себе Лидию.
— Чепуха какая!
— Нет, поеду. Я хочу поехать. Не могу сидеть в Париже сложа руки.
— Ничего не добьешься, только нервы испортишь — им и себе.
— Я перехвачу их в Польше.
— Не глупи. Остынь.
— Одолжи денег на дорогу.
— Даже не подумаю. А тем более у меня столько нет сейчас.
— Одолжи, сколько есть. У меня тоже наберется немного. Хватит до Брюсселя. А в Брюсселе одолжу у твоих друзей.
— Хорошо, дам тебе заемное письмо.
— Напишу тебе уже из Германии.
Отшвырнув перо, старший Дюма повернулся к нему лицом и взглянул внимательно.
— Сделаю, как ты просишь. Но еще раз предупреждаю: ничего у тебя не выйдет. Верь мне, моему опыту. Если женщина решительно покидает мужчину, это навсегда. Упросить ее вернуться уже нельзя, невозможно.
— Вдруг я стану счастливым исключением?
— Вряд ли, не питай иллюзий.
Тем не менее сын уехал.
Очевидцы ему сообщали, что чета Нессельроде отправилась в карете, и Дюма-младший вознамерился их опередить, сев на поезд. После Брюсселя были Дрезден и Бреслау. Наконец он прибыл в Мысловице — городок на границе с Россией. Там, через мост, за рекой с труднопроизносимым для иностранца названием Пшемша, простиралась бескрайняя империя. Здесь, еще в Силезии, был почтамт, постоялый двор и костел (или кирха, он не слишком в этом разбирался). Александр выяснил на таможне, что искомая им супружеская пара не проезжала, приободрился и решил дождаться. Город производил не слишком веселое впечатление: маленький, грязненький, весь покрытый угольной пылью. Местные шахтеры, сплошь усатые, но без бороды, в кожу которых тоже въелась пыль, вечерами собирались в пивнушке и смотрели на приезжих из-под бровей неласковыми глазами. "Пролетариат", по Марксу. Младший Дюма их побаивался и держался подальше. О публичном доме он узнал от владельца гостинички, заверявшего, что паненки там здоровые и чистые (видно, за такую рекламу содержатели бардака ему приплачивали), но не соблазнился и по большей части находился у себя в номере, коротая время за чтением. Так прошло одиннадцать дней.
Наконец мальчик принес ему записку от хозяина постоялого двора: тот сообщал (как договорились, за отдельную плату), что приехали пани и пан Нессельроде.
Александр взвился, быстро привел себя в порядок и отправился в гости. Постучал в дверь.
На пороге появился Дмитрий в стеганой домашней тужурке. Удивившись, он проговорил:
— О, мсье Дюма, вы здесь? Что вам угодно?
— Мне угодно переброситься словечком с мадам Лидией.
— Это лишнее. Мы не принимаем.
— Тем не менее я настаиваю.
— По какому праву? Лидия — моя жена, и ей незачем видеться с посторонними кавалерами.
— Да, жена, но не собственность, не рабыня. И имеет право…
Обер-гофмейстер его величества рассердился:
— Ах, оставьте, сударь, вашу либеральную демагогию для своей очередной книжки. То, что я сказал, этого достаточно. И прощайте. — Сухо поклонившись, он захлопнул у писателя перед носом дверь.
Тот ударил кулаком по ее дубовой поверхности.
— Я от вас не отстану, слышите? — крикнул француз запальчиво. — Лидия с вами не поедет. Я добьюсь встречи с ней. Если не здесь, так в Петербурге!
И услышал в ответ приглушенно:
— Мне полицию вызвать?
— Можете вызывать, я не испугаюсь. Мы, Дюма, никогда не отступали от намеченных целей.
Выйдя на улицу, он присел на скамейку и попробовал как-то собраться с мыслями. Что ему делать дальше, представлялось с трудом. Караулить у входа, чтобы встретить мадам Нессельроде, Александр не собирался. Было достаточно информированности хозяина постоялого двора — снова предупредит, за деньги. Волновало другое: как убедить Лидию с ним остаться? Аргументов не было.
Младший Дюма вернулся в номер, лёг на кушетку и забросил ноги на спинку кровати. Все казалось ему бессмысленным. Для чего он здесь? Так ли он ее любит? Так ли любит она его? Может быть, отец прав?
Веки сами собою смежились, и дремота накатила внезапно…
Легкий стук возвратил путешественника к действительности. Или ему пригрезилось? Он присел на кушетке.
— Кто там?
Из-за двери прозвучал голос:
— Это я… Лидия…
Молодой человек вскочил как ужаленный и сломя голову бросился открывать. Женщина была в темном, в шляпке с вуалью, но вуаль не скрывала ее бледности.
— Пресвятая Дева, вы пришли… ты пришла, Ли…
— На минутку… вырвалась… Дмитрий пошел на почту, чтобы дать телеграмму в Петербург… скоро должен вернуться… забежала, как сказал ты нынче, переброситься словом…
— Да, да, спасибо! — Александр схватил ее за руки, усадил на единственный в номере стул, сел напротив на кровать. — Я люблю тебя. Я схожу с ума от любви к тебе.
Лидия кивнула:
— Да, я тоже… тоже тебя люблю… — Рот ему закрыла ладонью в перчатке. — Погоди. Молчи. Я тебя люблю, но поеду с мужем. Это решено. И пожалуйста, не преследуй нас. То есть преследовать ты уже не сможешь…
— Почему? — похолодел он.
— Дмитрий пошел давать телеграмму в Петербург. Своему отцу, Карлу Нессельроде. Канцлеру Российской империи. Чтобы тот в свою очередь отослал телеграммой сюда, на границу, распоряжение Министерства иностранных дел… относительно тебя…
— То есть?
— Будешь объявлен персоной нон грата. И не сможешь въехать на территорию России.
У Дюма вырвалось:
— Нет!.. Они не посмеют!..
— Очень даже посмеют, не сомневайся. Каждый отстаивает свои интересы любыми средствами.
— Это низко, мерзко! Мы ведь любим друг друга.
— Что поделаешь, жизнь — жестокая штука. — Нессельроде повторила слова Надин Нарышкиной. — Извини за все. Не держи зла. И прощай навеки.
Александр сгреб ее в объятия, начал целовать, уговаривать остаться.
— Нет! — произнесла она, отстраняясь с силой. — Прекрати, оставь! — отпихнула бывшего любовника и сама отступила к двери. — Между нами все кончено. Я уеду с ним.
Бросила короткий, прощальный взгляд и мгновенно скрылась.
Только аромат дорогих духов все еще напоминал о недавнем присутствии Лидии — в номере и в его судьбе.
Младший Дюма опустился на колени и упал лицом на скрещенные руки, лежащие на сиденье стула, не сумевшее сохранить ее тепло.
Через день супруги укатили из Мысловице. Александр сделал попытку поехать следом, но предупреждение подтвердилось: на границе ему сказали, что имеют телеграмму из Петербурга, объявляющую его персоной нон грата. Он хотел было написать лично императору Николаю I и просить отменить запрет, но потом раздумал. Впрочем, возвращаться в Париж тоже не лежала душа.
Первым делом чета Нессельроде отправилась в Москву, чтобы посетить генерал-губернатора, и Арсений Андреевич принял их по-русски гостеприимно, хлебосольно, от души попотчевал, рассказал последнюю новость: 1 ноября — открытие Николаевской железной дороги, и теперь из Первопрестольной можно будет доехать на поезде до Северной Пальмиры за один
