Глава четвертая
1Правитель дел иркутского и колыванского генерал-губернатора Михаил Иванович Селивонов, фактический хозяин территории, превосходившей по крайней мере вдвое любое из западноевропейских государств, встретил купца-морехода приветливо и выжидательно.
— Шелихов, Григорий Иванов, рыльской купец и морских Восточного океана вояжиров компанион, — отрекомендовался Шелихов. В официальных встречах и документах он всегда держался этого сложного и пространного звания. Оно не только указывало на происхождение купца, но и заключало тайное намерение морехода поставить себя этим под покровительство чудотворной иконы Рыльской божьей матери.
— Аа-а! Слыхивал о таком и давно ждал случая познакомиться, чтобы от самого проведать о прохождении Восточного океана, яко Моисей по дну Красного моря пешеходяща! Чем, ваше… — запнулся Селивонов, не желая сказать обычное, купеческому званию приличествующее слово «степенство», — чем, ваше здоровье, — улыбнулся он, — могу быть полезен мореплавателю в канцелярии игемона?
Сказал это Селивонов добродушно, даже дружески, как бы приглашая посетителя к откровенности и доверию.
Селивонов был известен как пламенный патриот родины и золотого, по его выражению, дна этой родины — Сибири. По страстной привязанности к своему неустроенному краю, столь нуждающемуся в любящих его людях, Селивонов отказался покинуть Сибирь, когда его благодетель и учитель, предшественник Якобия на посту иркутского губернатора, выдающийся русский географ Федор Иванович Соймонов был вытребован Екатериной II в столицу сенатором и советчиком по сибирским делам.
— Здесь, на месте, я буду полезнее вашему превосходительству. Во-время донесу и справку без лицеприятия подам, — твердо отклонил Селивонов настояния своего благодетеля, целуя руку девяностолетнего старца, которого выехал провожать до перевала через Уральский хребет.
Селивонов дослужился до немаловажного в Сибири чина статского советника. При Соймонове Селивонов, в интересах родного края, переехал из Тобольска в Иркутск и продолжал здесь службу «под Якобием». Якобия он считал самодуром и знал, что тот давно уже окостенел в воспоминаниях о своей молодости при дворе Анны Ивановны. Блеску этого двора Якобий способствовал как собственным «итальянским» оркестром из русских крепостных, так и ревностным исполнением должности церемониймейстера в тех грубых и немецки безвкусных празднествах и развлечениях, которым предавались царица и ее фаворит Бирон. Якобий, избавившись при Селивонове от непосильного для себя труда вникать в беспокойные дела огромного края, так уверился в великом уме и преданности своего правителя дел, что подписывал подаваемые Селивоновым бумаги не читая. Капризничал редко и только в тех случаях, если его «отрывали от дела». А дело у Якобия было одно-единственное — репетиции оркестра, когда он, держа смычок деревянными пальцами, пиликал на скрипке, пытаясь под льстивые восклицания вертевшегося около него маэстро Реббиа передать музыкантам воздушную мягкость особо нравившейся фиоритуры.[27]
— Чем же я, Григорий Иванович, в нужде твоей пособить могу? — спросил Селивонов, выслушав с интересом пространный рассказ Шелихова и о плавании в Америку, и о вывезенном оттуда богатстве, и о ссоре при дележе промысла с компанионами. Мореход не преминул расписать и перспективы, раскрывавшиеся перед Россией и в особенности Сибирью.
— Приморской страной станет наша Сибирь, над самым большим морем вселенной! — убежденно заключил Шелихов свой рассказ.
— Исполать, ваше здоровье! Тогда и ты к королям в кумовья влезешь, голой рукой тебя не возьмешь, — усмешливо отозвался Селивонов. — Выкладывай до конца начистоту, ко мне за какой, надобностью пришел, Григорий Иванович?
— Токмо до престола с обидою моей помогите дойти, псов компанионов моих уймите… Мне срока не осталось: как вскроется Лена, беспременно, пока я делу хозяин, в Охотске должен быть — «Святителей» за море с припасами вырядить, чтоб людей, на Кыхтаке мной оставленных, от гибели избавить, а там… там видно будет, — сказал Шелихов и поставил на стол изрядный пакет, завернутый в кожу и перевязанный бечевой.
— Это что? Зачем поспешаешь? — нахмурился Селивонов, думая, что Шелихов, по купеческому обыкновению, подносит ему авансом «посулы», общепринятые в сношениях деловых людей с властью.
— Единственное достояние, коему я хозяин, чем должен любезному моему отечеству и чего никогда сполна оному заплатить не могу… Здесь все, Михаил Иванович! — перевел дух Шелихов, укоряя себя за то, что по совету Натальи Алексеевны, встречавшей Селивонова в доме деда, пришел к большому чиновнику с пустыми руками. — Вот все, что я приобрел в сем путешествии, какие замечания учинил и сделал распоряжения…
Суровость с лица Селивонова сошла, он внимательно посмотрел на смущенного морехода и с интересом начал разбирать пачку документов, читая вслух:
— «Журнал плавания»… «Карта плавания»… «План островам»… «План крепостям»… «Наставление по отбытии моем за общей нуждой в Охотский порт оставленному со властью хозяина над всеми трех судов компании нашей российскими людьми главному правителю Константину Алексеевичу Самойлову»… «Записка, какого роду план быть должен в рассуждении торговли с англичанами»… — Тут правитель канцелярии тонко усмехнулся: — Здорово вонзил: «дабы других наций подданные не могли входить в пользы, отечеству нашему принадлежащие»! Умно делаешь, Григорий Иванович, что писанием многотрудным не поленился первородство наше на земле неведомой закрепить. Непреложное свидетельство трудов и доблести российской потомству оставляешь! — крякнул Селивонов. — На неделю чтения хватит, чтобы вникнуть…
— Мои труды довольно вознаграждены будут, когда из сего может последовать польза обществу! — скромно отозвался Шелихов, не без задних мыслей приняв такое полное и лестное признание своих мореходческих заслуг. Он понимал, что это первая и важнейшая ступень к силе, славе и богатству.
— Добро, добро! Разберусь, — заключил Селивонов. — Даю тебе роздых, чтобы «Святителей» твоих поскорее отправить в Америку для ради спасения пребывающих там русских людей. Ну, а для спокойствия в твоих делах, дабы компанионы тебя без тебя не женили на пустой суме, — проговорил он с усмешкой, но внушительно, — подай сей же час прошение совестному судье иркутскому Петру Яковличу Резанову. Проси разобрать твое дело человеколюбиво и с отвращением от угнетения. До решения же на амбары с промыслом печати наложим… Распоряжение на это от имени его превосходительства я изготовлю. Будешь впредь советов моих держаться — в Петербург тебя отправлю и в люди выведу… До свиданьица, ваше здоровье!
Григорий Иванович не чувствовал под ногами земли, когда возвращался домой. В мыслях его была Наталья Алексеевна, ее сияющие радостью глаза, с которыми она будет слушать его рассказ о торжестве, доставленном ему забавной выдумкой о спасенных скрипках самодура-губернатора. «Кто умен, все угодья в нем», — самодовольно думал Шелихов о себе, оправдывая поступок, вызвавший насмешки Натальи Алексеевны. Неприятны же мысли о наказании, понесенном злополучными музыкантами, как бы оплатившими своими спинами вмешательство в его дело Селивонова, смягчались сомнительным утешением горькой народной мудрости: не за то Сеньку бьют, что краюху съел, а за то, что укрыть воровства не сумел.
Печати совестного суда, наложенные на амбары по красноречивому прошению Шелихова о пересмотре кабального договора, испугали Голикова и Лебедева. В этом они усмотрели прежде всего утрату расположения властей к себе, а стало быть, и к своей дальнейшей откупной и торговой деятельности. Селивонов в подписанном губернатором распоряжении обстоятельно указал на многочисленные нарушения, допущенные компанионами в оснастке и снаряжении отправленных в плавание судов, отчего мореходы «в поисках выгод отечеству и прославления имени российского не токмо достоянием, но и животом своим поплатились».
— Мошенник Гришка под сильную руку встал, того и гляди как бы вовсе по миру не пустил! — возмутился Голиков и первым пошел на уступки, вспомнив, как его дядюшка, Иван Иванович Голиков, курский купец, занимавшийся винными откупами, был осужден за злоупотребления на ссылку в Сибирь. Помилованный по случаю открытия в С.Петербурге памятника Петру I, он дал клятву написать историю царствования Петра и уже выпустил первые 12 томов «Деяний Петра Великого», большое собрание разных архивных документов, писем и сказов о Петре.
— Это только вообразить себе надо, — говорил Иван Ларионович с трусливым отвращением, — двунадесять книжищ… бр-р!
Судьба умного и хитрого дядюшки, искупающего былые грехи откупа таким тяжелым и предосудительным для купца трудом, страшила Ивана Ларионовича Голикова. Он разошелся с упершимся на своем Лебедевым и заслал к Шелихову людей для переговоров об условиях как примирения, так и будущего полюбовного использования американской землицы.
