- Положительно-с...
Лесовский оглядывал обаятельного, в сером костюме, графа, а сам уже был весь во власти доносившейся мелодии романса с летней эстрады. Удивительно, но Лесовскому показалось, что голос певицы очень знакомый. Любопытства ради он вышел на аллею, затем приблизился к скамейкам, на которых сидели горожане, и сердце у него защемило. На эстраде, в длинном вечернем платье, опершись на черный лакированный рояль, пела Лариса Архангельская. В первое мгновение Лесовскому стало так хорошо, будто бы вновь он обрел свою потерянную любовь, но тотчас душа вновь переполнилась чувством утраты. У него возникло неодолимое желание, как только она закончит петь, подойти к ней и упасть на колени, взять за руку, просить, молить ее, чтобы вернулась к нему. Он торопливо, задыхаясь от волнения, поспешил за кулисы.
- О, боже! - всплеснула она легкими шелковыми рукавами. - Николай Иваныч! Откуда вы взялись, голубчик? А мне сказали, будто вы отправились в Москву! Доктор, - повернулась она к усачу-офицеру, - познакомьтесь, это мой земляк... Инженер Лесовский.
- Мое почтение. - Офицер прищелкнул каблуками.
- Я, вероятно, помешал вам, - стесненно проговорил Лесовский, чувствуя и понимая, что этот красавчик-офицер не безразличен Ларисе Евгеньевне.
- Николай Иваныч, где вы теперь? Все еще в «Северных номерах»? Я хотела бы свидеться с вами, но не сейчас... Вы знаете где улица Соборная? Это совсем недалеко от Текинского базара. Номер моего дома сорок шесть. Заходите, папа будет очень рад.
- Непременно зайду, Лариса Евгеньевна, - пообещал Лесовский.
Народный дом Закаспийского благотворительного общества находился в центре города. Четырехколонный портик, окрашенный в густо-желтый цвет, отделенный от проезжей части улицы и тротуара небольшим, со скамеечками, сквером, словно магнитом тянул к себе горожан. Днем сюда шли посетительницы всевозможных кружков - кройки и шитья, рукоделия, изящной словесности, музицирования. Заглядывали в библиотеку старички-обыватели, вышедшие на пенсию. Изредка дом заполнялся энергичными деловыми людьми, и это значило, какое-то общество - врачей, любителей археологии, любителей правильной охоты или исследователей Закаспийского края проводило свое очередное заседание. Поистине во всю силу этот Дом оживал по вечерам, когда сходились в нем актеры, музыканты, певцы - в обычные дни на репетиции, а по субботам и воскресным на представления.
Лариса Архангельская после переезда в Асхабад служила секретаршей в Народном доме. Каждое утро приезжала она сюда на городском дилижансе, - благо пассажирская карета останавливалась прямо напротив портика. В Дом входила, если не считать ночного сторожа, самой первой, открывала приемную и кабинет председателя, которого за целый год видела только два раза, ибо председателем благотворительного общества был сам начальник Закаспийской области. Сначала Шостак. Его она видела в день, когда он, уезжая в Петербург, сдавал свои полномочия новому управителю- генерал-лейтенанту Лешу. Новый же начальник и командующий войсками побывал здесь пока только один раз - председателем благотворительного общества избрали его.
Делами в Народном доме заправлял подполковник Лампел - седенький длинноносый старикашка, невероятно начитанный и любящий искусство. Был он прекрасным организатором и артистом, сам участвовал в спектаклях. Он же сам и режиссировал. В шутку его называли «Фигаро-там», и все же истинным распорядителем дел в Народном доме был не он. С приездом в Асхабад командующего краем, после отчетно-выборного собрания благотворителей, Народный дом в свои руки взяла генеральша Леш. Необыкновенно живая, стройная брюнетка в черных ажурных чулках и французских туфельках, в костюме, сшитом французским портным, женщин она совершенно шокировала своим туалетом, а мужчин изысканностью и лукавой, двусмысленной улыбочкой. Прежние «львицы» Народного дома - графиня Доррер и отставная генеральша Нелли Юнкевич некоторое время, встречаясь с мадам Леш, передергивали плечами, но постепенно уступили ей первенство. Мадам Леш оттеснила от творческих дел подполковника Лампела и, конечно же, совершенно подчинила себе секретаршу Ларису Архангельскую.
Войдя в приемную, Лариса только успевала снять чехол с пишущей машинки, как раздавался телефонный звонок, и в трубке звучал бодрый, экзальтированный голос мадам Леш.
- Лариса Евгеньевна, это вы?! С трудом дождалась вас, чтобы напомнить...
Затем следовали распоряжения, и всякий раз - разные. Иногда это касалось перепечатки пьесы или размножения на машинке ролей. Иногда - самые интимные поручения: найти такого-то, передать что-то. Но чаще всего мадам Леш болтала о «дурехах» Доррер и Юнкевич, как она их обзывала заглазно. «Таланта ни на грош, а спеси у обеих на целый полк хватит. Будь моя воля, дорогая Ларочка, я бы их своими стряпухами сделала, а вам поручила главную роль в самой громкой пьесе...»
Однажды, позвонив, госпожа Леш попросила ее немедля прийти. Архангельская с замирающим от страха сердцем отправилась в дом командующего, совершенно не подозревая, зачем ее пригласили. Дом стоял в карагачевом саду, окруженном кирпичным забором. Едва Лариса Евгеньевна подошла к воротам, как ее встретила служанка и повела к генеральским хоромам. Госпожа Леш, услышав из спальни ее голос, вышла, прикладывая ко лбу полотенце.
- Ах, как хорошо, что вы пришли, моя милая. Муж с господами через час выезжают в Фирюзу поразвлечься, а я нездорова. Поезжайте вместо меня, милая, я сказала Лешу о вас... Но-но, только без всяких страхов! - тут же выговорила она строже, видя, что секретарша сжалась и вот-вот скажет «нет». - Леш - совершенно безвинное существо, вы можете не бояться его. Вы приглядите за ним и только. Возьмите гитару, споете господам. Да и почему вы страшитесь, глупенькая?! Вы же не одни едете. С вами будут обе дурехи- Доррер и Юнкевич, еще несколько женщин.
Подталкивая Архангельскую, она вошла с ней в кабинет, где на диване, с газетой в руках, сидел высокий и располневший генерал. Увидев вошедших женщин, он тотчас встал и с интересом посмотрел на Ларису Евгеньевну. Затем подошел и поцеловал ей руку, отчего она невероятно смутилась.
- Надеюсь, вы простите нашу дерзость, - сказал он, лукаво щурясь. - Я уже почти год в Асхабаде, столько же командую благотворительным обществом, но вас, мою секретаршу, вижу впервые. Вы прелестны, мадам! Без всякой лести - прелестны. Я буду весьма польщен, если составите мне общество.
Через час кортеж автомобилей - в Асхабаде их насчитывалось двенадцать, и большинство из них были заняты в поездке, двигался в горы по Фирюзинской дороге. В головном «Руссо-Балте» рядом с шофером сидел сам генерал-лейтенант Леш, на втором сидении, за его спиной, Архангельская. Рядом с ней Доррер с супругой. В следующей машине ехали Дуплицкий и хан Хазарский с супругами, дальше - Ораз Сердар с офицерами штаба. В четвертом автомобиле управляющий земства Юнкевич с женой... Но не только генерал со свитой торопились в этот день за город. Многие буржуа, особенно те, у которых имелись свои кареты, мчались на лоно природы. Быстрые авто обгоняли вереницы фаэтонов, пролеток, дрожек и других легких повозок. Машины мчались со свистом, преследуя ползущий зеленым удавом пассажирский поезд, - он, уменьшенный расстоянием до игрушечных размеров, виднелся на краю предгорной долины у самой границы с Каракумскими такырами. Сотни горожан в этот безоблачный майский день, предавшись веселью, совершенно забудут о государе-имениннике, но всяк вспомнит, въезжая в зеленое ущелье, а затем и в самую Фирюзу, о бывшем командующем Закаспия генерале Куропаткине. Это его заботой и усилиями было приобретено для России райское местечко. Его настойчивостью и руками солдат осушили в ущелье болота и разбили прекрасный парк, выстроили военную и другие дачи. Но еще больше понастроили дач мелкие асхабадские буржуа.
Кортеж автомобилей перевалил за Багиром через гору и оказался перед роскошным яблоневым садом Ванновского. Яблони цвели, и издали казалось, что они кипят белой пеной. Сад этот был разбит бывшим военным министром России генералом Ванновским - и носил его имя. Каждый из сидящих в машине подумал об этом, и взволнованная быстрой ездой и красотами этих мест графиня Доррер, подавшись немного вперед, громко спросила:
- Господин Леш, а почему бы и вам не оставить память о себе? Неровен час, уедете из Асхабада - и не успеете оставить свою отметинку.
Генерал-лейтенант повернул голову, улыбнулся, однако не сказал ничего.
Протарахтев по узкой, немощеной улочке поселка, автомобили свернули за парком вправо, и один за другим медленно въехали во двор военной дачи. Тут уже стояли столы под белыми скатерками, уставленные бутылками и тарелочками с холодной закуской. В глубине двора исходил от жаровен синий дымок и пахло на весь двор ароматным шашлыком. Приезжие, выйдя из машин, тотчас поспешили к чинаре «Семь братьев», с восхищением оглядывая семь сросшихся воедино стволов. Все разом заговорили, вспоминая легенду о том, как храбрая девушка Фирюза похоронила здесь семерых своих братьев, погибших, но не отдавших селение врагам. И на месте захоронения поднялись семь могучих стволов. Юнкевич, взяв за руку женщин, предложил измерить окружность чинары, но подойти к ней мешали могучие корни, проступавшие из земли, - на них скользили подошвы, и затея с обмером не состоялась К тому же супруга Юнкевича, одной из первых сев за стол, окликнула господ, чтобы поскорее шли распить бутылочку английского портера. Мужчины, пока распорядитель пиршества - действительный статский советник Дуплицкий не скомандовал «за стол», сбившись в кучу, вели разговор о политике, о последних газетных новостях. В центре внимания была забастовка челекенских нефтяников. Более других об этих событиях был осведомлен хан Хазарский - коренной уроженец тех мест. Но не только постоянное сообщение с Челекеном служило пищей для его ума. Хазарский с затаенным любопытством следил за тем, как рушатся под натиском рабочих фирмы Нобеля и Вишау, когда-то поглотившие несколько нефтяных колодцев хана Хазарского. Когда-то не в состоянии противостоять в конкуренции этим королям «черного золота», он отдал им за бесценок свои колодцы и керосиновую установку. И не один он. Десятки мелких нефтедобытчиков разорились благодаря «мудрым» действиям двух гигантских фирм. Последние новости были о том, что «Челекенское нефтепромышленное общество», а точнее промысел Вишау вынужден удовлетворить целый ряд требований рабочих. И хан Хазарский с удовольствием говорил о них:
