- Нет, нет, я ничего... Это я так... Просто мне стало совсем хорошо оттого, что вдруг появился ты. После того вечера, когда я пела в городском саду, я все время жалела, что ты ушел.
- Была на то причина, - усмехнулся он, взяв со стола спички. - Может быть, зажжем лампу, уже темно.
- Да. конечно... О какой причине ты говоришь?
- Ты же была с кавалером... с офицером! Щеголь такой с черными усами.
- Ты не думай ничего плохого. Кранк - врач-гинеколог. Он порядочный человек... Во всяком случае, со мной он не позволяет ничего лишнего.
- Он бывает у тебя?
- Что ты! - возразила она и растерянно замолчала, не в силах сказать, что Кранк все-таки был у нее- делал ей операцию, а потом два или три раза заходил, справляясь о здоровье. Но это были посещения врача, а не кавалера. - В общем-то он ухаживает за мной, и, кажется, неравнодушен ко мне, но ты можешь быть спокоен. - Лариса опять посмотрела ему в глаза.
- Зачем ты оправдываешься передо мной? - сказал он как можно спокойнее. - Разве в этом Кранке дело... Позволь я сяду?
- Ну, конечно, садись. Сейчас я заварю чай. У меня есть пачка зеленого.
Лариса Евгеньевна зажгла примус, поставила на него эмалированный чайник и принялась накрывать на стол. Лесовский молча наблюдал за ней, стараясь увидеть изъяны в ее внешности, в движениях, в осанке, чтобы с сожалением сказать себе: «Не та уже Лариса - куда девалась ее девичья прелесть после встреч с жандармом!», но ничего подобного не находил - наоборот, она казалась ему еще краше, еще изящнее.
- А этот негодяй... пристав - он не приезжает к тебе? - Голос Лесовского задрожал, и Лариса Евгеньевна поняла: «Вот то главное, что всю жизнь будет стоять между нами».
- Не надо. Ради бога, не надо... - Лариса Евгеньевна безвольно опустилась на диван.
Лесовский сел рядом.
- Хорошо, давай о другом. Я буду говорить о том, как этот негодяй Султанов и еще десятка два таких, как он, - пристава, офицерские чины, жандармы, сам Иванов - ротмистр, заведующий розыскным пунктом, ехали в Красноводск в одном вагоне со мной, чтобы пересесть на пароход, и добравшись до Челекена, расправиться с забастовщиками... Они арестовали и посадили в трюм самых активных, избили их до полусмерти, а толпе бросили «подачку». Вот вам десять процентов надбавки к заработку, и заткните свои глотки.. Между прочим, Султанову этого наши товарищи не простят.
- Да пусть он подохнет, подлец, самой позорной смертью, - перебила Лариса. - Я ненавижу его. Ты не знаешь всего, что произошло...
- Я все знаю, мне сегодня рассказал твой отец. Я ведь был у тебя еще днем. Мы порядком повздорили с Евгением Павловичем. Я понимаю его... Он не нашел ничего лучшего, как заставить этого жандарма позаботиться о вашем благополучии. Дом вам он сыскал, службу в госпитале и в Народном доме, и за все за это уплатил немалые деньги.
- Замолчи! - Лариса Евгеньевна порывисто встала. - Нельзя же быть таким жестоким. Уходи, если ты считяешь меня продажной шлюхой... Уходи!..
Лесовский вздрогнул.
- Ну, что ж, - сказал он глухо и встал. - Вероятно, не надо было нам встречаться...
Он успел сделать лишь шаг к двери, как Лариса Евгеньевна бросилась к ней и повернула ключ.
- Никуда ты не уйдешь, - заявила она резко. - Если ты мужчина, то не оставишь меня одну. Я ж одна. Одна.... Кроме тебя у меня в сердце никого не было и нет... Прости меня за все, хотя я ни в чем не виновата. Это жизнь такая... Она терзает каждого, кто не в состоянии противостоять ее грубой силе, подлости, хамству... Ох, Николай Иваныч, дорогой мой, если бы ты знал, какой заветной мечтой было у меня войти в высший свет, быть богатой и знатной. И знал бы ты, как я все это теперь презираю! Я никогда не думала и даже не допускала мысли, что высшее общество стоит и передвигается на ходулях самой наглой лжи, обмана, подкупов, взяток, безжалостного отношения друг к другу, не говоря уже о простых людях. Простую чернь эти аристократы просто не считают за людей. Даже животных - кошек и собак - они больше любят, чем нас.
- Да, наверное, это так, - согласился Лесовский, внимательно наблюдая за Ларисой Евгеньевной и находя, что она и в самом деле настолько издергана, что заслуживает самого большого сострадания. - Ты даже о чае забыла, - напомнил он. - Но прости за прямоту. Иначе я не могу... Мне пора идти...
Она не отозвалась. Глаза ее потускнели, появилась в них некая тревога. Он успел прочесть в ее глазах: «Сейчас уйдет и никогда не простит мне моего греха!» Она медленно отошла от него.
- Ты еще придешь? - спросила тихо.
- Приду, если пригласишь.
- Тогда приходи завтра, послезавтра, когда у тебя будет время. Я буду тебя ждать.
У двери он обнял ее. Она ждала и надеялась - сейчас останется, но этого не случилось. Лесовский вышел, слышны были его удаляющиеся шаги по двору.
- Он мне никогда не простит пристава, - вслух подумала Лариса и устало опустилась на диван.
Утром она шла к центру города по Таманской. Противоречивые чувства терзали ей душу. «О, боже, неужели это был только кратковременный сладкий миг? Неужели так велико чувство самолюбия, что нельзя его побороть даже самым здравым рассудком? Ведь Николай Иваныч умен и рассудителен! О, если бы ум был сильнее чувств - сколько бы бед и несчастий могли бы мы предотвратить!»
На Соборной зазвонили колокола и где-то далеко, на самой окраине, откликнулся им деповский гудок. Лариса Евгеньевна, утеряв тонкую ниточку мысли, посмотрела по сторонам и только тут осознала, что подходит к Русскому базару и что утро великолепное - всюду толпы народа, повозки, лошади, ослы с поклажей, верблюды на обочине. У каждого обывателя свои заботы, радости, горести, сомнения. На углу у магазина, сидя, раскачивался слепой нищий. Лариса Евгеньевна положила ему в тюбетейку гривенник, подумала с жалостью: «И жить уже незачем, а живет, бедняга, стремится жить... борется всеми силами, чтобы утром ощутить тепло солнца, а вечером тепло подушки, если только она у него есть... Боже, но нельзя же мне равняться в своих горестях с ним! Надо жить смелее и всеми силами стараться быть независимой...»
В скверике у здания Народного дома дремал на освещенной солнцем скамейке кот Мурысь - любимец завсегдатаев Дома. Увидев Ларису Евгеньевну, он встал, выгнул спину, потянулся и спрыгнул ей под ноги. Она погладила его, потрепала за уши.
- Будет вам баловать этого развратника! - смеясь, сказал сторож. - Всю ночь не давал спать, по крышам за своими дамами бегал.
- Здравствуй, дядя Степан. Никто еще не приходил? - Лариса вошла в вестибюль, взяла в гардеробной ключи. - Госпожа Леш не звонила?
- Никто не приходил, никто не звонил - все спят после вчерашнего, - пояснил сторож. - Все-таки день императора, как ни говори.
Войдя в приемную, она распахнула ставни, сменила в машинке ленту и принялась перепечатывать роли из «Бесприданницы». Странно, но в этот день никто ее не потревожил. Даже госпожа Леш забыла позвонить, чтобы высказать очередное назидание. «Вероятно, и впрямь заболела», - подумала Лариса Евгеньевна.
Вечером, однако, мадам Леш пришла, свежая и здоровая, и первыми ее словами были:
- Ларисочка, а штабс-капитан Кранк еще не заходил?
- Нет-с, да я его и не жду... не приглашала, - поняла ее вопрос по-своему Архангельская.
Мадам Леш озорно прищурилась, сраженная наивностью секретарши, и рассмеялась.
- Вы у нас, ну, прямо прелесть. Вчера, по рассказам графини, испугались пришить моему генералу пуговицу, а сегодня боитесь своего врача.
- Никого я не боюсь, - выговорила, как можно мягче, Лариса Евгеньевна. - Просто у меня есть свое человеческое достоинство.
- Но ваше достоинство граничит с грубостью и неповиновением, - заметила Леш, заглядывая в зеркало и поправляя локоны. - Вы не на шутку рассердили моего мужа. Раз в жизни, говорит, позвал вместо денщика секретаршу, и то получил от ворот поворот.
Лариса Евгеньевна отошла от машинки и остановилась, рассматривая в упор генеральшу.
- Неужели вы, будь он вам не муж, а лишь командующий или председатель благотворительного общества, остались с ним наедине?
Мадам Леш с презрением глянула на Архангельскую.
- Барышня, а не кажется ли вам, что у вас слишком короткая память? Давно ли вы нежились в постели со становым приставом... и совершенно не думали, что находитесь один на один с мужчиной! А теперь строите из себя верх целомудрия. Или вы думаете, нам ничего неизвестно о вашем прошлом? Впрочем, один ли становой пристав? Я ничуточки не сомневаюсь...
- Дура! - вне себя крикнула Лариса Евгеньевна. - Самая отпетая дура!
- Что-о-о!.. - задохнулась госпожа Леш. - Что ты сказала? Я - дура? Ах ты, дрянь негодная! - Мадам Леш взяла со стола карандаш, швырнула им в секретаршу, затем схватила чернильницу, но бросить не успела - Лариса выскочила из приемной.
В самый разгар лета началась война. Сначала в газетах появилось сенсационное сообщение об убийстве в Сараево наследника австрийского престола эрцгерцога Франца Фердинанда. Асхабадские обыватели и особенно высший свет не успели «переварить» эту новость, как газеты сообщили о том, что Австро-Венгрия объявила войну Сербии и подвергла артиллерийскому обстрелу Белград. Россия, возмущенная столь дерзким поступком австрияков, объявила сначала в пограничных с Австро-Венгрией округах, а затем всеобщую мобилизацию. Тотчас Германия поставила русскому самодержцу ультиматум и, не получив ответа, объявила России войну.
