Кошка Секрис скончалась. Жрицы оплакивали ее, восхваляли на все лады, бормотали молитвы и готовили ее останки к мумификации. Они начисто выбрили себе брови и сняли с лица грим. Их траур длился много месяцев [26].
Воспользовавшись всеобщим смятением, я исчез, прорубил кривым ножом в тростниках узкий проход и протолкнул в него свою лодчонку. Я залег на дно и с оглядкой погреб от берега к глубокой воде; беззвучно и осторожно я двигался от болот к реке, опасаясь как своих блюстительниц, так и коварных рептилий.
Нил встретил меня радушно. Мощный и спокойный, он широко открывал горизонт, раздвигал пространство и осенял все вокруг своим величием. Воды были усеяны синими блестками, будто катили частички неба, а у берегов они менялись, вбирая краски лотосов, кустарников и трав. Им принадлежал даже прибрежный ил. А вдали лазурными озерцами проплывали поля цветущего льна.
Только теперь я ощутил, насколько я раскис и размяк в этом мрачном, суровом и нездоровом месте, в этом гнилом узилище. Плывя по божественной реке, пьяный от вольного воздуха, я чувствовал себя свободным, счастливым, и к тому же впервые после прочтения ее письма – пусть даже передышка будет недолгой – я больше не думал о Нуре.
Иногда вдалеке проплывали игольчатые силуэты пальм, тонкие тростинки, увенчанные звездой. Селяне неспешно гнали с пастбищ ослов, груженных снопами, а величественные женщины с благородной осанкой, стройные и сильные, возвращались с реки к домам, удерживая на голове кувшин с водой.
Меня взволновала сладостная музыка: мелодия колодезных журавлей. За несколько веков их песенка изменилась не больше, чем движения человека, достающего воду с помощью этого рычажного механизма. Дерево поскрипывало, полуобнаженная фигура наклонялась, разгибалась, разворачивала шест, снабженный черпаком, и распределяла воду на пшеницу, ячмень и люцерну. Здесь, на низком берегу, журавль оставался простым; а на холмистом он усложнился: несколько механизмов тянулись вверх по холму, первый забирал воду из реки, второй – из водоема, наполненного первым, третий – из водоема второго, и дальше она отправлялась в поля. Эти качавшие воду тощие журавли казались гигантскими насекомыми, огромными кузнечиками с медленными скрипучими усердными усиками, они следовали друг за дружкой, насколько хватало глаз.
Все чаще попадались деревни. Люди жили рядом с козами и баранами в простых приземистых хижинах из глины, высушенной на солнце. По берегам, заливисто смеясь, брызгалась голая ребятня с бирюзовой жемчужиной на шее, хранившей от дурного глаза. Безучастно стояли в воде толстые буйволы.
Потянулись крупные постройки. Напротив одной из них я пристал к берегу, измученный голодом и жаждой; то был некий храм из охристого камня, со стройными колоннами карминового, оливкового и бирюзового цвета.
Я поднялся на семь ступеней и вошел в приятный торжественный сумрак, обрамленный плотным строем колонн, колоссальных каменных стволов папируса, возносившихся к лазурному потолку, усеянному звездами. Я проскользнул мимо хмурых охранников при входе и шел из галереи в галерею по плиткам, которые отзывались моим шагам, тогда как массивные стены гасили звуки извне. В конце последней галереи путь мне преградили жрецы и не пропустили в главный зал.
Какая муха меня укусила? Мне следовало развернуться и поискать пропитания за пределами храма; вместо этого, несмотря на препятствия и запреты, я встал перед письменами, выбитыми на известняковых плитах, и стал приноравливаться к полутьме, желая узнать, кому этот храм посвящен.
Разбирая иероглифы, я был поражен: здесь почитали Осириса. Из прочитанных отрывков я понял, что Осирис принес людям надежду на жизнь после смерти. Воскресая, он открыл новое измерение существования: смерть – это не конец; жизнь не оканчивается смертью, но меняет форму; когда человек угасает, он завершает данный цикл, чтобы начать следующий. Чтобы преодолеть порог и обеспечить возрождение на следующей стадии, лучше всего внять совету Исиды: мумифицировать покойника, поместив его в саркофаг, защитить от порчи его члены, плоть и внутренности, а затем вооружиться терпением. Ведь люди сродни растениям: после расцвета они увядают и возвращаются в землю для последующего возрождения.
Ошарашенный этими открытиями, я покинул святилище и присоединился к кучке людей, что-то жевавших под сенью акаций. В перегретом воздухе стоял звон мошкары, а птичий гомон с приближением полудня притих.
Я жевал финики и участвовал в общей беседе. Десяток окружавших меня мужчин и женщин совершали паломничество, чтобы снискать милость Осириса.
– Зачем вам это? – спросил я их.
– Осирис ведает входом в Дуат, – отвечала дородная женщина.
– Что это значит?
– Он решает, принять ли нас в свое царство или нет.
– Дуат?
– Загробный мир. Плодородные земли, вечно орошаемые. Ты откуда?
– А почему Осирис может отказать?
Женщина пожала плечами, удивленная моей наивностью.
– Он оценивает души. Мы предстаем пред судом, а он главный судья. Перед лицом сорока двух помощников он извлекает наше сердце и кладет его на весы. Если наше сердце легче пера Маат, богини истины, Осирис продолжает испытание. Мы убеждаем его, что не нарушали никаких запретов, что остались чисты. Мы заявляем: «Я сказал правду, я чист, я достиг совершенства, я помог страждущему, дал хлеба голодному, одежды бедняку в рубище, гроб безродному».
– А если кто солжет?
Они смущенно опустили голову. Мужчина с рябым лицом проговорил вполголоса:
– Мы загодя совершаем паломничества к Осирису, поскольку лишь те, кто ему поклонялись, заслуживают его внимания. Затем произносим определенные слова, читаем молитвы. Дабы снискать милость Осириса, можно также перечислить его имена: «Осирис Ун-нефер, Осирис живой, Осирис владыка жизни, Осирис владыка мира, Осирис хранитель зерна, Осирис владыка вечности, Осирис хранитель берегов, Осирис властитель, Осирис в небе, Осирис под землей…»
Я отошел подальше от этого благочестивца, боящегося упустить какое-нибудь из имен бога.
Отчалив и выведя лодчонку на стрежень, я начал лучше понимать, о чем писала Нура в своем послании: наше приключение переросло в легенду, и, что еще серьезнее, эта легенда породила религию. До сих пор боги и богини были подчинены ходу времени, но теперь люди впервые заговорили о бессмертном боге и стали рассуждали о потусторонней жизни с уверенностью.
В краях моего детства после кончины душа переселялась в новую оболочку, воплощаясь в синицу, медведя, дерево или скалу… Это было первым шагом к окончательному исчезновению, душевные особенности не сохранялись вечно: воспоминания, достоинства и недостатки с каждым новым метемпсихозом угасали. Не только наше тело разлагалось в гумусе и служило пищей молодым организмам, распадалась и наша душа. Речь скорее шла о рециркуляции, чем об увековечении.
В Стране Кротких вод, в Кише и Бавеле, люди посмертно истаивали в серые пылевидные тени, а те в конце концов рассеивались – кроме бедняг, коим не посчастливилось
