диабетическая, она совсем не сладкая, если вы хотите повкуснее, возьмите зефир. Иногда входная дверь открывается, хочется, чтобы на экскурсию зашел кто-нибудь знакомый, но на пороге возникают в основном бойкие бабушки. Хорошо бы присесть. Тогда спросим, какая там начинка, знаешь, раньше такая была, смотри, научились делать фантики, брат из Динабурга говорит, вот и вкусные у вас конфеты, но упаковка, халва, смотри, какая красивая, ей дурно, смотри, какая, она падает, девочка? Девочка?
Картинка расплывается, тетя Зина, мгновенно покинув первые ряды, окликает меня, похлопывает по щеке и приговаривает, источая едкий табачный запах:
– Опусти голову… Посмотри вниз… Получше? Погоди, не падай. Тебе нужно присесть.
Растерянно и нервно оглядывая пустой просторный центр магазина, она убеждается, что примоститься негде.
– Что тебе нужно купить? Я куплю. Ступай домой.
– Сметану. Я сама.
– Да ты на ногах не стоишь, так здесь душно! А сметана продается не здесь, детка ты моя. Во-о-он там продается сметана. Столько времени зря простояла в кондитерский отдел!
Она выводит меня на улицу, распахивая одну за другой тяжелые двери, и я вдруг осознаю свою уязвимость. Меня штормит, но легкий пыльный ветерок уже спешит на помощь, помогает перевести дыхание, возвращает резкость и очертания предметам. Лестница кажется бесконечной.
– Магазин построили, а присесть негде, чтоб им пусто было! – в сердцах говорит тетя Зина, усаживает меня на верхней ступеньке, забирает авоську и мои пять рублей. – Возвращайся домой, когда станет получше.
Я сижу на ступеньках новой Юдовки, разглядывая золотые отражения догорающего солнца в окнах лысых двухэтажек, вчерашнюю невысохшую лужу с мутной водой, людей, поднимающихся по лестнице и одаривающих меня нарочито равнодушными взглядами. Сижу и понимаю, что не вернусь домой так, без сметаны, потому что не знаю, как объяснить это маме.
– Пробы Манту делать не будут, слышала? Медсестра сказала, будет кое-что другое.
Я молчу, и она, не дождавшись реакции, пылая от нетерпения и возбуждения, продолжает:
– Сегодня будут отрезать головы. Чтобы посмотреть, как устроены наши мозги…
Я смотрю в ее глаза, сияющие лихорадочным блеском, и не могу определить, правду она говорит или врет.
– …потом, правда, пришьют обратно. Все головы. Все-все головы, ты не беспокойся. А Манту точно не будет.
– Как же они пришьют их обратно? – Скоро звонок, мне велено стереть с доски, а вместо этого я слушаю Лину, разинув рот. Тряпка чудовищно грязная, неприятно пахнет влажным мелом, центр доски весь изрисован вазочками, горшочками, кувшинчиками и другими образцами посуды для цветов, которые мы учились изображать на уроке.
– Ты не беспокойся, пришьют, медсестра сказала, что сначала отрежут, а потом пришьют как положено.
Я полощу тряпку и, пока с нее стекает белая вода, задумываюсь о том, что у человека внутри головы. А внутри шеи? Наверное, там какие-то толстые нити, а может, и тоненькие, невозможно отрезать их и пришить заново. Причем всему классу.
– Я тебе не верю, – говорю я, усердно лишая цветочные сосуды формы и содержания и отправляя их в небытие.
– Как хочешь, я только хотела тебя предупредить. Ты же боишься проб? Так вот, их не будет.
Я тебе не верю.
На моей первой парте для близоруких еще лежат краски и альбом. Еще стоит стакан с разноцветной гуашной водой. Она сверху синяя, снизу зеленая, цветы не успели раствориться в стеблях. Я не успеваю увернуться, по моей белой футболке текут гуашевые реки однородного муренового цвета, с подола форменной юбки капает на стул, на туфли, на пол, что это такое?
– Что это такое? На кого ты похожа?
Классная руководительница смотрит на меня сверху вниз с отвращением и изумленной улыбкой на надменных губах.
– Это Лина. Это сделала Лина.
Учительница смотрит в сторону девочек, которые с невозмутимым спокойствием прячут Лину за своими спинами, я жду, что Классная окликнет ее, сделает замечание и заставит извиниться.
– Значит, ты сама виновата, – говорит Классная.
Какое-то время я думаю, что у меня что-то со слухом. Что-то произошло, и уши стали неверно слышать. Нужно отрезать голову и проверить, все ли с ними в порядке.
– Ты сама виновата. Лина толкнула тебя нечаянно, не так ли? Проанализируй почему. Нужно было сразу вылить воду, а не держать ее на столе, верно? Запомни это. И впредь… не будь такой рассеянной.
Плакать хочется так сильно, что, кажется, проще умереть, чем сдержаться. Но, к счастью, звенит звонок на урок, все теряют интерес ко мне, а я к многострадальной футболке, пора идти в сестринский кабинет на пробы Манту.
Дома я пытаюсь застирать футболку, но гуашь въелась сильнее, чем казалось на первый взгляд. Я не знаю, что сказать маме, чтобы не услышать: «Значит, ты сама виновата», – мама всегда на стороне учительницы, и просто оставляю футболку в ванной.
Этой ночью мне снится молодой парень, который живет в сквере возле памятника. У его ног лежат отрезанные человеческие головы, а по их лицам течет сине-зеленая краска.
Этой ночью я впервые писаю в постель.
Я умер знойным июльским днем тысяча девятьсот сорок четвертого года, спустя девятнадцать с половиной лет после рождения. Всю последнюю неделю мы пробирались от деревни к деревне, в основном лесами. Пейзажи попадались впечатляющие, как ни странно, этим тоже можно развлечь себя. Временами меня посещали талантливые мысли. Даже превосходные. Я мог бы их прочесть тебе, но они потерялись. Обидно, конечно.
Что я помню… Я никогда не был безалаберным, вот что. Именно поэтому однажды все обязано было сложиться в мою пользу, понимаешь, мне должна была улыбнуться удача. Я так верил в свою судьбу…
Что я хотел еще сказать… Вероятно, я уже упоминал, что мошкара чудовищно отравляла жизнь, особенно назойливая в болотистой местности. А столько звезд я нигде и никогда не видел, даже в Ташкенте. Привалы случались, однако чрезвычайно короткие, не до любования звездами, когда необходимо продвигаться вперед. А вот сейчас у меня уйма времени, я постоянно смотрю на них. Я мог бы написать поэму о звездах. Я мог бы вернуться домой. Если бы моя звезда вынесла меня невредимым. Вообще говоря, я до сих пор на что-то надеюсь. Неужели нет никакой возможности? – вот что терзает и лишает меня покоя.
заварить чай какой-нибудь успокоительный, где сейчас взять липу, я переживаю, нет, я с ней не разговаривала
…а сейчас прослушайте последние…
что я ей скажу, она ребенок еще глупый, конечно, жалею, но если сама захочет, то сама и расскажет, ой ну
…в Ватикане состоялась встреча…
себя в восемь лет вспомни, вспомни, что она понимает
…ЦК КПСС Михаила Горбачева…
в поликлинику не пойдешь, нужна бабка такая шептунья, воды мне принесут святой, но
…Иоанном Павлом Вторым…
заговаривают такое, я знаю, мне рассказывали у одних
…глав советского и российского государства с главой католической церкви…
потом эту водичку пьют, и помогает
…по установлению официальных отношений…
в какой-то деревне
…между Советским Союзом и Ватиканом…
куда угодно поедем, конечно, не спрашивала учительницу, что я ей скажу
…астрофизическая обсерватория «Гранат»…
уже три раза, клеенку подстилаем, иногда и клеенка пропускает, чего так могла испугаться, запустила
…ракетой-носителем «Протон»…
воображение развито, я тоже была одна
…обращения вокруг Земли четыре дня…
и ничего, и отец пил по-черному, но я самостоятельная была, не то что
…Социалистическая единая партия Германии переименовала…
почему одиноко, в классе много детей, не знаю, но нет, не думаю, она бы сказала, я в ее возрасте
…на должность председателя избран…
недочега она, нет, я не стану спрашивать, сделаю вид, что все нормально, чтобы она не решила, что это что-то плохое, отвезем ее снять этот сглаз
…температура ноль минус два…
какую кошечку, я не люблю котов, ты знаешь, какой за собакой уход нужен, кто будет ухаживать? Может, ей и одиноко, но на собаку я не решусь,
