальчишки матерых взрослых мужчин. А над ними летели точно пущенные снаряды сорокопяток, тут и там
отбрасывая немцев в кусты, осыпая их щепами разорванных деревьев. Немцы, стреляя как пьяные, больше в небо, чем в противника, тут же роняя оружие, снимая и бросая ранцы, спотыкаясь, наперегонки, бежали к реке, прыгали в воду, как ищут спасения от роя пчёл, и ползли по мелководью на западный берег.
Выползали и бежали дальше к Юхнову. Вряд ли кто из них понимал, что напали на них вчерашние школьники. До того невероятной и дерзкой оказалась эта первая курсантская атака.
Наверное ни один курсант и ни один разведчик не получили даже безобидной раны в этой атаке. Добежав до берега, парни готовы были сами прыгать в воду и бежать за врагом. Лишь жесткие приказы командиров остановили разгоряченных бойцов от такого безумия.
— Стоять! — сквозь «Ура!» и прочие многословные выкрики, ярко живописующие, что они сейчас с этими немцами сделают, когда догонят. — Стоять! — кричали командиры. А кого и за рукава гимнастерок и за шкирку хватали, и от реки оттаскивали. — Стоять! приказ был стоять!
…И тут заговорили пушки. Немецкие пушки. Ударили с Юхнова. Три гаубичных дивизиона и пять минометных батарей.
— Окапываться! — новый приказ. И курсанты так же бодро как работали недавно штыками, теперь работали лопатами. Впервые глаза капитана Подольского артиллерийского училища увидели то, что боялись увидеть — они увидели кровь, увидели лица, увидели закрытые глаза и… почувствовали боль. Точно это ему, капитану Россикову, сейчас пробили грудь, оторвали руку, ногу, ему, обещавшему своему командиру беречь мальчишек… Всё. Не стало мальчишек, не видели глаза капитана мальчишек — солдат видели. А смерть солдата — смерть обычная. — Окапываться! — кричал капитан, уже без сантиментов и боли, когда глаз его замечал еще одну маленькую мальчишескую смерть. — Быстрее! — одно утешало, снаряды и мины ложились вразброс, по всему берегу, и больше летели на опустевшую деревушку. Лишь несколько снарядов упали возле окапывавшихся курсантов, но и их оказалось более
