руки и потащили к терему. Там его бросили на ступеньки высокого крыльца и обступили, задышали злобно, перекошенные:
– Говори, говори, кто таков?!
– Димитрий я! Димитрий! Знаете же, знаете!..
– Врёт!.. Вор! Обманщик!.. Таких царей – вон сколько у меня на дворе!
– Еретик!.. И жёнка латынянка!..
А кто-то уже кулачищем его – хрясь!.. И его рубашку, белую, опрыснуло кровушкой!.. И ногами, ногами его!..
И Гришка, размазывая красные сопли, заползал по земле и страшно заскулил:
– Марфу, царицу спросите! От чистого сердца скажет… вашу мать!.. Димитрий я!.. Сво-олочи-и!.. Богом спасённый!..
– Давай, давай – бей! Ишь как заворовался! – вырвалось у Валуева.
Он уже не соображал, что происходит, захваченный непонятной злобой к поверженному человеку, который к тому же ещё и сопротивляется.
– Люди, негоже так! Не по-христиански – душу отымать зазря! – раздалось из толпы.
– А вдруг Димитрий?! Как тогда?! Ведь государь же! Зови старицу!.. Не дадим без неё вершить суд! Послать за ней!
– А ну, дуй в Вознесенский: скажи старице, что тут делается! Если он её, пускай спасает! Давай, пока не поздно! Народ лютует – изверился!..
Несколько человек бросились в сторону Фроловских ворот, к Вознесенскому монастырю.
У Василия же Шуйского заныло в груди при одной только мысли о недавних мучениях на Лобном. Тогда лишь милость той же старицы Марфы отвела от него топор… «А теперь, если Вор вывернется, то уже никто не спасёт!..»
«Кончать, только кончать!» – мелькнуло у Голицына, и он подал знак Валуеву.
Григорий понял его, сунул под кафтан короткую пищаль и протиснулся вперёд. Кто-то, тесня, надавил сзади на него, и он оказался рядом с самозванцем.
– Да что толковать с польским свистуном! – фальцетом выкрикнул он, с трудом выгоняя из головы мысли о том, что это царь. – Вот я угощу сейчас тебя!..
Он выдернул из-под кафтана пищаль и выстрелил в самозванца.
Тот взметнулся на ноги, схватился за живот, охнул, согнулся пополам и шагнул к нему, глядя на него снизу вверх и пытаясь, с усилием, распрямиться так, что большая бородавка на верхней окровавленной губе у него тряско вздрагивала, вздрагивала… и всё вздрагивала…
Григорий не выдержал вида этой вздрагивающей бородавки и невольно отступил назад. Но тут чья-то услужливая сабля опустилась на кудрявую голову самозванца, и тот без звука уткнулся в землю лицом.
И всех бояр сразу точно сдуло ветром.
Мелкие служилые, оставшись наедине с убитым, в нерешительности уставились на него. Затем они подхватили его за ноги и поволокли к Фроловским воротам: грубо, по грязи, обнажённого, срамно…
У Вознесенского монастыря они неожиданно столкнулись с великой старицей.
Марфа остановилась перед возбуждённой толпой, которая загородила ей дорогу. По бокам, поддерживая её под руки, робко замерли её келейницы, подозрительно глядя на толпу из-под низко повязанных чёрных платков.
Бегавшие за старицей шмыгнули в сторону, исчезли. Труп самозванца поспешно бросили. Толпа смешалась. Огромная и на вид грозная, она, казалось, в одно мгновение усохла, сжалась в один бесформенный комок, от которого по сторонам проворно разбегались какие-то тени.
Через минуту в толпе оправились от замешательства, всплеснулись дерзкие крики: «Эй, старица! Твой ли это сын?.. Скажи правду, чтобы народ не сомневался более!»
– Об этом спросили бы его самого… – сказала Марфа и негромко, но гневно бросила толпе: – Посмели бы?!
Она презрительно оглядела притихших людей, повернулась и пошла назад к монастырю.
Толпа на мгновение замерла. Затем люди очнулись, заулюлюкали, подхватили за ноги труп и выволокли его на Лобное место. Следом подтащили труп Петьки Басманова и бросили рядом…
* * *
Давно это было и в то же время, кажется, будто вчера, хотя уже прошло четыре года. После того дня многое в жизни Григория изменилось.
Он поднялся с лавки, тряхнул плечами, словно сбрасывал воспоминания, прошёлся по избе, в которой устроил свою ставку вот здесь, в деревеньке под Иосифовым монастырем.
Ночью Валуева разбудил его холоп. Григорий поднялся, накинул кафтан и вышел из-за занавески.
У порога избы стоял Тухачевский.
– Зачем тревожишь среди ночи? – недовольно проворчал Григорий, насупив брови.
– Перебежчики из монастыря, важные вести, – ответил сотник и виновато отвёл от него взгляд.
– Веди! – бросил Григорий.
Тухачевский вышел и тут же ввёл в избу троих служилых. Один из них, среднего роста, худощавый, с острым носом и глубоко посаженными невыразительными глазами, держался уверенно. Судя по одежде, он был городовым боярским сыном. Два других, похуже одетые и не такие смелые, встали позади него, как будто прикрывались им.
– Кто такие?! – строго спросил их Григорий.
Уловив, как испуганно вздрогнули от его окрика те, что жались позади, он молча усмехнулся: «Как куропатки!»
– Люди митрополита Филарета, – ответил остроносый.
– Так Филарет в монастыре, у Рудского?! – удивлённо вскинул брови Григорий.
– Да, там… И другие бояре из Тушино…
От этой новости Григорий на минуту задумался.
– Почто здесь оказались?! – сердито повысил он голос, чтобы испугать тушинцев и заставить проговориться о цели побега.
Но остроносый не смутился, спокойно ответил:
– Филарет послал предупредить: поляки упали духом, караулы не несут, ругаются. Одни под Смоленск тянут, другие – в Калугу… Ударить надо по ним. Без боя побегут…
Он посмотрел на Тухачевского, как будто искал у того поддержки в искренности своих слов. Натолкнувшись на его равнодушный взгляд, он снова обратился к Валуеву:
– Завтра вечером уходят из крепости.
– Всё? – спросил Григорий его.
– Да, – кивнул тот головой.
Григорий потёр руками лицо, разгоняя остатки сна, затем подошёл к перебежчикам, усмехнулся:
– Если соврали – болтаться вам на берёзе! Подсушу, как тряпки!
– Уведи! – приказал он сотнику. – Да крепкую стражу приставь, чтобы не сбежали. Завтра проверим их…
Тухачевский увёл перебежчиков. Вернувшись назад, он спросил Валуева:
– Что делать-то?
– Спать, – сказал Григорий. – Сейчас спать. Теперь поляк никуда не денется. Отдохнём и завтра придавим, здорово придавим!.. Чую, правду говорят перебежчики. Иди спать, Яков!
Тухачевский ушёл. Григорий прошёлся по избе, затем вышел во двор. Подле забора маячили неясные тени караульных.
Ночь была прохладной. Дул сильный ветер, натягивая тучи. Пропели первые петухи. Стало светать.
«Никола вешний позади, а травы нет, – появились у него опять в голове мысли, что донимали днём. – Коней кормить нечем. Припоздала весна, припоздала… Поляка бы не упустить!»
Где-то вдали несильно громыхнул гром, будто сообщал, что вот наконец-то по-настоящему идёт весна. Громыхнул ближе, ещё ближе. От низких, густых чёрно-синих туч, что заволакивали небо, снова стало темнеть. А вот ударило совсем рядом, гулко, раскатисто, и упали первые крупные капли дождя. Затем зашумело, заплескалось, хлынул холодный весенний ливень, стеной накрывая деревню и стан русских.
Григорий заскочил в избу.
«Хорошо-то как!» – стряхивая с мокрой головы воду, радостно подумал он, уверенный в удаче в предстоящем
